Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 45

– Ну, вставай, глупый… Никто твоего фельдмаршала трогать не станет… Да и не собиралась я его трогать. А вот Василия Лукича – не взыщи…

Про себя Анна подумала, что ежели ее Андрюшенька начнет сейчас еще и Василия Лукича жалеть, то придется немножко поорать. И, не будь тут Остермана, сказала бы полковнику своему, что уж больно он слезы да сопли распускает… «Ладно, – утешила себя государыня, – опосля я ему все скажу!»

Но Андрей, на удивление царицы и барона, заступаться за старого интригана не стал. Наоборот, твердо сказал:

– Вот ему, государыня-матушка, надобно козью морду сделать! За одно то, что он тебя к народу не пускал да еще и в надсмотрщиках над царицей был – если не плахи, то остуды царской и ссылки куда подальше.

Анна Иоанновна чуть не пустила слезу. Не удержавшись и не обращая внимания на Остермана (ничего, барон еще и не такое видел!), подошла к Андрею и поцеловала его прямо в губы, взасос… С трудом оторвавшись и вытерев ладошкой раскрасневшиеся уста, царица так посмотрела на вице-канцлера, что тот сразу понял – пора ему выйти, оставив влюбленных одних.

Собирая бумаги, Остерман уронил одну из своих записок. Нагнувшись, чтобы поднять, из такого вот положения спросил:

– Так, может, сделать Василию Лукичу то самое, что с Александром Данилычем?

– З-завтра придешь, все решим, – прошипела царица. – Не до тебя сейчас…

Барон, понявший, что его карьера сейчас может закончиться, стремительно выскочил, даже не откланявшись. Но Анна Иоанновна этого не заметила…

Василий Лукич Долгоруков, князь, российских и иностранных многих орденов кавалер, проживал на Москве на широкую ногу – имел двухэтажный особняк, перестроенный из старинного терема, флигели со многими службами, парк, разве что царскому впору, и прочая. Половину своей жизни, если не больше, князь Василий провел за границей [46]. Когда-то был легок на подъем, а теперь вот четвертый год сидел на одном месте и никуда не хотел бы ехать. Да и возраст сказывался – как-никак, на седьмой десяток перевалило. В эту пору уже пора быть привязанным к одному месту.

Были у князя коллекции разных диковин – китайские вазы, где сквозь тончайший фарфор прорастали морские водоросли, серебряные кружки, из которых пили пиво чешские великие князья, голландские картины. А уж всякого оружия, привезенного князем из дальних стран, – не счесть.

Но очень грустил князь Василий, что не может он развернуться так, как вельможи во Франции. Ни парк тебе версальский на Москве разбить, ни фонтаны поставить. В бытность свою на дипломатической службе – во Франции ли, в Дании – навидался князь многих чудес. А уж как жили паны в Польше!

Одно хорошо – была у Василия Лукича такая власть, что и королям не снилась. Кто из европейских королей мог своей волей отправить благородного человека на плаху? Никто! А Василий Лукич мог!

Но все закончилось в одночасье. Вместо послушной царицы, что из лености ли, из трусости ли, вилась бы, как веревка в руках Василия Лукича (ну не считать же себе вровень двоюродных братьев?), получил князь великую остуду. Сидел он теперь и ждал, что явится к нему на дом гвардейский офицер и скажет – собирай, князь, манатки, езжай куда-нибудь в Соль Галицкую или в Великий Устюг. Месяц сидел князь в усадьбе, два сидел, но царского гонца все не было. И, когда наконец Василий Лукич уже решил, что пронесло, свершилось…

Ранним утром в княжеский парк ворвался верховой. Сметя грудью коня старика привратника, сержант лейб-гвардии Измайловского полка подскакал прямо к дверям дворца, спешился и гулко забухал ботфортом в створку:

– Гонец к его светлости! Открывай… твою мать…

Князь Василий, еще в халате, но уже проснувшийся, вышел из спальни и глянул вниз, в пролет лестницы. Дворецкий не осмелился держать гвардейца за дверью – иначе и дверь вынесет, – и сержант уже мерил шагами приемную. Сердце у немолодого уже князя заекало – как-то арест? Слуги, на всякий случай, попрятались, но гвардеец, хоть и выглядел совершенным невежей, особо не грубил – мебеля не крушил и морды никому не бил. Утешило еще, что сержант был один. Решили бы арестовывать – прислали бы человек трех-четырех, с каретой. Перекрестившись, Василий Лукич спустился вниз.

