Карнавал обреченных - Бирюк Людмила Д.. Страница 39
Репнин ответил не сразу.
– Ваше святейшество! Должен признаться, что государь вел себя в Таганроге довольно странно. Порою он впадал в забывчивость или совершал не свойственные ему поступки. Но особенно меня удивило то, что он внезапно удалил меня от своей особы. Теперь я испытываю невольное чувство вины. Возможно, я смог бы уберечь его от…
Серафим жестом прервал его.
– Полно, князь! Таков был Промысел Божий. Есть вещи, кои лучше не обсуждать вслух, особенно если они не касаются вас лично.
– Смерть государя касается всех нас, ваше святейшество.
Преподобный отец долго молчал, склонив голову, потом тихо спросил:
– В каком состоянии пребывал Александр Павлович в тот день, когда вы покинули его? Вы не заметили у него признаков недомогания?
– Никак нет. Государь выглядел вполне здоровым.
Едва уловимая тень пробежала по лицу владыки и исчезла. Он встал и осенил своего собеседника крестным знамением.
– Рад был встретиться с вами, князь. К сожалению, не могу уделить вам столько времени, сколько хотел бы. Молитесь об усопшем государе. Знаю, что он искренне любил вас.
Когда Репнин ушел, митрополит с минуту постоял неподвижно, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Потом подошел к стеллажу с духовными книгами и нажал на корешок третьего с краю фолианта. Стеллаж дрогнул и, скрипя пружинами, повернулся. Из открывшегося проема в комнату шагнул бородатый инок в грубом рубище.
– У вас весьма уютная келья, преподобный отец.
– Ваше величество! Князь Репнин догадывается о том, что в Таганроге был ваш двойник…
– Какое это теперь имеет значение? – перебил его старец. – Я опасался только несчастного лицедея, которому выпало играть роль не по рангу.
– Он исполнил ее превосходно, ваше величество. Но это была его последняя роль.
– А моя только начинается. Стены монастыря стали мне тесны, и я готов отправиться в путь.
– Вы собираетесь уйти один, государь? Или, может быть, хотите, чтобы кто-то из преданных вам людей сопровождал вас? Думаю, что князю Репнину вы вполне можете довериться. Он умен, храбр, безупречно честен… Думаю, на него можно положиться.
– Вы правы, но… свою чашу я должен испить один. До дна… Не тревожьтесь, отец Серафим, я ухожу с легкой душой и налегке: не возьму с собой ничего, кроме рубища, которое на мне. Жалею только об одном – что не успел по достоинству отблагодарить своего адъютанта.
– За что, ваше величество?
Странная усмешка вдруг искривила губы старца.
– Во время наводнения он уступил мне место в спасательной шлюпке.
Митрополит вздрогнул и отшатнулся.
– Я, кажется, ослышался, ваше величество…
Старец продолжал улыбаться, явно забавляясь смятением своего собеседника.
– Меня зовут Федором Кузьмичом, преподобный отец!
Увидев Печерского, Сандра приветственно приподняла бокал.
– Какой приятный сюрприз! Чем обязана, князь?
Володя не успел ответить. Актриса вдруг пошатнулась и судорожно ухватилась за перила лестницы. Бокал, выпав из ее руки, разбился, и густое красное вино, словно кровь, потекло вниз по ступеням. Горничная ахнула и бросилась на помощь госпоже, но Володя оказался проворнее. Взбежав по лестнице, он поднял актрису на руки. Подоспевшая девушка распахнула перед ним дверь гостиной.
– Сюда извольте, ваше сиятельство!
Володя опустил бесчувственную Сандру на широкий итальянский диван, и горничная принялась обмахивать ее веером.
– Может быть, послать за лекарем? – спросил Печерский.
Горничная развела руками.
– А чем он поможет? Госпожа пьяна, только и всего.
Казалось, Сандра только и ждала этих слов, чтобы прийти в себя. Ну и досталось же молодой служанке! Большинство выражений, на которые не скупилась знаменитая актриса, Володе приходилось слышать только в казармах. Когда грязный словесный поток иссяк, Сандра приказала горничной выйти вон и стала жаловаться Печерскому на свою судьбу. Бакланов подло обманул ее: дарственная на дом оказалась фальшивой. Спектакли с ее участием отменены, режиссер заявил, что роли героинь уже давно не соответствуют ее возрасту. Что он понимает в искусстве, этот бездарный чиновник?
