Золотая моль - Фатеев Валерий Михайлович. Страница 30
Вместе с Ваней они прокрались в классную комнату, и там, вскарабкавшись на спину соседа, Роман снял все пакеты и принес в спальню.
Утром ужасная картина предстала глазам Нины Вановны. За ночь все ее воспитанники превратились в шоколадных негритят. Шоколадом были испачканы подушки, простыни и даже двери и стены.
Найти зачинщика не составило труда. Роман угодил в карцер. Его посадили в маленькую темную кладовку и, бросив там, ушли смотреть фильм.
Темноты и особенно замкнутого пространства Роман не выносил. Он хрипел, бился, умолял «дорогусенькую» Нину Ванов-ну отлупить его до смерти, только не сажать в темную, но увы…
Отплакав, он в злобе и отчаянии осмотрелся.
Замок в кладовке оказался хлипким. Поднатужившись, Роман выдавил его и вышел на свободу. Он прокрался к кинозалу и решил посмотреть фильм, а потом вернуться в место заключения.
Но сказка так захватила его, что он пропустил момент, когда зажегся свет и рядом вдруг оказалась воспитательница.
Ее могучая рука обхватила его поперек тела и мигом доставила в спальню, а там на Романа посыпались удары. Он вырвался и выскочил на лестницу, но и тут воспитательница догнала его, несколько раз ударила ногой, а потом схватила за шиворот и как щенка бросила в ванну. Неизвестно, умыть она или охладить хотела паршивого мальчишку, Роману показалось — утопить. И когда ему в губы жестко ткнулась жирная ладонь, он схватил зубами чужой палец и стиснул изо всех сил. Зубы у него были острые.
Теперь взвыла воспитательница и выпустила его. Роман бежал по коридору и слышал за собой шаги… они настигали… в ужасе он схватил со стола графин, с размаху ударил его об стену и с остро поблескивающим горлышком в руке развернулся и пошел навстречу мучительнице.
— Ты что, Роман, — остановилась она и лживо улыбнулась. — Я ведь только кровь с тебя смыть хотела…
Так он научился защищать себя, и с того момента что-то бесповоротно изменилось в нем. Он мог плюнуть, укусить, швырнуть в обидчика и ударить всем, что под руку попадется.
Странно, но бить его перестали. Унижать — да, унижали и клеймо психа припечатали; если вдруг машинально и поднималась рука экзекутора, то так же машинально и замирала — себе дороже! Неизвестно, что этот псих выкинуть может.
И он выкинул. Но уже не защищаясь, а защищая друга. Ваня, большеглазый неуклюжий мечтатель, нечаянно опрокинул баночку с тушью прямо на платье Нины Вановны. По детдомовским меркам Нина была незлой, но от страха и растерянности Ваня вдруг стал смеяться и наказан был по высшему разряду. Его привязали в спальне к кровати и выпороли…
Пока Ваня вопил, Ромка прокрался на вахту и набрал 02.
— Дежурный по отделению слушает.
— Тут воспитки ребенка убивают, — деловито доложил Роман.
— Какие воспитки, ты кто такой?
— Я из детдома, Роман. Мне десять лет, а бьют Ваню. Убить могут, — пристращал он дежурного.
— Ладно, — поразмыслил дежурный, — сейчас подъедем. Только ты встреть нас, хорошо?
— А как же я вас угадаю?
— Угадаешь, — усмехнулся дежурный, — не ошибешься.
Ошибиться и впрямь было трудно. С мигалками и включенной сиреной милиционеры ворвались в детдомовские ворота так стремительно, что Ваню даже развязать не успели. И среди приехавших вдруг оказался прокурор.
По факту избиения было возбуждено уголовное дело. И был суд, на котором Роман выступал свидетелем. Правда, виновные отделались легким испугом — условными сроками, но работы лишились, и это было для ребят самым важным.
Тогда Роман впервые увидел, как работает закон, и смог оценить и зауважать его неумолимую мощь.
