Набег - Витаков Алексей. Страница 21

– Ай, хан. Да не за тобой я здесь. Не мое бабье дело с мужиками спорить.

– Не за мной… Смелая!

– А то! С чего это так тебя-то вдруг скрутило?

– Хочешь, скажу воинам, и тебя на куски изрубят!

– Может, и скажешь. Но пока не узнаешь, пошто я здесь, сам быстрее изведешься.

– Ну, так?

– Ничего у тебя не выйдет, Джанибек. Не возьмешь Москву! Людей много потеряешь. Но и наших многих погубишь да в полон уведешь. Но через то и сам погибнешь.

– У меня было два сына. Их не стало. Двадцать дней назад я получил известие, что убит единственный мой племянник Карача. Убит подло. Из-за угла какой-то стрелец всадил в него пулю.

– О подлости заговорил, хан?

– Я поклялся на Коране, что буду убивать вас, пока не затоплю кровью неверных всю землю от Крыма до Москвы.

– Жив твой Карача! – Недоля отбросила прядь седых волос со лба.

– Я должен поверить полоумной бабе, а не моим лазутчикам?

– Почему ты хорошо говоришь по-русски, Джанибек?

– Потому что язык врага открывает путь к его секретам.

– Правильно. Но если бы ты не уважал врага, то зачем бы изучал его? Там, в крепости, пара сотен защитников. Из них почти половина мужиков с полей. Другая половина казаки в серьезных годах. Еще несколько тех, кому нет и восемнадцати лет. А ты со своим войском застрял, словно медведь в колоде. И ни туда и ни сюда. Что будешь делать, коли казаки вернуться? То-то же. Твои лазутчики звон услышали, а откуда он, не разгадали. Вряд ли то стрельцы сделали. Даже спьяну вряд ли. Да и не пьют они сейчас. Плохо ты врага изучаешь. Пост у нас сейчас Великий. Кому нужно, чтобы ты побойчее на Москву шел? Вот и думай! А Карача твой жив. Я это своим бабьим сердцем чую.

– Допустим, я поверил тебе, женщина. И Карача жив. Но что ты мне прикажешь разворачивать войска? Мне уже смешно. Война не твое дело, старуха! Есть общий план действий, согласованный штабами.

– Пусть план твой остается. Я тут помешать не в силах. Мое дело не воевать. А детей поднимать. Но вот родить-то я и не смогла после той ночи…Верней, не захотела.

А всё потому, что оскверненным лоном своим никого пятнать не могла. Так-то, хан. Я только хочу сказать: уж коли пришел воевать – воюй. Будет твоему народу через то горе великое. Воюй, Джанибек, но не будь зверем. Нет у тебя на это причины.

Резкая боль в области живота снова скрутила Джанибека. Скрутила так, что хан повалился на бок с перекошенным лицом, с невольно сжатыми веками. Когда боль поутихла, он открыл глаза. В шатре никого не было, только полог чуть вздрагивал от ветерка с Усмани. Он так и не понял: была ли эта встреча с Недолей страшным сном или небывалой явью. Воины, стоявшие на охране, тоже никого не видели, но твердо клялись в том, что не смыкали глаз. Впрочем, им Джанибек все равно не поверил, хотя и не стал наказывать.

Тяжело поднявшись, он покинул шатер, за пологом которого его уже ждали мурзы, паши, малики, князья и ханы Ногайской и Крымской орд.

– Там, – Джанибек показал плетью в сторону крепости, – две сотни стариков, больных, немощных и крестьян, не державших в руках оружия. Мы сегодня должны сломить их сопротивление.

– У них есть колдунья с синими губами! Так воины говорят, – раздался голос кого-то из задних рядов знати.

– Кто сказал?

– Я, великий хан, Сындуй-батур! – Человек вышел и встал перед военачальником.

– С синими губами, говоришь? – Джанибек рванул из-за пояса саблю и без замаха с длинным оттягом снес голову неосторожному воину.

Толпа шумно выдохнула. Но тотчас воцарилась мертвая тишина.

– Нет никаких старух с синими губами, запомните это! Не срамно вооруженным мужчинам говорить об этом? А его, – хан кивнул в сторону мертвого тела, от которого на несколько шагов откатилась отрубленная голова, – похороните. С почестями!

Степняки изумленно переглянулись. Таким странным хана еще никто никогда не видел.

– Хан, вернулись разведчики. – Мубарек сделал шаг вперед.

