Путешествие по Камчатке в 1908--1909 гг. - Комаров Владимир Леонтьевич. Страница 21

   На этой стоянке мы прожили 4 дня, до 27 июля, и имели достаточно времени, чтобы осмотреться, хотя дурная погода сильно мешала работам. Местность к югу от Коряцкого селения на значительное пространство образована выносами речек Коряцкой и Гаваньской. Отдельные тополя, ивы, ветлы, боярышник и березы разбросаны среди этой галечной в своей основе площади, изрезанной рытвинами и рвами от бывших проток и одетой сухими луговинами и группами кустов жимолости и шиповника.

   Ниже устья Гаваньки Коряцкая река представляется уже довольно большой, очень быстрой, совершенно прозрачной рекой с галечным руслом и плоскими, совершенно заросшими ивовым лесом берегами, где редкие тополя и ольхи тонут в массе Salix. Впрочем, до впадения ее в Авачу всего около полуверсты. Крашенинников ("Описание" {* Имеется в виду труд "Описание земли Камчатки".-- Прим. ред., 2008 г.}, т. I, стр. 50) называет эту р. Коонам и отмечает ее как важнейший из притоков р. Авачи, так как по ней идет дорога, сообщающая бассейн Большой реки с бассейном Авачи.

   Вверх по Коряцкой реке обширные луга, среди которых много больших, кишащих рыбой ключевых бассейнов, по-местному -- "курчажин", изливающихся широкими, мелкими протоками в речку. Везде масса жимолости, густо усеянной теперь черно-синими вкусными плодами.

   Гора, которой заканчивается у Коряк большой хребет, идущий от Начикинского озера и долины р. Паратунской Быстрой к долине Авачи, т. е. мой Быстринский хребет, называется Глиняной, так как у подошвы ее жители копают глину светло-серого, почти белого цвета. К глинищу ведет хорошо протоптанная тропа.

   Река Авача выше устья Коряцкой реки очень быстра; вследствие подъема воды от дождей она имеет теперь совершенно мутную воду; на ней много островов, на которых видны где высокие, где низкие заросли ив; галечников мало, и они главным образом намыты у островов; берег же реки аллювиальный, земляной, и луга подходят прямо к воде. По реке плывут в большом числе ветлы, подмытые и поваленные водой вместе с корнями. Правый берег вне ивняков весь луговой, с низкими обрывчиками аллювия к воде, глубокой и у самого берега; дно реки галечное. Берега она подмывает и размывает. Особенно эффектен высокий (до 10 саж.) земляной обрыв на мысу против впадения Коряцкой реки в Авачу.

   Впереди отчетливо видны столы Сараев, за которыми скрылся две недели тому назад караван Е. В. Круга, переправленный за реку жителями Коряк.

   Авача вздулась настолько сильно благодаря последним дождям, что снесла без остатка и все поставленные на ее рукавах корякцами рыболовные запоры. Ширина долины все еще велика, и выход реки из горного ущелья лишь неясно рисуется вдали.

   Жители Коряк должны были бы сильно отличаться от паратунцев и завойкинцев, так как официально последние значатся русскими крестьянами, а первые -- инородцами; иначе, жители Паратунской долины и Завойки -- потомки переселенцев из России, а жители Коряк -- потомки коренных камчадалов. Тем не менее сразу этого не узнаешь, только лица у них смуглее да волосы чернее, а то и наружность их, и быт, и манеры -- все одинаково. Так же раскинута деревня, такие же избы, такие же собачьи таборы, такой же запор через реку, такие же балаганы по берегу реки и кислые ямы. Так же на околице часовня, похожая более на небольшую церковь; та же обстановка в домах, напоминающая более мелкомещанскую захудалого городка, чем крестьянскую. К нам в лагерь на вечернее чаепитие приходила ежедневно добрая половина мужского населения деревни не столько ради чая, сколько для разговоров с нашими людьми, которые за словом в карман не лезли. Особенно отличался Семен Никитич, объездивший полсвета и бывший дружинником в осажденном Порт-Артуре, превращавшийся в таких случаях в профессионального рассказчика. С своей стороны деревня выставляла некоего П. Т. Дьяконова, который был в свое время командирован как представитель сельских старшин Камчатки на коронацию в Москву (1896 г.). Человек этот, хороший охотник, но чересчур уже усердный поклонник Бахуса, тоже выделялся среди своих сограждан словоохотливостью, хотя интересного в его рассказах и прибаутках было мало.

