Рубин из короны Витовта - Дмитриев Николай Николаевич. Страница 24

Какое-то время Яцек растерянно стоял на месте, и вдруг настороженное ухо охотника уловило знакомый плеск. Скочеляс спрятался за дерево и почти сразу увидал звериную голову. Бобр плыл по течению и быстро приближался. Яцек перехватил лук, наложил стрелу и, удачно выбрав момент, когда голова зверя немного приподнялась над поверхностью воды, спустил тетиву.

На этот раз удача улыбнулась охотнику. Подстреленный бобер забился, поднимая брызги, а потом затих, перевернулся животом вверх и поплыл дальше, пуская вокруг себя кровавую пену. Яцек, обгоняя течение, помчался берегом, подхватил по дороге толстую ветку и, найдя узкое место, довольно легко выловил добычу.

Достав стрелу, попавшую бобру в шею, Яцек положил её назад в сагайдак, и в этот момент отчётливо услыхал стон. Скочеляс насторожился и закрутил головой. Стон почти сразу повторился. Тогда Яцек поспешно кинул тушку на землю и, на всякий случай пригибаясь и прячась за стволами, осторожно пошёл на звук.

Человека, сидевшего под деревом, Скочеляс заметил довольно быстро. Какое-то время он приглядывался к нему и, только убедившись, что никакой опасности нет, подошёл ближе. Одежда неизвестного была несколько необычной, но больше всего Скочеляса привлекала большая кожаная сумка, висевшая на плече у незнакомца.

Скочеляс подошёл вплотную, увидел на голове у человека засохший кровяной струп и осторожно тряхнул раненого за плечо.

– Е-ей…

К большому удивлению Яцека, человек, вроде бывший без сознания, открыл глаза и довольно отчётливо спросил:

– Ты… кто?

– Я? – удивился Яцек. – Я бобровник у пана Вилька из Заставцев…

– А-а-а… Охотник… – догадался человек и, сбиваясь, с длинными паузами, заговорил: – А я купец… Разбойники напали на нас… Ограбили… Помоги мне… Я отблагодарю…

Он произносил слова несколько странно, но всё было понятно, и Яцек задумался. Судя по всему, человек говорил правду, а принимая во внимание размер его сумки, можно было надеяться, что и награда будет щедрой. Скочеляс быстренько побежал на берег, подхватил добытого бобра, закинул лук за спину и, возвратившись, помог человеку подняться.

Сначала Яцек привёл раненого к своему лесному бурдею [76] и там прежде всего протёр рану купца тряпкой, на которую предварительно пустил бобровую струю. Потом, не жалея, дал ему напиться вдоволь медового узвару и, уложив на подстилку, принялся наскоро свежевать добычу. Однако не успел ещё Яцек очистить только что снятую бобровую шкуру, как, к его удивлению, купец самостоятельно вышел из бурдея и первым делом спросил:

– Послушай, бобровник… А до твоего пана далеко идти?

– Ну если пойти сейчас, то до захода солнца, пожалуй, можно успеть… – почесав в затылке, прикинул Яцек.

Наверное медовый узвар настолько хорошо подействовал, что купец даже начал подгонять Скочеляса:

– Тогда давай… Пошли… Я могу…

Оставаться на ночь в бурдее Скочеляс никоим образом не собирался и потому сразу согласился идти. Прихватив свежеснятую шкуру, Яцек быстро собрался, и они пошли лесом. Сначала раненый пытался идти самостоятельно, но быстро потеряв силы, сначала опёрся на плечо Скочеляса, а потом Яцеку вообще пришлось тянуть купца почти на себе.

И всё же, несмотря на такое замедление хода, они добрались до двора пана Вилька, как и предполагал Скочеляс, где-то перед вечером. Там, когда бобровник завёл купца в панскую светлицу, тот бессильно опустился на лавку. Тут было тепло, пылал сложенный из глины очаг, дым от которого пеленою висел под потолком и медленно, словно нехотя, выходил наружу через волоковые оконца.

