Ужин для огня. Путешествие с переводом - Стесин Александр Михайлович. Страница 28

Через некоторое время в дверях показалась моя мать. Это Девка разболтала матери, что я здесь, привела ее и теперь выглядывала из-за ее плеча. Я попытался было спрятаться, но мать уже успела меня засечь. Она делала мне знаки выйти из лавки, я отказывался. Тогда она ринулась в дверь, но чернокожие солдаты вовремя схватили ее и вытолкали обратно на улицу. Лучше бы они вытолкали Девку, дали ей взбучку, чтобы не шпионила за мной! Только в мясницкой я чувствовал себя вне опасности. Но матери было больно?– ей дали хорошего пинка,?– я это видел и в конце концов нехотя вышел из засады.

Я нашел ее всхлипывающей на кухне и подумал, что никогда прежде не видел, как она плачет. Возможно, раньше она скрывала от меня свои слезы, но теперь мое появление заставило ее разрыдаться в голос. На огне пыхтел глиняный горшок, крышка нетерпеливо подпрыгивала. Еще немножко, и она слетит, давая кипящему вареву перелиться через край и затушить огонь. Это все Девка виновата. Чем выслеживать меня повсюду, лучше бы присматривала за обедом. Потоптавшись еще немного, я побрел обратно в лавку.

Мясник попробовал задержать меня в дверях, однако стоило мне взвизгнуть, как он отступился. В этот момент итальянец, который все еще находился в лавке, обернулся на шум и, впервые увидев меня, принялся лупить моего отца с новой силой. Плеть несколько раз прошлась по икрам; отец только вздрагивал и кривил лицо. Я пустился бежать и, выбежав на дорогу, едва не угодил под лошадь. В последний момент всадник, тоже итальянец, чудом вытащил меня из-под копыт. Никогда еще я не видел такой багровой физиономии. Спешившись, он схватил меня за шкирку и поволок по направлению к нашему дому. Вдруг откуда ни возьмись выскочила Девка. Она попыталась вырвать меня у итальянца, но тот вцепился мертвой хваткой. Поначалу он даже не замечал ее, а когда заметил, выругался и, выпустив меня, дал ей затрещину, от которой та полетела со всего размаху. Из ее чумазой головы хлынула кровь. Я протянул руку, чтобы помочь ей встать, но Девка оттолкнула меня и через некоторое время поднялась сама. Я заглянул ей в глаза. К моему разочарованию, слез не было.

После этого случая Девка удвоила свою бдительность, теперь от нее было не отвязаться. Она не отступала от меня ни на шаг. Я с отвращением глядел на ее грязное лицо и пальцы, на которых еще оставалась запекшаяся кровь.

– Как тебя зовут??– спросила ее моя мать.

– Меня-то? Никак не зовут.

– Но имя-то у тебя есть.

– Имя-то? Нету. У меня нету имя-то.

– Что значит «нету имя-то»? Разве тебя никогда не называли по имени?

– Не помню, чтобы я себя называла…

– Да не ты, другие! Как тебя другие называли?

– Другие? Не называли…

– Ну а как бы ты хотела, чтобы тебя называли?

– Не знаю.

– Хочешь, я буду называть тебя Риммой? Это имя сейчас в моде.

– Не хочу.

– Тогда сама выбери.

– Девка.

– Но Девка?– это не имя. Девка?– это просто слово. Девка, парень…

– Хочу Девка, просто слово.

Это было в тот день, когда она впервые вошла в наш дом. Какая-то старуха привела ее сюда из деревни под названием Йегемло. Вот так: ни пожитков, ни имени. Я ненавидел ее с первой минуты. Одно слово «Йегемло» приводило меня в ярость. Что еще за Йегемло?! Никогда не слыхал. Но чем больше я вглядывался в Девку, тем отчетливее видел в ней именно Йегемло, Йегемло и больше ничего. Как будто «йегемло» было тем, что я когда-то знал, но напрочь забыл; это неуютное ощущение подпитывало мою злобу. Подкравшись к ней, пока родители смотрели в другую сторону, я прошипел: «Йегемло!» Девка уставилась на меня в недоумении. Возможно, она не расслышала. «Йегемло!»?– повторил я, стараясь вложить в это слово всю свою ненависть и презрение. До сих пор ее лицо не меняло выражения угрюмости, но теперь она неожиданно улыбнулась?– видимо, назло. Ведь она знала, чего я добиваюсь,?– чтобы она наконец призналась, что понимает истинное значение этого слова; чтобы умоляла меня никогда больше не называть ее так. «Йегемло!?– шипел я с еще большим вызовом,?– Йегемло!» Девка подняла удивленные глаза и рассмеялась уродливым смехом. «О, я вижу, вы уже успели подружиться,?– сказала моя мать, одобрительно улыбаясь,?– вот и прекрасно. Ты, наверное, уже догадался, что она теперь будет жить с нами и…» Я бросился вон из комнаты, не давая ей закончить фразу.