   Во время нашего пребывания в Коряках случилось следующее происшествие. Два человека, прибывшие на одном из почтовых пароходов в Петропавловск, не нашли там работы. На все бывшие у них деньги купили они спирта и понесли продавать его по деревням. Когда они подошли к левому берегу р. Авачи, против Завойки, то староста запретил перевозить их в селение; тогда они пошли вверх по реке левым, ненаселенным берегом; перебродили Мутную, Пиначеву и другие речки, но так как тропы там нет, то шли очень медленно, по 2--5 верст в день; ели рыбу, которую убивали в реке камнями, и пекли на костре, пока были спички. Теперь уже два дня, как они ничего не ели. И здесь староста не хотел пускать их в селение, что грозило пришельцам голодной смертью в лесу, и я отсоветовал ему это и просил своих людей сходить и разузнать, что это за люди, которых так боятся, и действительны ли эти опасения. Опасными их не признали, так как оружия у них не оказалось, если не считать сломанного перочинного ножа, перевезли к нам, и мы их накормили. Затем эти люди стали просить, чтобы их приняли в коряцкое общество, что они хорошо умеют косить и помогут в предстоящем с начала августа сенокосе. Коряцкие согласились; однако впоследствии я узнал, что один из них, именно Ласточкин, более развитой и умный, обвинялся в том, что ранил в драке ножом другого человека и что начальник уезда, узнав об этом, вытребовал его немедленно в Петропавловск, где и поселил в пустой, полуразбитой конфискованной у японцев шхуне, лежащей на "кошке", а затем отправил на суд во Владивосток.

   Жители камчатских деревень очень напуганы пришельцами из Владивостока, между которыми встречаются бывшие каторжники или бывшие солдаты из маньчжурской пограничной стражи, позволяющие себе по отношению к хозяевам страны различные грабительские или шантажные выходки.

   27 июля, в 6 час. утра, дождь прекратился, и хотя барометр и продолжал падать, но усилившийся до крайней степени ветер и быстро несущиеся облака дали мне надежду на поворот погоды к лучшему. Мы кое-как убедили жителей доставить нас за 30 верст на речку Поперечную, рассчитывая там заняться исследованиями в горах, а оттуда уже обратиться к начикинцам, чтобы они перевезли нас к себе.

   Путь из Коряк в Начику и Малку (разделение этих двух дорог находится в версте за Поперечной) идет сначала низкотравными выгонами и покосами корякцев, среди которых есть и следы знаменитых пашен, разрабатывавшихся в губернаторство Завойко. Кстати, отзыв об этих пашнях во всех селениях один и тот же: мучились, как в аду; сидели голодные; рыбу запасать было некогда, а урожай самый малый, толку от него никакого. Сеяли и при Завойко один ячмень, так как относительно других хлебов было признано, что они не вызревают. Ячменная каша, кажется, нигде на земле не считается основой народного питания; продавать же урожай, если бы он был, было все равно некуда. Теперь на Камчатке, во всех деревнях, где я был, в ходу американская крупчатка, покупаемая на деньги, получаемые от продажи мехов, она составляет общепризнанную потребность, а если бы хлебопашество и теперь насильственно поддерживали, как это было при Завойко, то ее, наверно, не было бы. Для пушного промысла надо далеко ездить, -- следовательно, нужны собаки, а для них нужен корм, а вот этого-то корма и не запасти, если летом будешь вместо заготовки рыбы заниматься чем бы то ни было. По этой же причине и сенокос на Камчатке начинают только в августе, когда заготовка рыбы уже закончена.

   Пересекли три пустые, совершенно заросшие протоки, на дне которых, на гальке, уже образовался почвенный слой. По-видимому, это старые русла Гаваньской речки. Далее березовый лес с луговинами и широкая долина топкой ключевой речки с широким болотистым тальвегом; речка течет вправо, в Коряцкую реку.