Набег - Витаков Алексей. Страница 33

– Пани, – Инышка коснулся своими губами виска Ядвиги, – а что будешь делать, как война кончится?

– Кончится! – Полька набрала полную грудь воздуха. – Она не должна кончаться, Иннокентий! Никак не должна!

– Эт как это?

– Пока есть война, у меня есть дело на этой земле. Сидеть дома, держа под подолом детей, – не моя судьба. Я люблю войну, потому что можно всегда встретить много красивых и сильных мужчин, которые послужат тебе. Потому что война приносит доход и раскрывает твои способности. И еще на войне не так сложно заслужить титул и милость королей.

– Приносит доход? – Инышка даже чуть приподнялся на локте.

– Если кончится эта война, я отправлюсь на другую. Я счастлива только тогда, когда звучат выстрелы, строятся стратегии, плетутся тонкие, а иногда и не очень паутины державных дипломатий. И ты можешь всюду следовать за мной, мой храбрый рыцарь.

– А если меня убьют?

– Ну что ж, – Радзивил хрипло хохотнула, – у меня появиться другой рыцарь. Но история о тебе не забудет.

– А пани найдет другого и сама быстрее забудет меня! – Инышка почувствовал, как тяжелый холод стал заползать под сердце.

– Но я буду рассказывать о тебе тем, другим, что окажутся возле меня. Ставить тебя в пример. А значит, буду помнить. – Ядвига лениво улыбнулась и коснулась своими прохладными пальцами Инышкиных губ.

– А ну там потише! – Силантий буркнул, повернувшись вполоборота.

Сквозь солому проступал круглый, грязно-желтый лик полной луны. Послышались голоса. Русская речь. Скорый топот приближающихся копыт.

– А ну стой! Чё везешь!

Слышно было, как человек соскочил с лошади и направился к волокуше.

– Чё, ребятки! Да то же все: муки, хлебца, рыбки. – Силантий, кряхтя, начал вставать со своего места.

– Дай-кось на пробу! Вдруг стравишь! – Вместо диска луны показалось черная бездна бородатого лица. Стрелец наклонился так низко, что едва бородой не пощекотал щеки пани. Мясистый нос начал свистяще принюхиваться.

– И впрямь рыбой тянет. Небось поляков подкармливать решил?

– Да Бог с вами, ребятушки! Своим токмо. Вашему же начальству везу. Как заказывали.

– А какому начальству? Как зовут-то его, начальство енто?

– Так это государевым сотникам Степану Кайдашеву, Велемиру Мямликову и Мытарю, как его… трохи с памятью… Так напужали же, ребята! – Силантий говорил неестественно для себя высоким голосом. И был в манере говорить и жестикулировать ничем не отличим от прочих коробейников удачи, этих хитрых и отчаянных пауков войны.

– Мытарю Решетову, что ль? – договорил за Силантия стрелец.

– Так и есть, ребятушки, Мытарю Решетову.

– Да. С ним лучше за кусок не спорить! – Стрелец разогнулся. – Этот, парень, вмиг с головы до колен проглотит.

– Да, ну его, Тимоха, пускай едет. Не то Решетов сюды сам прилетит! – раздался голос другого стрельца.

– Третьегодни, вишь, – сказал тот, кого назвали Тимохой, – Мытарь-то наш Решетов, по отчеству Васильевич, так угостил плетью одного стрельца за то, что тот с его гостинца отломил, что шкуру до костей поободрал да на голые кости целое ведро муравьев высыпал. Эт, брат, ну его…

– Да неужто ж насмерть? – Силантий сдернул шапку и коротко перекрестился.

– Да как не насмерть! Тут, парень, из-под такого не выживешь. – Тимоха тоже перекрестился.

– Слышал, перед Шеиным выслуживается? Метит Решетов в тысяцкие на Коломну? – Силантий этим вопросом продемонстрировал свою осведомленность.

– Шеину бы самому голову на плечах удержать! – ответил другой стрелец.

– Что эдак? – Силантий вновь перекрестился.

– Да плохи дела у Михаила Федорыча. Бьют нас поляки. Пушки отбили уже. Вот-вот и все войско порешат! – Тимоха длинно выдохнул.

– Без благословения пошел царь-батюшка. Говорили ему, мол, рано пока. Он же ж нет, и все тут. – Стрелец провел рукой по соломе.