– Что говорят?

– Предатель показал брод. Более глубокий, чем этот, но пройти верхом, не замочив одежды, вполне можно.

– Далеко?

– Не очень. Около пятнадцати верст.

– Как называется место?

– Студеное.

– Знаю. Почему же я о нем раньше-то не вспомнил? Как будто кто-то все время меня за нос водит! Брод осмотрели?

– Да. По всему броду вбиты в дно колья. Полона нет. Некому лезть в холодную воду.

– Некому, говоришь? А кто сегодня бежал от старухи, чуть в штаны не намочив?! Давай этих храбрецов в воду и пусть выворачивают. А живы останутся, отправь домой. – И еле слышно себе под нос: – С такими уже не навоюешь! Они самой смерти в глаза заглянули. Они теперь только ей принадлежат. Почему я не убил тогда эту ведьму?!

– Да, хан. – Мубарек сделал шаг назад, в глубину темнеющего строя своих товарищей по оружию.

– Кантемир, бери своих людей, переходите реку в том месте, куда приведут разведчики, и скачите на Можайск. А я остаюсь здесь! – Джанибек все еще морщился от боли, держа правую руку на животе.

– Здесь? – Всегда очень молчаливый Кантемир-мурза не выдержал первым.

– Да. У меня тут свои счеты.

– Что мы будем делать под Можайском? У нас останется меньше половины войска! Да разумно ли дробить наши силы? – Мубарек, против всех правил военного курултая, сказал очень громко.

– А ничего. Не нужно заходить в тыл московскому войску. Пусть поляки сами воюют. Покажитесь только. А там делайте что хотите. Берите добычи столько, сколько сможете привезти и угнать домой. В Москве сейчас десятитысячное войско князя Пожарского. А он воевать умеет знатно. Не отдадут столицу Романовы. Это я знаю точно. Напрасно королевич Владислав претендует на московский стол. Смоленск поляки наверняка отстоят, но не больше того. Они сейчас крепко связаны войной в Европе по рукам и ногам.

– Хан, мы не ослышались? – Мубарек растерянно смотрел на своего предводителя.

– Вы услышали то, что должны услышать. То как думает хан Джанибек. – Джанибек сорвался на крик, – Я, вами выбранный военачальник, говорю: делайте так, как слышите! И не иначе! Понятно? Что касается меня, то я остаюсь осаждать крепость. Если сегодня я спалю ее дотла, то нагоню вас. Если задержусь на дольше, то пойду, разумеется после взятия, на Ливны и Воронеж и подожду там. Я все сказал. Выполняйте. А теперь янычар с мушкетами на гору! Плоты поджечь!

Гора получилась воистину огромной, по высоте значительно превосходящей стены песковатской крепости. На ее вершине встали пятьдесят человек с мушкетами. За каждым из них еще по двое, готовых перезаряжать. Грянул первый залп. За ним почти сразу второй и третий. С горы просматривалось почти все нутро детинца. Огонь пошел прицельный, беспощадный и настолько плотный, что защитники вынуждены были почти все перебежать и буквально вжаться в лобную часть стены. Сверху по течению Усмани от берега отчалили плоты, груженные хворостом и сеном по высоте в два человеческих роста. Черный дым зловещими клубами потянулся вдоль реки в сторону крепости. В небо взметнулась горящая стрела, и с другой стороны крепости в пруд накатом по бревнам сползли еще два водных воза, которые тоже вспыхнули и выбросили целую тучу огня и дыма. А стрелки всё били и били, не жалея пуль и пороха. На этот ураганный огонь ответить было нечем, поскольку дальность стрельбы из пищали хоть не намного, но все же меньше и неприятель прикрыт плотной завесой дыма. Казакам оставалось только терпеть, лежа на земле и не поднимая головы. На это и был расчет стратегов татарско-турецкого штаба.

Кобелев и на сей раз разгадал планы неприятеля. Но что мог он поделать в этой ситуации?

– Гмыза, сейчас совсем жарко станет! – Тимофей Степанович смочил тряпицу в бочке с водой и прижал к лицу.

– Удушать, нехристи. Уже дышать нечем! – Командир пищальников прятал лицо в рукав кафтана.

– Они дыму не просто так напустили. Думается мне, что вверху по течению у них еще один плот есть. А на ём турки-подрывники да пара-тройка бочонков пороха. Мы их сейчас не видим. Но они плывут, Гмыза. Я нутром чую, плывут.