– Чего изволите? – спросил князь, пытаясь казаться небрежным. Хотя сердечко и продолжало екать, но форс держать нужно.

– Князь Василий Лукич Долгоруков! – чеканно отозвался измайловец. – По указанию Ее Императорского Величества, велено тебе собираться и отправляться на исправление должности сибирского губернатора. Вот, подорожная твоя.

Трясущимися руками князь развернул подорожную. Указано – из Москвы на Переславль-Залесский до Ярославля сухим путем, а далее Волгой до Казани. От Казани – до Тобольска.

– Ух, грехи наши тяжкие, – по-стариковски вздохнул князь. Уж лучше бы в деревню. Но губернатором сибирским – тоже ничего. Ссылка, конечно, но родич там уже не первый год сидит, не вякает. Спохватился:

– Так, господин сержант, сибирским губернатором мой родственник пребывает – князь Михаил Владимирыч, – умильно стянул морщины в улыбку князь Долгоруков, впервые в жизни назвав какого-то сержанта по званию, да еще и господином. Обычно-то хватало оклика – «Эй, ты!», чтобы гвардейцы подскакивали к его высокопревосходительству. Вспомнив, что князь Василий Владимирович пока еще фельдмаршал и президент Военной коллегии, сказал чуть строже:

– А господину генерал-фельдмаршалу Долгорукову известно, что родственника его в Сибирь отправляют?

– Ты, князь Василь Лукич, мне зубы не заговаривай, – сурово отозвался сержант. – У меня командир – гвардии полковник Бобылев, а над ним – токмо Ее Величество. Думаешь, государыня-царица перед твоим родичем – али еще перед кем – отчет держать обязана? Если тебя в Сибирь посылают, на губернаторство, стало быть, старого губернатора уже тоже куда-то послали.

– Да я так… – хотел было что-то сказать князь Долгоруков, но его намерение было пресечено измайловцем:

– Ты, Василь Лукич, лучше бы собираться начинал. Велено тебе до сегодняшнего вечера из Москвы отъехать. А не успеешь собраться – не обессудь. Придется мне нижних чинов брать да из Москвы на простых телегах вывозить.

– Да как же так? – всплеснул руками князь. – Да мне ить одних лишь постелей да книжных шкапов паковать – неделя уйдет. А хрусталя мои, что из Богемии привезены? А оружие аглицкое? Фарфор мейсеновский?

– Сам смотри, Василий Лукич… Сейчас я отъеду, а вечером вернусь. И не один, а солдатами. И телег у нас нет, окромя навозных… Радуйся, что тебя в губернаторы отправляют, а не в Березов, как родича твоего…

– А кого отправляют-то? – не удержался князь от вопроса.

Сержант, верно имевший специальные инструкции, хмыкнул:

– Когда надобно будет – тогда и узнаешь. Давай, князь, не мешкай…

С уходом гвардейца в доме Василия Лукича начался кавардак. Дворовые мужики спешно сколачивали ящики, девки набивали их соломой, чтобы уберечь хрупкое и недолговечное.

Сам хозяин, не съевший с утра ни крошки, пытался сортировать книги. Так и не решив – какие нужны, а что можно тут оставить (чай, хоть и ссылка, сибирское губернаторство, но имение не отберут!), плюнул и велел все перевязывать в ровные кипы и тащить в телеги. Надо бы, конечно, книги в рогожу обернуть, да уж где там…

Раздосадованный князь, прихватив с собой управляющего, пошел смотреть – как обстоят дела с упаковкой хрусталя и прочим. Вошел – и сердце прямо-таки обмерло. Прямо на его глазах Тимоха начал упихивать китайскую вазу – не ту, что с водорослями, а другую – но тоже редкую – в ящик с соломой.

Ящик был почти с чашу, ну, если и меньше, то самую малость, а холоп, от великого ли радения или от дурости, слегка нажал на горловину, пытаясь запихнуть драгоценное изделие династии Мин, отчего оно вдруг резко взорвалось…

– Ах ты, сволочь толстопятая, – в сердцах сказал князь. Кивнул управляющему: – Сто плетей…