Ужин для огня. Путешествие с переводом - Стесин Александр Михайлович. Страница 17

Воскресенье?– тоже день отдыха и, собственно, посещения церкви. К заутрене, как и к рынку, тянутся отовсюду. Начиная с четырех часов утра полутемное пространство под зонтичной соломенной крышей с навершием из семи страусиных яиц оглашается протяжным хоровым пением и женскими возгласами «ыль-ыль-ыль». Многие из прихожан сами принадлежат к «штату» церкви: певчие, ризничие, дьяконы, помощники дьяконов. В некоторых областях священнослужители составляют до десяти процентов сельского населения. Не зря в одном из поселков мальчишка-чистильщик, подбежавший к нам с привычным обращением («мистер, мне нужны деньги, чтобы учиться на доктора»), неожиданно прибавил к своей легенде чистосердечное «ну, а если совсем ничего не получится, пойду в священники».

После церковной службы воскресный день, как правило, занимают судебные разбирательства. Мировой суд «аферсата»?– любимое времяпрепровождение многих деревенских жителей. Присяжные собираются под каким-нибудь раскидистым деревом. Для обряда клятвоприношения полагается вырыть яму, завалить ее ветками и развести костер. Дальше все происходит согласно традиции и принципам римского права, изложенным в древней книге «Фэтхэ нэгэст» («Законы царей»). На протяжении последних трехсот лет этот законодательный кодекс штудируется старейшинами с тем же пристрастием, с каким ортодоксальные евреи роются в подробностях Мишны и Гемары: за каждым пунктом стоит десяток подпунктов, а за каждым из них?– сотня определений, уточнений и нюансов, о которых можно спорить до бесконечности. Поэтому нередко бывает, что до вердикта, который обычно сводится к небольшому штрафу, дело так и не доходит.

Помимо рынка, церкви и аферсаты сельский досуг вращается вокруг кофепития и кабаков «азмари бэт»?– вроде того, в который Айелу водил нас на окраине Аддис-Абебы. Для столицы «азмари бэт» или «кынэ бэт»?– скорее редкость, а для провинции?– важная составляющая повседневной жизни. Здесь, как и в соседнем Сомали, издавна известном европейским путешественникам как «страна поэтов», к виршеслагательству относятся со всей серьезностью. Недаром освоение сложной техники кынэ и других поэтических форм (например, шестистиший «сылассе» и гимнов «мэлькээ», в которых воспеваются отдельные части тела святого) до недавнего времени составляло основу обучения в монастырских школах. В романе Хаддиса Алемайеху «Любовь до гроба» подробно описано восхождение Безабиха, одного из главных героев, по «поэтической лестнице»: кочуя из одного «кынэ бэт» в другой, он проходит нелегкий путь от деревенского дьякона до учителя кынэ («кынэ астемари») и, достигнув вершин мастерства, становится «мэри гэтами», что в этой табели о рангах, по-видимому, соответствует десятому дану в восточных единоборствах. Правда, кончается там все очень плохо, но на то он и романтический поэт, чтобы погибнуть в самом расцвете сил и т.д.

Кроме обычных трубадуров в Эфиопии до сих пор существуют потомственные «ночные певцы». Их называют «лалибэла» (не путать с городом Лалибэла, названным в честь средневекового царя-основателя). Лалибэлы-певцы принадлежат к так называемой «касте прокаженных». В данном случае речь идет не о болезни, а именно о кастовой принадлежности: лалибэла может быть абсолютно здоровым человеком, жить в достатке и благополучии. Но, как бы здоров и богат он ни был, по кастовому обычаю ему полагается выходить на улицу до восхода солнца и просить подаяния. Услышать песню лалибэлы под Новый год считается доброй приметой. Поэтому каждую осень лалибэлы наведываются в дома своих благодетелей, прославляя их в песнях.

Другая каста?– «дурноглазые» (амхарцы называют дурной глаз «буда»). Человек, принадлежащий к этой касте, может быть полноправным членом общества, занимать высокий пост, пользоваться всеобщим уважением. Но если в один прекрасный день распространится слух о том, что кого-то сглазили, все претензии будут направлены к одному из «дурноглазых». Сельский совет устроит длительное публичное разбирательство с привлечением «экспертов по сглазу»; в конце концов, правосудие, скорее всего, окажется на стороне потерпевшего и от «буды» потребуют возместить убыток. Нередко к дурноглазым причисляют иудеев-фалаша и кузнецов. Почему иудеев, в общем, понятно: про них все сказано в «Славе царей». Но почему кузнецов? Толкователи снов и имен разводят руками.

