Берег черного дерева и слоновой кости (сборник) - Жаколио Луи. Страница 41

Пять или шесть племен, различных по названию и языку, живущие в Габоне, почти все имеют один и тот же физический облик; единственную разницу составляют более угловатые черты и менее темная кожа, по мере того как продвигаешься во внутренние земли.

Многоженство, идолопоклонство, хитрость, ловкая алчность — главные черты этих племен. Энергия и наклонность к труду уменьшаются. Женщина, как у всех черных племен Африки, живет в постоянном унижении, и на ней лежит вся тяжесть семейных забот.

Племена Конго, соседи моря, были объединены интересами своих начальников, между прочим, старым королем Денисом. Булу объединены между собой гораздо менее, а бакале, хотя не воюют между собой, постоянно питают взаимное недоверие.

Самая сильная ненависть существует в деревнях, лежащих у границы между двумя народами; и любопытно то, что эти деревни постоянно ссорятся, а деревни, принадлежащие тем же племенам, но живущие несколько дальше, поддерживают мирные торговые сношения.

Промыслы этих народов, главное занятие которых составляет война и которые постоянно кочуют, должны были направиться на приспособление к известному месту и защиту его. Напрасно было бы искать у них культуру, похожую на культуру народов Океании и Нового Света. Здесь все отзывает большой природной леностью и примитивностью кочевого быта.

Промышленность представлена исключительно необходимыми предметами обихода, как, например, грубые пироги, сети, циновки и оружие, производимое фанами и бакале. Можно прибавить еще изготовление глиняных сосудов, не требующих почти никаких особенных стараний, если вспомнить, что повсюду находится глина, совершенно чистая, без примеси известковых частиц и быстро твердеющая на солнце. Жители ничего не требуют у этой плодородной земли, но достаточно указать на естественные продукты, встречающиеся там, и сравнить с соседними землями, чтобы судить о результатах, каких может достигнуть культура.

С другой стороны, легко установить близкую аналогию почвы Габона с почвой Принцевых островов, лежащих за сорок миль к западу, и доказать, что можно с такой же выгодой обрабатывать эту почву. Разумная вырубка леса в районах, соседних с морем, сделала бы воздух здоровее, открыв большие пространства для заселения. Множество высоких плоскогорий требует немного труда, чтобы сторицей возвратить посаженные семена.

— Пользуясь всеми наблюдениями, сделанными до сих пор в Габоне, — сказал Барте, кончив это изложение, составляющее два дня главный предмет их разговоров, — можно бы превратить этот край в одну из богатейших колоний, но, к сожалению, это неосуществимо.

— Отчего же? — спросил Гиллуа.

— Европеец не привык к климату и может пробыть здесь несколько лет, только постоянно принимая хинин и считая себя еще счастливым, если дурной воздух не умертвит его в первые дни приезда.

— Пять месяцев усталости и страданий в странах, таких же нездоровых, как и Габон, не сделают разве этот климат сноснее для нас, чем для вновь приезжающих?

— Непременно, но не думаю, чтобы мы так долго остались.

— Почему же? Мы не больны, и как ни желали бы увидеть Францию после стольких испытаний, немедленно должны приступить к исполнению своих обязанностей.

— Да, если не были замещены… Места, которые мы должны были занять, не могли оставаться вакантными так долго, и признаюсь, что это предположение мне приятно. После стольких волнений я не прочь отдохнуть у родных, которых должно было огорчить мое исчезновение. Я думаю, что и вы также, любезный Гиллуа.

— Меня никто не ждет! — печально перебил молодой человек. — Я один на свете.

— Теперь — не один! — горячо возразил Барте. — Вы сделались мне дороги, как брат. Вас с радостью примут все мои родные…

В следующие дни маленький караван прошел ряд невысоких лесистых холмов. Во всех деревнях фанов и бакале путешественников встречали как нельзя лучше; их везде принимали за торговцев, пришедших выбрать лучшие места для своих факторий, и повсюду их упрашивали остаться. Иметь факторию на своей земле — самое великое счастье, какого может добиться негритянская деревня. Это значит иметь всегда под рукой не только ружья, порох, зеркала, стеклянные изделия, но и «божественный адагу», или негритянский ром, настоящий кумир во всей этой части Африки.