Директриса детдома Антонина Петровна во всей этой ситуации попыталась разобраться, но натолкнулась с одной стороны на угрюмое молчание мальчишек, а с другой — на наглое круговое вранье воспитательниц. И ничего не добилась и ничего не посмела сделать: она была пришлой, а весь персонал детского дома местный, прочно спаянный общими грешками и родственными связями. Выступить против Нины Вановны означало объявить войну всему поселку, а директриса была человеком добрым и… слабым. Ей было жаль мальчишку, но еще больше жаль свою дочку, которая училась здесь же, и себя. И вообще она мечтала поскорее уехать из этой глуши и грязи на материк. Там, думалось ей, все иначе.
Но Романа она стала привечать, часто вызывала к себе в кабинет, расспрашивала о житье-бытье, давала читать красивые интересные книги. Вначале он дичился, видя в ней очередного врага, потом это отошло. Смутно она напомнила ему мать: голос, интонации, теплые мягкие руки…
— Знаешь, Рома, — однажды предложила директор. — Ты летом все равно никуда не едешь, давай я тебя главным огородником назначу. В земле ты возиться любишь, да и дело благородное: будешь выращивать редиску, лук и даже цветы. Вот смотри, каких только цветов не бывает, и почти все их можно у нас разводить.
Собственноручно отвела Роману делянку земли, и почти все лето возился он на огороде. А осенью, когда в детдоме традиционно праздновали день урожая, Роману подарили книгу «Энциклопедия цветовода». И еще…
— Я решила завести в детдоме оранжерею… цветы-то всегда нужны. Назначаю тебя главным цветоводом.
Рассаду подарил курорт, на машине завезли землю и саппорель с озера — лучшее удобрение для саженцев. Часть солнечной стороны холла отгородили плотники и сделали оранжерею.
Все свое свободное время пропадал здесь Роман. В первую зиму, правда, не все саженцы прижились, и над цветоводом подсмеиваться стали, но когда однажды заезжим артистам детдомовцы в январе преподнесли роскошный, составленный по всем правилам букет и директриса сказала, что это заслуга Романа, авторитетет его среди однокласников и особенно одноклассниц резко подскочил.
В его жизни появился новый смысл. Цветы примиряли его с тяготами будней. И даже с придирками Нины Вановны. Здесь, в оранжерее, казалось, сам воздух был пропитан ароматом мечты. Да, цветы пахли мечтами. И гвоздики, и темные страстные розы, и тюльпаны — во всех них было что-то нездешнее, почти неземное, сравнимое разве что со звездами. Даже нет — звезды холодны и далеки, а цветы вот они, радуют душу переливом волшебных красок и кружат голову своим колдовским запахом…
Особенно нравились Роману каллы.
Знал бы кто, каких мучений стоило ему вырастить первый цветок. Сколько неудач. Проб и ошибок. Загадки и мучительные поиски ответа. Но однажды в зелени стреловидных листьев вспыхнул острый огонек, и буквально через неделю оранжерея как белым сиянием заполыхала.
Даже курортники, и не только отдыхающие, но и начальство приходили смотреть, и самая главная их цветочница, пожилая невысокая женщина с темными от постоянной работы в земле руками, назвала Ромку талантом.
— Идти тебе, милок, по цветочной линии. В ней твое счастье.
А на другой день все каллы оказались срезанными.
Ошеломленный, тупо озирал Роман свое несчастье.
И на влажной мягкой земле увидел отчетливые отпечатки женских туфель далеко не женского размера.
Он знал, чьи…
— Не подходи! — взвизгнула Нина Вановна, закрываясь руками. — Это Антонина Петровна приказала: уезжает она, для банкета.
Он долго не мог поверить.
«Как она могла… — ворочалась в голове мысль. — Без меня… да я бы ей все до единого цветочка срезал, жалко, что ли. Что же, ее улыбки, доброта, разговоры — все только показное, и я для нее тоже просто псих?»
Сам не помнил, как вернулся в оранжерею, как ломал, вырывал, топтал стебли, как хрустели соцветия и розовые бутоны расплывались под ногами кровавыми пятнами. Бессонные ночи, мечты, красивые слова, книги все, всё вон, всё обман! Потом долго в одежде и грязной обуви лежал на кровати, и страшная холодная пустота была в нем на месте души.
Через несколько дней в класс заглянул завуч и приказал:
— Собирайся! Поедешь в Магадан, будешь учиться в школе-интернате, Антонина Петровна тебя устроила. А будь моя воля, я бы тебя не школу-интернат, а…
И он долго расписывал, куда бы он направил Романа, будь его воля.