Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич. Страница 35
Они забились в самый темный угол, чтобы их поменьше видели. Такая предосторожность была отнюдь не лишней даже в притоне Щербы. Дело в том, что в Киеве существовала категория бродяг-доносчиков. Это были нищие, которые зарабатывали на жизнь тем, что сотрудничали с полицией. В обмен на необходимую ей информацию полиция разрешала таким бродягам заниматься своей «профессиональной» деятельностью.
– … Нет, ну какая сволочь, этот твой Графчик! – подпивший Лупан был взъерошенный и злой. – За такие дела кишки нужно ему выпустить!
Васька посматривал на него с опаской – он никогда прежде не видел обычно тихого и безобидного Петрю в таком состоянии.
– Следовало бы… – отвечал Шнырь.
А сам думал: «Как же, выпустишь ты Федьке кишки. Он сам кого хошь на «перо» поставит. У него под рукой с десяток жиганов. Один Матрос чего стоит…»
– И как нам теперь быть? – тупо вопрошал Петря, обхватив голову руками.
– Да, дело осложняется… Боюсь, что за нами могут следить.
– Выходит, что Графчик рассказал все Матросу…
– Кто бы сомневался… Матрос у него – правая рука.
Петря скрипнул зубами. В этот момент он ненавидел всех, в том числе и Ваську Шныря. Кому доверился?! Если по Подолу пойдет слух, что на Китае зарыт клад, вся местная свора будет там. А тут еще полиция…
– Как думаешь, Матроса взяли? – спросил он Ваську.
– Вряд ли. Ты сам видел, как он палил из волыны. Матрос так просто никому не дастся. Он был на каторге и там якшался с анархистами. А это такие люди, что им и сам черт не брат. Ушел он.
– А как найдут?..
– Не-а, Серегу Матроса не найдут.
– Почему так уверен?
– У него с десяток надежных «нор» на Подоле. Он их и для себя, и для Федьки Графчика давно приготовил. Я знаю. Там можно сидеть хоть до нового потопа. Все припасено – харчи, деньги… Федька хитрый, но и Матросу тоже палец в рот не клади. А еще говорят, что у Графчика есть свой человек в полиции. Он предупреждает его о времени, когда будут облавы… ну и все такое прочее.
– Что же он не предупредил Матроса о засаде? – в голосе Петри явно слышался скепсис.
– Ну, не знаю…
– А может, Матрос просто так к тебе зашел, по какому-нибудь спешному делу? – с надеждой спросил Лупан.
Васька Шнырь посмотрел на Петрю как на местного дурачка.
– Ты думай, что говоришь, – ответил он, досадливо морщась. – Кто такой Серега Матрос, а кто я. Жиганы и воры всегда жили как собака с кошкой. Нет у нас никаких общих дел. И до сих пор Матрос понятия не имел, где находится моя хата. Нет, он шел, чтобы взять меня за горло и потрясти как пустой мешок, в котором были отруби. Авось мне известно гораздо больше, чем я рассказал Графчику. Я это нюхом чую.
К ним подошел половой и принес новую порцию варенухи [44], а на закуску печеные яблоки. Притон Охрима Щербы славился этим напитком, и Васька никогда не отказывал себе в удовольствии выпить тыкву-другую в хорошей компании. Но сегодня даже его любимая варенуха почему-то казалась какой-то не такой. Она чересчур горчила, будто ее настаивали на полыни.
Приятели молча разлили варенуху по кружкам и выпили. Говорить больше не хотелось ни о чем. Они с неторопливой обстоятельностью грызли печеные яблоки и говяжьи мослы, на которых еще оставалось мясо, и рассматривали пеструю публику, заполнившую притон Охрима почти под завязку.
Неожиданно Васька насторожился. К ним сквозь людское скопище пробирался Джулай. Его угрюмое лицо не предвещало ничего хорошего.
– Вам нужно уйти, – заявил он безапелляционно, склонившись к столу. – И как можно быстрее.
– Почему?! – в один голос воскликнули приятели.
– Хозяин сказал, что нам не нужны лишние хлопоты.
– Не понял… – Васька смотрел на Джулая с вызовом. – Это с каких же пор честным ворам Охрим стал отказывать в приюте?! Зови сюда хозяина! Будем разбираться.
– Не будем, – коротко ответил Джулай, и его ручища нырнула под одежду, где угадывалась рукоятка кинжала. – Или вы сами уберетесь, или…
Васька Шнырь сдался. Судя по решительному виду Джулая, спорить было бесполезно. Верный пес Охрима Щербы по приказу хозяина мог перерезать горло кому угодно – прямо здесь, в притоне, – и никто из его завсегдатаев даже не пикнул бы. Что касается полиции, то для них смерть какого-нибудь шаромыжника не представляла особого интереса.