Володя молча слушал многословные излияния пьяной женщины в мятом пеньюаре. Нет, видно, зря он пришел сегодня. Ничего путного она ему не скажет. Перехватив его разочарованный и даже брезгливый взгляд, Сандра подняла соскользнувший на пол муслиновый шарф и набросила на плечи. И вдруг словно молнией пронзило Володю! Он встал и решительно прервал монолог актрисы.
– Погодите, сударыня… Откуда у вас этот шарф?
Сандра испуганно заморгала.
– Почему вы спрашиваете, князь?
– Да потому, что это шарф моей покойной сестры!
Актриса мгновенно протрезвела и сбросила с плеч розовую прозрачную ткань, словно та обожгла ее.
– Вы ошибаетесь… Этого не может быть!
Подхватив шарф, Володя стал перебирать его и, найдя возле каймы две крошечные вышитые буковки, показал Сандре.
– Извольте взглянуть на монограмму, сударыня: «НП» – Натали Печерская!
Машинально взяв воздушную ткань дрожащими руками, Сандра попыталась разглядеть монограмму, но слезы застилали ей глаза. Печерский не сводил с нее пристального взгляда.
– Как попал к вам шарф Натали?!
Сандра вздрогнула и отвернулась. Потом, после долгого молчания, произнесла едва слышно:
– Поверьте, князь, я тут ни при чем. Это всё он, этот ужасный человек…
– Кто – он?
– Бакланов, – с трудом выдавила она из себя.
Володя, подвинув стул, сел напротив.
– Расскажите мне всё по порядку. Всю правду.
Она судорожно вздохнула.
– Бывает такая правда, что лучше ее не знать. От нее вам станет еще тяжелее, князь.
Печерский покачал головой.
– Как бы ни был ужасен ваш рассказ, мне необходимо его выслушать. Я должен знать, как погибла моя сестра.
Сандра отрешенно взглянула на него и тут же потупила взор. Некоторое время она молчала, словно борясь с собой, потом тихо промолвила:
– Ваша сестра жива.
Печерский отшатнулся от нее.
– Сударыня, это жестоко! Вы слишком много пили сегодня.
– Да полно! Вы еще не видели меня пьяной. Я знаю, что говорю.
И она рассказала Володе, как год назад во время бури Бакланов подобрал на мостовой Натали, лежавшую без чувств возле обломков разбившейся кареты, и привез в этот дом. А потом надругался над ней…
– Он вернулся ко мне в гостиную и с гордостью похвалялся своей победой. Потом послал меня узнать, в каком состоянии находится княжна. Я отправилась к ней, открыла дверь и обомлела от ужаса. Натали стояла на краю карниза и смотрела вниз, на разлившееся вокруг море. Во время наводнения вода поднялась до второго этажа. Не помня себя от ужаса, я схватила княжну за руку и стащила на пол. Она билась в рыданиях и проклинала меня за то, что я не дала ей умереть. Не помню, как мне удалось заставить ее замолчать и объяснить, что Бакланов не стоит ее смерти. Когда она немного успокоилась, я отвела ее на мансарду и попросила подождать. А сама вернулась к Бакланову и сказала, что княжна утопилась. Он не на шутку перепугался, отворил окно и стал кликать лодочника. Мне казалось, что он собирается искать тело Натали, но, когда подплыла лодка, Бакланов забрался в нее и был таков. К утру вода спала. Я сказала Натали, что опасность миновала и она может отправиться домой. Но она не слушала меня, только плакала и говорила, что ее жизнь кончена. Идти ей некуда… Она опозорена навеки и не желает видеть никого: ни брата, ни князя Репнина. Я не знала, как поступить… И тут мне пришла в голову неожиданная мысль. Вы, наверное, видели храм Святого Сампсония, который стоит недалеко отсюда? При храме есть женский монастырь. Вот туда-то я и отвела Натали. Матушка игуменья приняла ее ласково и спросила, по доброй ли воле княжна приняла столь важное решение. Натали уверила настоятельницу, что пришла добровольно, и стала просить принять ее в послушницы. Она боялась только, что может оказаться недостойной столь высокой чести, ибо на ней теперь лежало несмываемое пятно. Игуменья успокоила ее и сказала кротко: «Никакой прежний моральный образ жизни в миру не препятствует христианке вступить в монастырь с целью спасения души».