Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович. Страница 7

– И откедова этот супостат взялся? – всплеснула руками хозяйка, хмуря свое моложавое круглое лицо. – Ажник страхом прошибает! Не анчихрист ли явился?

– He-ет! Я этого Емельяна по Семилетней войне знавал, – с ухмылкой возразил Гревцов. – Ухарь был и мошенник, каких свет не видывал. Ежель что плохо лежит, – бесперечь утащит. Из станицы Зимовейской он. Там и женка его, и хата… Чистый голодранец, а полез в цари! Атаман баил, генерал Бибиков скорочко разобьет злодея. Но и нам не сидеть сложа руки. Кружит Емелька по Волге, того и гляди, на Дон кинется!

– С двух сторон, стало быть, беда подкрадается? – догадался Илья Денисович. – Это мудреней, чем бывшего атамана нашего пленить да царевым слугам на суд передать.

– Степан Ефремов под себя дюже подгребал. Вот и пострадал! Вона, какой домище каменный возвел, – с железными дверьми и окнами-бойницами. А с каких благ? С нашенских войсковых! Казну на семью свою извел. Нонешний атаман – заступник Дону.

– Хоть бы сыночка нашего, Леонтия, домой возвернул, – откликнулась Устинья Филимоновна, подходя к окну, озаренному заходящим солнцем. – Вот славно! Никак вода на сбытие пошла. Плетень открылся и лестница…

Марфуша, с трудом сдерживающая зевки, с поклоном встала, подпорхнула к матери. И удивленно расширила глаза, – правда, скатывалась полая донская водица, уходила к низовьям.

– Я не зря Никитушку привел, – в очередной раз поставив опустошенную чарку на стол, признался войсковой старшина. – У меня сын, у тебя – дочка. Пара подходящая… Никит, нравится тебе Марфа? Не стесняйся, гутарь. Всем ответствуй!

Парень, низколобый, как полымем охваченный курчавенью русых волос, осклабился.

– Дюже нравится.

Данила Петрович в упор уставился на отца невесты.

Оба были изрядно пьяны. Урядник, наконец, смекнул, что избежать прямого ответа никак не удастся. Зыркнув на дочь, пробасил:

– А ты, Марфуша?

Лицо девушки зарделось. Она потупила взор и промолвила:

– Мне и дома хорошо, батюшка!

Как ни был хмелен Илья Денисович, а углядел сверкнувшие в глазах дочери слезинки. Самолюбие взыграло: родного дитя в неволю отдавать? Вновь повернувшись к гостю, он заключил:

– Ты, сосед дорогой, знаешь, что я тебя дюже уважаю. И в чине ты мне не ровня! Но про свадьбу, мил-человек, решать станем по осени. И пост зараз, и пахота опосля подойдет, и сенокос…

– До Покрова цыган сто кобыл засекает! В мясоед этот давай свадьбу обтяпаем. Как мы с тобой порешим, так и будет! Я лично потрачусь! Сын у меня один… Ты же воевал, знаешь. Надо всё в пору: пересидишь, сам под шермицию [13] угодишь.

Но урядник, невзирая на то, что сосед величина войсковая, еще непримиримей рявкнул:

– Не неволь, Данила Петрович!

С великой обидой ушел седочубый Гревцов, с понурым видом – сын. Илья Денисович проводил их до мостков, проследил: благополучно ли доберутся до своего куреня. И, снова усевшись на галдареи, развязал кисет и вложил в ноздри по щепотке крепкого турецкого табака, присланного с оказией сыном еще в Рождественский пост.

Тихо было вокруг, лишь на дальних раскатах-бастионах брехали собаки, раздавались голоса, долетали обрывки песен. Синели неоглядные сумерки. Водная гладь уходила по донскому руслу неведомо куда, смыкаясь с небом. И в этой удивительной слитности терялось ощущение определенности, казалось, что ушли из-под ног доски, и он невесомо парит в похолодевшем вечернем воздухе. От этого стало весело и вольно. И забылось про всё на свете, – глядел урядник, как зажигаются над Черкасским городком звезды и отражаются в донской воде, в иссиня-темном зеркале. Считал их, пока не сбился, – и завел вполголоса песню про любушку-голубушку да про горькую чужбину и одинокого казака, – своего сына, Леонтия Ремезова…

5

Девлет-Гирей, окончив совет, пожелал, чтобы с ним остались в юрте Шабаз-Гирей и нурадин Муробек-Гирей. Все они связаны кровными узами.

