Берег черного дерева и слоновой кости (сборник) - Жаколио Луи. Страница 77

— Можете спросить Рескиавика, он вам то же самое скажет, — настаивал он.

— Если с нашими господами что-нибудь случится, будете виноваты вы, — пригрозил им Грундвиг.

— Что же им грозит? — спросил встревоженный лейтенант.

— Проводники — эскимосы Густапс и Иорник — хотят убить герцога и его брата.

— Но ведь в этом нет ни капли здравого смысла, — возразил Эриксон.

Грундвиг понимал, что спорить с ним бесполезно, и, скрепя сердце, согласился ждать выздоровления Гуттора.

Прошло две недели, прежде чем богатырь поправился настолько, что был в состоянии отправиться в путь.

На этот раз ни Эриксон, ни Рескиавик не препятствовали Грундвигу.

Сани уже были запряжены и все готово к отъезду, когда неожиданно приехали Гаттор и Лютвиг с десятью норландцами и четырьмя американцами, оставленными в бухте Надежды для охраны кораблей.

Что же их побудило приехать с такой поспешностью?

В нескольких словах Гаттор передал все Грундвигу.

Оружейный мастер брига частенько захаживал к своему приятелю, плотнику яхты, распить бутылочку-другую пива и раскурить за беседой пару трубок.

— Знаешь, Джемс, — сказал однажды оружейный мастер, — у тебя здесь сильно попахивает порохом, и не простым, а фейерверочным.

— У нас и в помине такого нет, — возразил плотник.

На этом в тот день и покончили.

Но в следующий раз оружейник опять заявил:

— Бьюсь об заклад, Джемс, что у тебя где-то горит фейерверочный порох.

— Да уверяю тебя, что у нас его нет.

— Ты вполне уверен в этом?

— Так ведь ключи от пороховой камеры постоянно находятся у меня. Неужто бы я не знал…

— Ну, ну, ладно!.. Не будем ссориться.

На третий день оружейный мастер, полагаясь на свое чутье, никогда его не обманывавшее, уверенно заговорил:

— Ставлю бочонок рома за то, что у тебя горит порох!

Плотник был большой любитель рома.

— Идет! — сказал он.

Приятели вместе спустились в крюйт-камеру.

Там запах горящего пороха был настолько ощутимым, что и плотник не на шутку встревожился.

Осматривая бочонок с порохом, оружейник вдруг воскликнул:

— Эге! А почему он такой легкий? И что это за штука выпущена из него?.. Ба! Да ведь это просмоленный фитиль…

Сбегав за ножницами, мастер осторожно перерезал фитиль и обезвредил опасное приспособление.

Весть о том, что кто-то подготовлял взрыв на яхте, скоро стала известна матросам обоих кораблей и возбудила самые оживленные толки.

Единственными виновниками, по общему мнению, могли быть только Иорник и Густапс.

— Если бы здесь не были замешаны эскимосы, — сказал Гуттор, — то я предположил бы во всем этом руку «Грабителей», так как от взрыва должен был пострадать также и бриг.

И он рассказал американцам о двукратной катастрофе, постигшей «Дядю Магнуса» при спуске, и о попытке Надода взорвать его в открытом море.

— Но ведь Густапс не эскимос, — заявил плотник. — Я его видел однажды без зимней одежды: он европеец.

— О, тогда нам нельзя терять ни минуты, — заявил Гаттор. — Мы должны догнать экспедицию, так как злодеи, наверное, замышляют что-нибудь против наших господ.

Оставив для охраны брига и яхты всего четырех человек и запасшись провизией на год, оба экипажа отправились в путь.

Рассказ этот еще больше увеличил тревогу Грундвига, и оба отряда, соединившись, поспешили вперед.

На последней станции им удалось догнать экспедицию.

Надод едва не задохнулся от злости, услышав, что все его планы рухнули.

Герцогу стало жаль его.

— Негодяй нам больше не опасен, — сказал он и велел развязать Надода.

Ослепленный бешенством, бандит забыл, что жизнь его висит на волоске.

