Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 41

– Ох я, голова садовая! – стукнул себя по лбу Андрей. – Я же тебе ее портрет привез.

– Портрет? Чей? Ее небось… Ну-ка, показывай!

Бобылев метнулся к одежде, сваленной в кучу, вытащил небольшую сумку, где лежало самое ценное. Достал небольшую вещицу – плоскую, о четырех углах, завернутую в платок. Протягивая Анне, сказал:

– Вот, государыня, решил я тебе подарить портрет той, кто для меня дороже всего на свете!

– Сюда дай! – сквозь зубы проговорила Анна, выдергивая подарок из рук любовника. Сдирая платок, выдохнула: – Щас, погляжу я, кому волосенки-то выдрать… Это что такое?

Императрица в недоумении держала в руках… зеркало.

– Аннушка, я же тебе говорил, – обняв государыню за плечи, прошептал Андрей ей на ухо, – портрет той девицы, кто мне всех милее.

– Андрюшенька, – враз сомлела государыня. – Любимый ты мой… Как же ты меня напугал…

Андрей едва успел подхватить падающее на пол зеркальце – безделушку, купленную им в какой-то лавке. Ну не ехать же к любимой женщине с пустыми руками? А она-то как рада!

И опять Андрею и Анне стало не до разговоров. Ну, на какое-то время…

– Так говоришь, из-за Миниха тебе пришлось крюк делать да в Новгород ехать? – приподнялась Анна на локте. – Ишь, каков бобер! Заставил тебя за тридевять земель ехать, а мог бы и сам распорядиться. Что, трудно было в Новгород кого послать? Ну-ну… – с угрозой добавила она. – Может, в отставку Миниха отправить? Не стар ли?

Андрею стало неловко. Вот, щас возьмет государыня да и отправит генерала куда-нибудь. Ладно, если в поместье, а если в Вологду или Устюг Великий?

– Ну какое там – стар, – заступился он за Миниха. – Христофору Антоновичу даже пятидесяти нет. Для генерала – самое то. И голова на плечах, чтобы не только шляпу носить. Ума в той голове – палата!

– Да уж, ума-то палата, да ключ потерян, – раздумчиво проговорила Анна. – Был бы умен, так не стал бы с царским аманатом спорить. Ладно уж, пусть служит…

Понимая уже, что государыня не станет подвергать опале генерала Миниха (немец, конечно, но что делать?), Бобылев решил закрепить успех:

– Прослышал генерал, что ты двор в Петербург собираешься перевозить, так уже и Зимний дворец до ума доводят. Ну, то, что при покойном Петре Втором не успели доделать. Трезин-итальянец чертеж показывал.

– Не хочу я в Зимний… – раздумчиво проговорила Анна. – Как вспомню его, так сразу и государя-дядюшку и вспоминаю. В той зале большой, где я с муженьком-то своим будущим обручалась, камора для Петра Алексеича была устроена. Любил государь наш, чтобы спальня его размером со шкап была. А уж кровать – та совсем, как гроб! Там он и помер. И помирал долго, страшно. Бр-р-р-р.

– А куда же тогда? – забеспокоился Бобылев. – Ежели в Летний дворец, так там вроде бы стены тонкие. Сам-то не бывал, врать не стану, но слышал.

– Тонкие, – подтвердила государыня. – И рамы об одно стекло. И печки тамошние – топи не топи, толку мало. Не знаю уж, как там Петр Лексеич с тетушкой жили?

– Их любовь грела! – хохотнул Андрей.

– Может, и любовь, – не стала спорить Анна и ни с того ни с сего заявила: – Не видать Бурхарду Кристоферу генерал-фельдцейхмейстерства, как своих ушей.

До Андрея не враз и дошло, о чем идет речь. Только сообразив, что генерал-фельдцейхмейстер – это генерал от артиллерии, сообразил, что речь-то идет о Минихе. Привык, что генерала зовут Христофор Антонович. Восхищенно вздохнул, погладив по плечу царицу:

– И как это ты все упомнишь? Бурхард Кристофер, фельдцейхмейстер… Умница…

– Ой, да куда там, – смущенно зарделась Анна. – Я ж, чай, среди немцев почти двадцать лет жила. Не захочешь, а выучишь. У них же по многу имен бывает. Вон, Остерман наш, коего все Андрей Иванычем кличут, на самом-то деле Генрих Иоганн Фридрих.

– Вона, – присвистнул Андрей, ранее не задумывавшийся об именах. – Значит, не Иванович он, а Иоанн… Интересно, а на хрена немцам имена многоэтажные? Пока выговоришь, язык сломаешь.

– А ты чего, разве не знаешь? – удивилась императрица. – У лютеран да у католиков, коли ребенка крестят, ему сразу несколько имен дают. Мол, чем больше покровителей, тем лучше.

Андрей многозначительно хмыкнул, покрутил головой, показывая, что раньше он о таком не знал и не ведал.

– Ой, Андрюшка, не хвали ты меня! – вяло засопротивлялась Анна, хотя заметно, что ей приятно.

– Да я и не хвалю. У тебя и без меня льстецов хватает, – усмехнулся Андрей. Вспомнив про придворных, добавил: – Целое стадо…

– Это ты про что? – не поняла государыня.