– Ты хоть скажи почему? – жалобно спросил Васька.
– К нам фараоны вот-вот могут нагрянуть, – наконец снизошел до объяснения Джулай.
– Удивил… – Шнырь скептически ухмыльнулся. – С Охримовой хазы можно всю гоп-компанию подмести под одну метелку и засадить в кутузку без суда и следствия. Только места там для всех не хватит. Или у вас давно не было полицейских облав?
– За вами сам Шиловский охотится, – наконец сообщил Джулай главное.
Васька побледнел. Петря с тревогой посмотрел на приятеля: что это с ним? Он не знал, что надзиратель сыскной полиции Шиловский был настоящим пугалом для киевских воров.
Если Шиловский наметил взять кого-нибудь из мазуриков, то того могло спасти от тюремных нар лишь срочное бегство из Киева. У надзирателя было много агентов, и Шнырь не мог бы поручиться, что кто-нибудь из стукачей сейчас не сидит за соседним столом.
– Понял, – ответил Васька. – Мы уходим. Зови полового, нам нужно расплатиться.
Пришел половой, разбитной малый в вышитой украинской рубашке и с улыбкой во все его рябое лицо. Она была как приклеенная, и от нее за версту разило фальшью. Но сейчас Ваське Шнырю было не до физиономических наблюдений. Он заказал еще две бутылки водки, холодной говядины и пампушки с чесноком.
– Зачем?.. – удивленно спросил Лупан, который был уже сыт.
– Надо… – буркнул Васька. – Мы пойдем на ночевку к Овдокиму.
– А это кто такой?
– Узнаешь… потом, – ответил Шнырь, бросив быстрый взгляд на Джулая.
Но тот стоял немного в сторонке, будто ему и дела никакого не было до двух приятелей, – ждал, чтобы выпроводить их через один из потайных выходов.
Половой принес объемистый сверток, и приятели пошли вслед за Джулаем, который по пути сметал всех словно бронепоезд. Сначала они очутились в какой-то кладовке, затем нырнули в люк и оказались в подземелье, которое вывело их на конный двор. Здесь Джулай с ними распрощался.
– Дальше найдете дорогу сами, – сказал он неожиданно потеплевшим голосом. – Ты, Васька, зла на меня не держи. Так надо.
– Да понял я, понял. Заметано. Спасибо, что предупредил насчет Шиловского.
– Это не мне спасибо, а хозяину. Он мудрый, он все знает.
Насчет мудрости и всезнайства Охрима Шнырь был наслышан. Ему было известно, что у содержателя притона были свои осведомители среди полицейских агентов, которые, как говорится, ели с двух рук: получали плату за информацию и от полиции, и от Щербы.
– Ну, бывай… – Васька махнул рукой – изобразил прощальный жест, и приятели углубились в хитросплетение кривых и грязных улочек Подола.
– Куда мы идем? – не выдержал Петря, когда они молча протопали километра два.
Хорошо хоть луна время от времени показывалась из-за туч, иначе кто-то из них точно сломал бы ногу. Иногда им на пути попадались темные человеческие фигуры, и Лупан невольно хватался за нож, но таинственные полуночники лишь прижимались поближе к плетням, уступая им дорогу, и таяли в темноте как привидения.
Наверное, ночные прохожие – скорее всего, мазурики – по каким-то признакам узнавали своих. Потому что ни один законопослушный подольский мещанин не рискнул бы выйти в ночное время на улицу. Разве что на большом подпитии. Или в компании. Но и в таком случае у него не было никакой гарантии, что он вернется домой в одежде и с кошельком.
– К Днепру, – ответил Васька. – Ты разве еще не понял?
– Что к Днепру, я догадываюсь. Но вот что мы там забыли – это вопрос.
– Домой нам ходу нет – ни тебе, ни мне. А нам нужно место для ночлега. Место скрытное, потаенное. Поэтому будем проситься к Овдокиму. У него есть просторная землянка в яру.
44
Варенуха – хмельной напиток, употреблявшийся в старом Киеве вместо вина. Гостям обычно предлагалось по чарке крепкой водки, а потом подавалась варенуха. Напиток изготовлялся из «двойной водки» (спирта), в которую добавляли ситу, сушеные вишни, груши, сливы, приправляли гвоздикой, мускатным орехом, корицей. Варенуха настаивалась несколько часов в хорошо протопленной печи в специально выдолбленной бутылочной тыкве, которая придавала ей специфический мягкий привкус. Подавали на стол горячей.