– Если сведения, полученные от наших людей, верны, мы должны завтра выступать. Русских мало. Нас много! Едисанцы – да будь славен Аллах! – образумятся. Воины султана Абдул-Гамида ропщут. Они прибыли со мной, чтобы воевать против гяуров, а не отсиживаться за Кубанью.

– У русских грозная кавалерия. Напасть следует внезапно, – заметил младший брат Шабаз, калга, украдкой подтягивая край ноговицы.

– О, ты прав, Шабаз-Гирей! – подхватил нурадин, улыбаясь и щуря щелочки глаз. – У нас есть проводники из кубанских ногаев. Они хорошо знают всю степь, до калмыцких хотонов.

Девлет-Гирей, покусывая кончик рыжего уса, устало опустился на локоть. Больше двух часов он, как и все остальные, сидел в шатре на толстом исфаганском ковре, и оттого покалывали отекшие ноги. В ушах его еще стояли гортанные голоса мурз и военачальников, призывавших идти на урусов, отбивать ногайские аулы, опустошать донские станицы. Но прежде всего ему нужно одно: полное повиновение ногайских орд и возврат их в Крым. Или по крайней мере перемещение к границам Крымского ханства. Он отчаянно не любил Россию и русских, готов был погибнуть в сражении с ними, но цель, ради которой его всемилостивейший султан Порты возвеличил и направил сюда, была четкой. Все усилия должны быть направлены на возвращение ногайцев под крыло Османской империи и Крыма.

– Не для этого оставил я вас, братья, чтобы говорить о решенном. Ко мне приехал и ждет аудиенции посланец кабардинского владетеля Атажукина. Ему стало ведомо, что мною отвергнут Карасунский договор, подписанный Сагиб-Гиреем. Кабарда, как я считаю, принадлежит нашему ханству. Как единоверческая земля! Так же считает Атажукин и Мисост Баматов, влиятельные люди Большой Кабарды.

– Но кабардинцы дали клятвенный обет императрицы России. – озабоченно напомнил нурадин. – Чего они хотят?

– Об этом мы сейчас узнаем, – заключил хан и приказал телохранителю, никогда не удаляющемуся от него далее двух саженей, пригласить ожидающего кабардинца.

В юрте было сумеречно и прохладно по-вечернему, и калга собственноручно поджег масляный светильник в керамическом сосуде. Желтый дрожащий отсвет лег на лица присутствующих. Близился час намаза, и необходимо было переговоры провести побыстрей.

Посланец Атажукина по-мусульмански приветствовал хана и его сподвижников, затем, приглашенный ими, сел напротив на расшитую золотом подушку, удерживая на красивом смуглом лице благожелательную улыбку.

– Мой хозяин передал послание, – запуская руку во внутренний карман чекменя, сказал белозубый парень. – Вот оно!

Девлет-Гирей, слегка усмехнулся уголками рта, беря бумагу в руки.

Но читать не стал, ибо всё делал без лишней спешки. Свой ответ он даст тогда, когда посчитает это нужным. Глаза посланца могут сказать не меньше…

– Мой хозяин и Баматов сами приедут к вам для переговоров. А мне даны полномочия решать срочные вопросы, – уже иным, твердым голосом заявил кабардинец. – А на словах велено передать, что мы признаем Вас, Ваше Величество, правителем Большой Кабарды. А свою родину считаем частью Крымского ханства. И, как подданные, надеемся на тесное сотрудничество и помощь в борьбе с русским престолом.

– Я тронут почтением и теплыми словами Касая Атажукина и Мисоста Баматова, весьма уважаемых в Кабарде владетелей. Но от речей, как говорят на Востоке, солнце не становится жарче. Я знаю, что кабардинская конница наводит ужас на любого врага. И буду признателен, если уважаемые союзники выступят вместе со мной против русских. Готов ли ваш господин обсуждать мое пожелание?

– Готов, – не задумываясь, ответил кабардинец, блеснув белками крупных карих глаз. – Но прежде мы намерены убрать с родной земли русскую крепость Моздок. Подлые рабы бегут туда от своих господ, данных Аллахом, и в этой крепости их принимают. Русские нарушают наши горские обычаи и порядки. Мои повелители считают, что их задача отвлекать войска русских, корпус де Медема, чтобы вам свободней было действовать.

вернуться

13

Шермиция (

устар

.) – маневры войск.