Холмы сменились низменными землями, переходившими в болота, где путешественники не могли пройти без проводника-бакале. Но последний, вместо того чтобы направиться к притоку Дамбо-Уе, который в двадцать четыре часа привел бы к лиману Габона, провел их в свою родную деревню Ганго, находившуюся почти у истоков Комо, на расстоянии четырех дней пути в лодке от Либревиля (главное место французских владений на правом берегу Габона); но путники не подозревали этого обмана, который сильно раздосадовал бы их.

В ту минуту, когда они прибыли в Ганго, почти все жители деревни находились на берегу реки, где посредством железной цени с крючком и приманкой захватили громадного крокодила, который уже несколько месяцев опустошал страну и до сих пор избегал всех расставляемых ему засад. Он пожрал и искалечил такое количество женщин, детей и рыбаков, что никто не смел ходить за водой в ту часть Комо, где он жил. Эта поимка была настоящим событием. Убитого гиганта разорвала толпа, оспаривая друг у друга его зубы, кусочки когтей, кожи и костей для талисмана против нападений крокодилов.

Выслушав обычную просьбу и ответив обычным же образом, то есть торжественным обещанием рекомендовать деревню всем прибрежным торговцам, которые захотят основать фактории, путешественники достали в Ганго большую пирогу для поездки в Либревиль.

Они проехали мимо больших деревень Пандангои, Дуии, Могюи, Нумбе и Домбии и через день бросили якорь у живописной деревеньки Кобогои. Ни в одной из тех, которые проходили ранее, не встречали они такого довольства и благосостояния. Хижины были построены правильными рядами по перпендикулярному к реке направлению, а длинная плантация банановых и кокосовых деревьев, простиравшаяся за каждым рядом домов и покрывавшая их тенью, кончалась на берегу реки. Пристань имела не более восьми метров в ширину и была так густо окаймлена кустами, что только вблизи можно было приметить деревню, первые хижины которой почти омывала река.

— Здесь мы расстанемся, — сказал Лаеннек молодым людям, дошедшим благодаря его смелости до места назначения. — В этой деревне начинается французская земля, и я не могу сопутствовать вам далее.

Произнося эти слова, Лаеннек не старался прикрыть чем-либо свое волнение. Он был так тверд и решителен, что Барте и Гиллуа поняли совершенную бесполезность попыток уговаривать его переменить намерение — непреклонное решение вернуться в Верхний Конго.

— Завтра вы будете в Либревиле, — продолжал Лаеннек, — а мы вернемся в лес… Так все идет на свете; и постоянно надо топтать ногами свое сердце, чтобы повиноваться требованиям жизни…

Тут голос Лаеннека начал дрожать.

— Вот пальмовый лист для могилы бедной старушки в Плуаре, которая умерла, не увидевшись со мной… Вы сдержите ваше обещание, мне будет приятно думать об этом в одиночестве… и… — Он сделал усилие над собой и кончил, пролепетав — Вы мне позволите вас обнять, если думаете, что бывший дезертир достоин сохранять о вас горячее воспоминание…

Молодые люди бросились к нему на шею, не будучи в состоянии произнести ни слова; они задыхались от волнения… Вдруг Лаеннек быстро вырвался из их объятий, бросил карабин на плечо и свистнул Уале.

— Прощайте! — сказал он обоим друзьям. — Прощайте!

Если когда-нибудь вы будете в Сан-Паоло-да-Луанда, пришлите ко мне нарочного к Гобби, и — честное слово бретонца — я приду к берегу, чтобы увидеть вас…

Быстрыми шагами пошел он по дороге, которая должна была привести его к берегу Огове. Кунье, Буана, Нияди, Иненга и мосиконгские воины последовали за своим начальником, призывая на белых друзей своих все благословения мокиссо. Проходя мимо, эти добрые люди отдавали им часть своих талисманов против лихорадки, укусов змей и опасных встреч.