Если происхождение кастовых разделений не всегда очевидно, то существование многочисленных братских сообществ кажется вполне закономерным: все они предназначены для помощи в трудные времена. Они образуют ту структуру социальной поддержки, которая у африканских народов развита больше, чем у всех остальных. Правда, в некоторых случаях этот институт принимает довольно причудливые формы. Например, в восточноэфиопском городе Джиджига, где по сей день бытуют тайные сообщества «цевы» (не путать с цевами-воинами из эфиопских хроник). Они состоят из набожных тетушек, поклоняющихся тому или иному святому. Раз в месяц члены цевы собираются, чтобы принести жертву святому, потребляя при этом умопомрачительное количество ячменного пива тэлля. Поэтому на улицах города нередко можно встретить вусмерть пьяную тетушку в церемониальном одеянии. Тетушку полагается взять под руку и довести до дому.

Что же касается бродячих артистов, художники слова азмари и лалибэлы на этом поприще далеко не одиноки. В одной из деревень мы видели целую труппу циркачей, использовавших перевернутую телегу и стремянку в качестве гимнастических снарядов, жонглировавших арматурой, мачете и бог знает чем еще, откалывавших самые удивительные антраша при самом минимальном оснащении. Их изобретательность по части реквизита поражала не меньше, чем сама акробатика. Тут присутствовала истинная поэзия.

Наконец полубезумный азмари допел, Мелси допил, и все погрузились обратно в автобус. «Мигом доедем»,?– подмигнул наш водитель, который теперь был еще жизнерадостнее обычного; на всякий случай он прихватил лишний графинчик теджа в дорогу.

Эта дорога вела в Судан (о том, что все дороги ведут в Рим, здесь лучше не упоминать). Уорку, у которого обнаружились какие-то «деловые контакты» в Хартуме, подбивал нас поехать с ним. Не имея ни средств, ни храбрости для такой авантюры, мы все-таки добрались до границы, проделав путь от истока Голубого Нила, оказавшегося на поверку не голубым, а грязно-коричневым. За этим водоразделом Эфиопское нагорье плавно переходит в пустыню, где стоят никем не навещаемые мероитские пирамиды, бушуют песчаные бури, задрапированные караванщики варят азиду и жарят кисру 48 из перекисшего сорго, пьют бедуинский чай (в сущности чифирь), пережидая жару в войлочных шатрах, а ночью, ориентируясь по звездам, продолжают свой путь туда, где Нил разделяет страну на две части и по берегам, под сенью финиковых пальм, сгрудились дома из кирпича-сырца, обмазанные смесью сена, глины и кизяка, или традиционные сахельские жилища, похожие на ноздреватые песочные кулички (окна?– это ноздри, то есть?– не для света, а для дыхания).

Простирая ладонь в направлении Сеннара 49, Мелси рассказывал о диковинных обычаях нубийцев, которых он называл «nomans». Очевидно, он извлек этот неологизм из идиомы «no man’s land» (ничья земля), которую спутал с созвучной «nomads’ land» (земля кочевников). В данном контексте подошло бы и то и другое.

«У нас дома круглые, годжо бэт, тукуль бэт, а у них квадратные дома,?– говорил он, отпустив руль и чертя в воздухе геометрические фигуры.?– У нас кофе пьют с солью и сахаром, а у них?– с имбирем и корицей. И жуют у нас кат, а у них?– орех кола». Так продолжалось всю дорогу: каждые несколько минут, вспомнив еще одно различие между суданцами и эфиопами, Мелси поворачивался к нам, чтобы поделиться своими наблюдениями, похожими на формулировки из советской прессы (у нас?– глава, а у них?– главарь; у нас?– ячейка, а у них?– шайка). «У нас носят шамму, а у них?– бубу 50. У нас амхарский язык, а у них?– арабский». Хорошо бы еще следить за дорогой.