— Глупцы! — кричал он. — Вы торжествуете, что я в ваших руках!.. Но наше товарищество еще живо. Вы целых полгода потратили на поиски, а тем временем «Грабители» взяли и разрушили Розольфсский замок. Ваш брат Эрик и все, кто был с ним, убиты.

Из груди Эдмунда вырвался гневный стон:

— Ты лжешь, негодяй!

И, бросившись на бандита, он схватил его за горло. Красноглазый воспользовался этим моментом. Быстрее мысли выхватил он из-за пояса Эдмунда кинжал и вонзил его по самую рукоятку в грудь молодого человека. Эдмунд вскрикнул и упал мертвый.

Фредерик лишился чувств.

Присутствующие стояли, онемев от ужаса.

Только Гуттор не растерялся. Подскочив одним прыжком к Надоду, он вырвал у него кинжал и далеко отбросил от себя.

Потом, зажав голову Красноглазого между своими могучими ладонями, богатырь, с рассчитанной медленностью, стал сжимать ее.

— Помнишь старого Гаральда, которому ты разрубил топором череп? — приговаривал он. — А Олафа, убитого тобой?..

— О, сжалься!.. Убей меня сразу! — молил Надод.

— Не торопись! — зловеще улыбался Гуттор. — Смерть — это избавление от всех страданий. Надо сперва заслужить ее.

— О! Прости меня! Прости! — стонал Красноглазый. — Я не в силах больше терпеть этих мучений! Убей меня!

Даже норландцы, ненавидевшие Надода, не в состоянии были смотреть на эту сцену.

В последний раз сжались ладони гиганта, и череп злодея треснул. Кровь и мозг брызнули во все стороны…

Гуттор выпустил из рук безжизненное тело и, опустившись на пол, зарыдал, как ребенок.

Когда герцога удалось привести в чувство, оказалось, что он сошел с ума.

Много лет прошло с тех пор.

Туристы, посещавшие развалины старого Розольфсского замка, встречали возле них молодого человека, которого всегда сопровождал столетний старик.

Молодой человек занимался тем, что срывал цветы и мох, росшие среди развалин. Иногда он останавливался, и в его безумных глазах появлялся проблеск сознания.

— Надод! Красноглазый! — шептал он тогда.

Но вслед за этим взор его опять тускнел, и, опустив голову, он продолжал забавляться цветами.

Этот безумный был Фредерик Биорн, последний из славного рода владетельных герцогов Норландских.

Грабители морей

Глава I

Таверна «Висельник»

Вечерело. Тяжелый густой туман, весь пропитанный черным дымом фабричных и заводских труб, висел над Лондоном. Было уже темно. На улицах стоял неопределенный гул, который производила толпа возвращавшихся из деловых центров города в свои жилища людей.

В те времена Лондон по ночам не освещался: только у королевских дворцов и у домов знатных лордов зажигались фонари. Это обстоятельство как нельзя более благоприятствовало «ночным дельцам», беспрепятственно взимавшим дань с запоздалых прохожих.

Правда, полицейские правила предписывали обывателям, под угрозой ограбления, по ночам выходить из домов только группами и обязательно с фонарями, но и это не смущало ночных джентльменов, действовавших целыми шайками; они по-прежнему продолжали грабить и раздевать прохожих и нередко оставляли свои жертвы в том же виде, в каком ходил Адам до грехопадения. Поэтому, по указу короля Георга III, при всех полицейских постах были устроены склады одеял. Эта разумная мера имела своей целью пощадить стыдливость почтенных граждан.

Мало-помалу шум в городе затих и, когда часы на Тоуэре [60]пробили восемь, на улицах не оставалось никого, кроме бездомных собак; изредка проходил полицейский патруль, совершая свой случайный обход, нисколько, впрочем, не мешавший ночным джентльменам обделывать по соседству свои делишки.

Та часть Лондона, которая теперь называется Сити (центр), в конце восемнадцатого века пользовалась дурной славой. Это было место сборища самых разнообразных элементов преступного мира, находивших себе убежище в многочисленных кабаках и трактирах, торговавших всю ночь.

В самом центре Сити, на улице Ред-Стрит, стоял один из таких притонов, носивший громкое название таверна «Висельник». Это был излюбленный притон «Грабителей морей».