Вероятно, одновременно таким способом коптилось мясо, так как в комнате хорошо ощущался соблазнительный запах свежего окорока. Сам же пан Вильк из Заставцев, совсем ещё молодой крепыш, который, правда, своим видом мало чем отличался от охотника, сидя за столом в одной полотняной сорочке с кружкой в руке, какое-то время присматривался к нежданному гостю, а потом сердито рявкнул на Скочеляса:

– Ты кого приволок?.. Что то за волоцюга [77], а?

Впрочем, приглядевшись и оценив порванную, но всё равно добротную одежду пришельца, и заодно приметив в руках Яцека свежую бобровую шкуру, Вильк сразу поменял тон и довольно спокойно спросил:

– Это кто с тобой?

– Да я его в лесу нашёл, купец какой-то. Говорит, его на шляху ограбили. Раненый… Обещал награду…

Пан Вильк отодвинул кружку и внимательнее посмотрел на лицо человека, который косо сидел на лавке, бессильно раскинув ноги по полу и опершись спиною о стенку.

– Так… – Вильк зачем-то склонил голову набок и, намеренно повышая голос, почти выкрикнул: – Эй, купец, тебя как зовут?

Человек, видимо уже вконец вымотавшийся за дорогу, чуть приподнял голову и еле слышно отозвался:

– Мозель я… Из Любека…

– Из Любека?.. Ганза?.. – сразу оживился Вильк. – И чего ты хочешь?

– Умоляю, пан, отвезите меня в Краков… Как прибудем туда, я щедро отблагодарю… Я заплачу вам…

– Заплатишь?.. Тебя ж ограбили… – усомнился Вильк и жадно посмотрел на кожаную сумку, которую купец даже не попытался снять с плеча. – А ну, что там у тебя в твоей торбе?

– А… То не то… – Мозель через силу перетянул сумку себе на колени, расстегнул ремешок и, откинув клапан, показал содержимое.

От любопытства Вильк вместе с Яцеком даже подвинулись вперёд и с огромным разочарованием убедились, что сумка по завязку набита лесными орехами. Не иначе как бедолага, не зная сколько ему придётся брести по лесу, набрал их про запас…

Под арену был отведён широкий, слегка вытянутый двор, образованный тремя большими домами, выстроенными в виде огромной буквы «П». С открытой стороны между двух парадных трибун был обустроен парадный въезд и почти оттуда же начинался построенный по новым турнирным требованиям невысокий, на половину человеческого роста разделительный забор, протянувшийся через весь двор.

Что касается зрителей, то для них, кроме двух трибун возле ворот, вдоль всех трёх зданий соорудили двухъярусные, очень удобные галереи с лавками, а для самого короля и его приближённых против центра короткого дома, который и замыкал букву «П», устроили отдельную, обтянутую шёлком и бархатом просторную ложу.

Сам плац загодя тщательно присыпали тонким слоем песка и сейчас, пока ещё не изрытый до твёрдого грунта копытами рыцарских жеребцов, он выглядел как ровное жёлтое поле. Что же до трибун, то они уже были забиты битком, поражая буйством разноцветья, блеском драгоценностей и изысканностью одеяний.

Зрители волновались, ожидая появления самого короля, и наконец он, в убранстве для малого выхода, появился в ложе. Солнечные лучи, легко проникавшие на плац через промежуток между домами, так и заиграли на его короне, стоило лишь королю, усаживаясь в бархатное кресло, немного наклонить голову. Рядом с ним села королева, а доверенная свита полукругом встала сзади, образовав яркое обрамление властной четы.

Едва только король занял своё место, как ряд трубачей, выстроившихся у самого барьера, протрубил «привет», а все зрители, встав, дружно, разом поклонились в сторону королевской ложи. Потом, когда трубы смолкли, по команде герольдмейстера [78] вдоль трибун почти побежал юный персевант [79] звонко оповещая всех о начале рыцарского парада.

Подавляющее большинство женских глаз сразу же начали следить за юношей, одетым в вызолоченный кафтан и белые обтягивающие штаны, которые ещё больше подчёркивали стройность ног. На плече персеванта, по обычаю, был косо накинутый табар [80], где на красном поле выделялись белые орлы. Густые русые волосы юноши стягивала шёлковая сетка, украшенная янтарём, а сам он был просто воплощением молодости.