На улице меня ждала орава ребят?– из тех, что обычно ошиваются на базарах. В этой компании я был лидером, которого надо бояться. Не то чтобы я был самым сильным или самым проворным из них; но у меня было то, что заставляло их относиться ко мне с почтением,?– хлеб, конфеты и прочее угощение, которое в их просторечии называлось «коло». Раздав «коло», я сообщил им, что у нас в доме завелось «йегемло» и что это «йегемло»?– женского пола. Ребята сгорали от любопытства, умоляли меня немедленно показать им мое «йегемло», и я согласился исполнить их просьбу. Я привел их в укромное местечко, откуда была видна наша кухня. Мы затаились в ожидании. И действительно, через некоторое время из кухни вышла моя мать, а вслед за ней?– йегемло с длинной хворостиной в руке. Усевшись на землю у входа, йегемло расстелило рогожу, высыпало на нее горку зерна и стало размахивать хворостиной, отгоняя кур. Ребята были в восторге, тараторили наперебой. Одни говорили, что это?– больное йегемло, другие?– что йегемло не больное, а просто очень старое; третьи со знанием дела возражали, что йегемло?– самое обычное, не больное и не старое, а так?– йегемло как йегемло, у них дома есть и получше, но только им не разрешают показывать… В конце концов все сошлись на том, что новое йегемло может быть опасным и потому его необходимо испытать. На «раз, два, три» мы высыпали из засады с криками «Йегемло!» и, хорошенько напугав его, убежали.

Она была толстушкой лет двенадцати или тринадцати, а мне только что исполнилось одиннадцать. Помимо работы по дому мать поручила ей присматривать за мной, и та выполняла свои обязанности столь ревностно, что я просто не знал, куда мне деваться. Ее вечно слезящиеся, болезненные глаза следили за мной каждую минуту. Когда я ел, мне казалось, что я жую не пищу, а ее взгляд, и меня рвало. Когда я уходил в поле, чтобы облегчиться, она словно из земли вырастала, заботливо протягивая мне туалетные листья или газету. Со временем я научился давать сдачи. Я старался ущипнуть ее побольнее, но ее кожа была упругой и скользкой; все, что мне оставалось, это дать ей пощечину, запустить булыжник или ударить по лицу кулаком. Может, она и плакала, но мне всегда было трудно определить, что это?– настоящие слезы или все та же болезненная жидкость, которая вечно сочилась из ее глаз. Когда мать оказывалась рядом, она защищала свою подопечную и пыталась воспитывать меня розгами… Не тут-то было: я всегда умел вовремя увернуться. Девка и сама, наверное, могла бы меня поколотить, но она была слишком трусливой, боялась пораниться или поранить меня.

О, она была настоящей «йегемло»! Вспомнить хотя бы, как она собирала хворост. У нас было достаточно кизяков для растопки, но мать все время жаловалась на нехватку топлива и в конце концов послала Девку в лес за хворостом. Не спросив даже, где он находится, этот лес, Девка исчезла в неизвестном направлении, а через полчаса вернулась с добычей. Она умудрилась взвалить себе на спину вязанку, которую не унесли бы и двое мужчин, и теперь еле передвигала ноги. Казалось, она вот-вот рухнет под тяжестью груза… Могла бы спросить совета у кого-нибудь из местных. Но нет, она потопала куда глаза глядят и вскоре приплелась в Булла-Мэду, где итальянцы забивали лошадей на мясо. Представляю, как она обрадовалась: целое поле хвороста! И вот она пыхтит и обливается потом, волоча огромную вязанку конских костей, которые приняла за хворост. Жители поселка глазели на нее разинув рты. Вряд ли им могло прийти в голову, что она возомнила себя добытчицей топлива. Свалив кости у входа в дом, она тотчас побежала за второй партией: боялась, что другие найдут ее поле чудес и нам ничего не достанется.