– Да ты рыбки-то возьми, служивый! Все ж для поддержания души в теле бренном! – Силантий кивнул на мешок, торчавший в конце волокуши. – Я ведь мытарю сказывать не стану. Что я, нехристь какой?

– Давай, Ваня, трохи выуди. – Тимоха отошел от волокуши.

Стрелец выхватил из мешка с рыбой несколько сушеных карпов, хмыкнул, поднес к носу и, довольный, присоединился к своему товарищу по караулу. Вскоре свистнули плети, и кони понесли стрельцов в темноту ночи.

Совсем неожиданно повалил мокрый, хлопастый снег. Инышка еще плотнее прижался к Ядвиге и затаив дыхание слушал удары ее сердца. Женщина млела в мужских объятиях, ощущала себя в уюте, что помогало проваливаться в сон. Силантий через минуту-другую стал похож на бесформенный белый бугор, торчащий над волокушей совершенно неподвижно. Только борода вокруг крупного рта тихо позвякивала сосульками.

«…Господи, помоги мне! Не дай погубить душу предательством! Укрепи дух мой!..» Казак, до сей поры не ведавший женской ласки, не гладивший ладонью женских волос, молил Бога о помощи. Наверное, было бы гораздо проще переметнуться на сторону врага, задавив в себе совесть и чувство долга, растоптав любовь к своему, к родному. Так происходило не раз и так будет не раз. Женщина и война – две вещи порой одного поля. Или наоборот: задушить в себе вспыхнувшие чувства к прелестной деве, похоронить первую любовь раз и навсегда, принести ее в жертву служению Родине. И так тоже было. Мужчины навек отказывались от чувств. Решительно, бесповоротно, совершая подвиги только во славу отчей земли. Потом женились по расчету или пригляду и всю оставшуюся жизнь делали вид, что живут в гармонии и радости. Но случай с казаком Полужниковым можно назвать из ряда вон выходящим. Бедный молодой человек полюбил врага. Врага реального, коварного и хитрого. Мало того, он совершенно ясно понимал, что Ядвига – враг. И им никогда не быть в месте.

И более того, он видел, что красивая пани играет им, забавляется, использует для утех, но ничего не мог с собой поделать. Он любил страшно, исступленно, тупиково и при этом не имел права служить своему чувству. Кабы на его месте оказался зрелый, бывалый ловелас, опытный муж, то для такого подобная работа могла бы оказаться романтической, легкой прогулкой. Но такому бы не поверила Ядвига, поэтому мудрый, но безжалостный в вопросах взаимоотношения полов Иван Скряба выбрал для этой миссии совсем зеленого казака Инышку.

Снег окончательно накрыл солому, под которой лежали Инышка и Ядвига. Для них наступила кромешная ледяная тьма. Но в этой тьме только сильнее открылось для казака другое, ранее неведомое зрение. Он видел припухлые губы, серые лучистые глаза, пряди волнистых волос. Мысленно разговаривал, переводя любую тему в угловатую, дурацкую шутку и тут же сам над собой посмеивался. Представлял, как они вместе обустраивают дом, как беззлобно бранятся и многое, многое другое…

Кайдал начинал все чаще и чаще спотыкаться, тревожно всхрапывать, а то и замирать на месте. Силантий бурчал, вскидывая поводьями. Волокуша то и дело проваливалась в какие-то ямы и рытвины. Наконец окончательно встала.

– Усе, приехали, раздери душу! – Силантий спрыгнул с волокуши.

– Что случилось? – Ядвига пошевелила замерзшими губами.

– Заблудились, кажись! Эх, Кайдалушка, куды ж ты нас завез? Я тоже чуть придремал. А он с дороги-то и сошел. Да где она, дорога эта? Богу и то не видно! Не то что животине несчастной!

Радзивил попыталась подняться, но слой мокрого снега оказался настолько тяжел, что пани только охнула и осталась лежать на месте.

Силантий сгреб предплечьем белый бугор, который возвышался над его «пассажирами», взял пучок соломы, вытащил из-за пояса топор и стал разводить огонь. Желтые языки пламени быстро поднялись, робко затрепетали и вскоре вовсю пустились в плясовую по щепе, бересте и хворосту. Инышка с трудом оторвался от своего лежбища: холодом настолько сильно заколодило мышцы, что пошевелиться было очень трудно. Но вставать нужно, иначе студенец проникнет в кости и во все внутренности, тогда пиши пропало, хорошо еще, если выживешь, а от горячки уж точно не убережешься.