– Да про двор твой. Седни, когда к тебе ехал, еле пробился. Стоят на дороге, ровно буренки, мычат… Ладно еще, что не телятся.

– Ой, не могу! – засмеялась Анна. – Придворные буренки… Не телятся… Зато – срать горазды!

Анна Иоанновна изволила хохотать собственным грубым словам так, что дверь заскрипела и в щель пролез чей-то нос. Не иначе, горняшка. А то и целая фрейлина. Теперь уж и не разберешь – кто просто служанка, а кто из придворных дам.

– Может, надо чего? – вопросила девка, пролезая в комнату чуть ли не по пояс.

– Брысь! – рявкнул Андрей на девку, но та не уходила. Не то любопытно было, не то на самом деле озаботилась.

– Так государыне-то ниче не надо? – не унималась девица.

Точно – фрейлина. Из новеньких. Да и не из простых. Была бы просто горничной, ушла бы. А этой, вишь, любопытно – с кем там государыня постелю делит?

– Ах ты, зараза такая! – вскипел Андрей.

Вскочив с кровати, ухватил первое, что подвернулось под руку, и запустил в невежду.

– Ой! – пискнула та, успевая захлопнуть дверь перед самым летящим сапогом.

– Ну, напугал девку, – давясь от хохота, сказала царица.

– Да вроде и не попал, – огорченно сказал Андрей. – Шустрая, стерва.

Анна уже не давилась, а ржала, как большая лошадь.

– Так я не про то, дурень. Ты как с постели-то соскочил да хозяйством своим затряс, девка и испужалась… Посмотри, может лужу с перепуга сделала.

– А не хрен подглядывать! – возмутился Андрей. Посмотрев под дверь – лужи не было, – пошел к постели. Забираясь под одеяло, слегка смущенно хмыкнул: – Выдрать бы ее, как сидорову козу, чтобы в спальню царскую нос не совала.

– Да ладно тебе, – прижалась императрица к его плечу. – Хочется ж девке посмотреть, за кого ее замуж выдадут.

– Чего? – оторопел полковник, привставая с постели.

– Замуж, говорю, девку надо выдавать, – лениво отозвалась императрица. Потянувшись, Анна зевнула: – Семнадцать лет и род знатный – князья Акундиновы. Приданого, правда, ни шиша нет, так то поправимо – дам я ей деревушек с мужичками, денег отсыплю. Тебе где деревушки-то хочется иметь?

– Аннушка, солнце мое, – взмолился Андрей. – Ты про что такое говоришь-то? Не захворала ли, часом?

– Ох, Андрюшка, – вздохнула императрица. – Я и сама думала-передумала, но поняла – женить тебя надо.

– Аньк, да ты что? Как женить-то?

– А то… Каково мне будет тебя с другой-то делить?

– Так и не надо меня ни с кем делить! – возмутился полковник. – Я что – курва какая, к которой все ходят, кому не лень?

Анна, уткнувшись в подушку, тихонько заплакала. Плакала она как-то неловко, словно девчонка, а не взрослая женщина могучего телосложения. От ее слез сердце Андрея резануло, словно острым ножом.

– Аннушка, люба моя, не нужен мне никто, окромя тебя! Я же… – замешкался он, стыдясь этого слова, но, решившись, как в воду шагнул, – люблю же я тебя, хошь ты и царица! Ну не реви ты так… Ладно, как скажешь, так и сделаю… не реви только, не рви душу… Ну, женюсь я, женюсь, только не плачь…

Потихоньку царица успокоилась. Вытерла слезы, просморкалась. Сказала:

– Дурак ты, Андрюшенька… Люблю ж я тебя…

Андрей хотел сказать, что как-то она его непонятно любит, коли женить собирается, но смолчал. Начни говорить – опять на слезы да сопли изойдет.

– Я ведь о тебе думаю, – продолжила Анна. – Тебе ж тридцать лет уже, а до сих пор не женат. Справлялась – батюшка с матушкой твои о том шибко убиваются. Я вот невесту тебя решила найти. Вначале думала Наташку Шереметеву тебе сосватать – девка-то красивая, да приданого полно, да поздно уже. Эта дура в Ваньку Долгорукова втрескалась, замуж за него вышла. Ну что ж теперь делать? Поедет Наташка за Ванькой в Сибирь, коли любовь такая. Думаю – кого бы еще? С родичами поговорила – они мне Настьку, княжну Акундинову, и предложили. Род знатный, отца-матери нет, бабка одна осталась. Тринадцать лет девке, скоро замуж, а кто ее без приданого-то возьмет? Разве вдовец какой, ради титула княжеского, да и то… Вот и взяла ее во фрейлины, пусть у меня перед глазами побудет. А не то ведь кто за ней присматривать-то будет? Бабка у нее старая совсем, слепая-глухая, родственников ни близких, ни дальних. Всего богатства, что домишко на Москве, да пенсион за отца, под Полтавой погибшего, так и то, слава богу, что выхлопотали добрые люди. В возраст войдет, попортит кто девку. Беда-то невелика, не убудет, а вдруг понесет? Вот тут уж беда – плод вытравляй али ублюдка рожай, а с ублюдком-то кому она нужна? А так, пригляжу, будет у тебя законная супруга, все толком и пойдет.