Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна. Страница 23

Какой-то торопившийся мимо дядька сказал другому: «Наконец пришел достойный государь!»

Потом все двинулись на молебен. Потом им постелили у мамы. Потом…

…маме стало плохо.

С тех пор их, конечно, больше не забывали покормить. Но сутолоки и бестолковости не убавилось. Заботились чужие люди. Бабушка была строга. Следовало слушаться. Рано вставать и мыться холодной водой. А раньше позволялось поваляться. И мама с папой вечно возились рядом. Было тепло.

Олли нашла белую лестницу и начала по ней спускаться. Два раза за зиму их водили навестить императрицу. Та болела. Мэри сказала, что это теперь маму зовут «ее величество», и это она больна. Большая кровать в глубине комнаты. Сумеречно из-за опущенных штор. Детей по очереди поднимали и подносили к губам, которые почти не шевелились. Мэри глупая. Если это мама, то где папа? Почему он не тут? Они вместе и никогда не расцепляются.

– Ты куда это, голубушка, идешь?

Появление сестры застало Олли врасплох. Мэри стояла на нижней площадке и критически рассматривала карабкавшуюся по ступеням малявку. У нее из-за спины выглядывала трехлетняя Адини, которая вряд ли вообще понимала серьезность положения.

– Няньки с ума посходили, – сообщила Мэри. – Из-за тебя.

Она в любой ситуации чувствовала себя командиром. Ее задевало, что сестра отправилась куда-то одна.

– Как вы ушли?

– Просто взяли и ушли.

– А старшие?

Мэри презрительно фыркнула.

– Я ищу маму, – сообщила Олли, все-таки садясь на ступеньки.

– Встань, это неприлично, – потребовала Мэри. – Бог знает, что о нас скажут. Кстати, ты не туда идешь.

Конечно, она была старшей и лучше помнила дорогу. Но ее покровительственный тон обижал. Когда Мэри играла с Сашей, она вся расплывалась от обожания. Ни слова поперек. Но с сестрами, которых опережала на три и четыре года соответственно, ей приходилось держаться по-взрослому.

– Мама лежит в Эрмитаже, – отрезала Мэри. – А мы сейчас в Зимнем. Надо пройти через галерею.

На этом ее знания заканчивались. Аничков она помнила как свои пять пальцев. Но чудовище с тысячью комнат…

– Так мы идем? – Олли была непреклонна. Ни у одной Мэри характер.

– Не спеши. Адини не поспевает.

Если между старшей и средней сестрами еще могло существовать соперничество, то маленькая Александра ни с кем не враждовала и никому ничего не доказывала. Она была такая ласковая, кроткая и улыбчивая, что папа называл ее Лучик Солнца. Адини все любили. Олли взяла младшую сестру за другую руку и зашагала рядом.

– Надо обходить часовых.

– Зачем?

Мэри сделала страшные глаза.

– Нас ищут. Отведут обратно, и мы не найдем родителей.

Олли кивнула.

– Знаешь, папу тоже стоило бы найти. Я думаю, они потерялись. Здесь так много залов.

Их бы непременно заметили. Но если ты маленького роста, всегда можно спрятаться за столик, кадку с пальмой или мраморную фигуру. Это были большие прятки. Самые большие в жизни.

– Бабушка нам задаст.

– Папа задаст ей раньше. Если мы его встретим.

Дети уже добрались до входа в галерею и несколько минут пережидали, пока там, на другом конце, не смолкнут голоса.

– Вообще-то дует.

В галерее с большими окнами действительно было не тепло.

– Мы побежим быстро.

– А Адини?

Мэри задумалась.

– Мы ее подхватим и понесем.

Ей хорошо! Она на две головы выше.

– Не пыхти. Сама придумала.

Стоило людям в самом конце сквозного коридора исчезнуть, как девочки припустили бегом.

– Та дверь? Нет?

Олли и сама не знала. Вдруг в отдалении она услышала голос отца. Острое желание броситься к нему боролось с внезапным страхом. Почему-то именно теперь стало ясно, что папа не одобрит их поведения. Даже, наверное, рассердился. Мэри часто от него влетало. Раньше, в аничковой жизни.

А, будь что будет! С визгом, вскинув подбородок, старшая царевна понеслась вперед, увлекая сестер. За ней, наклонив голову, как упрямый барашек, спешила Олли. И только Адини, запыхавшаяся и страшно недовольная тем, что ее поминутно тащат, вздумала реветь.

Явление семьи потрясло Никса, как высадка турок. Он озадаченно уставился на детей. Потом обвел глазами вокруг, ожидая найти сопровождение. И, не найдя, начал багроветь. От шеи к подбородку. Плохой знак.

– Папочка! – не давая ему опомниться, заверещала Мэри. – Не сердись! Мы очень виноваты! Мы за мамой пришли!

По лицу Никса мелькнуло жалкое выражение.

– Что это значит, мадемуазель? – начал он, но сам себя оборвал. – Вам нужно уйти.

– Нет. – Мэри набычилась.

Государь был озадачен. С ним обычно не спорили. Особенно собственные дети. Он присел на корточки, так что его нос оказался как раз напротив носа Мэри. Олли поразилась, как они похожи. У нее и Адини личики круглые, как у ангелов. Так бабушка говорит. А Мэри – настоящий мальчик – длинный подбородок, поджатые губы. Николай повелительно уставился в голубые дерзкие лужицы. Но, к немалому удивлению, обнаружил, что глаза дочери подергиваются льдом. Чувство правоты и отчаяние предали ей сил, и она буквально загнала отцовский взгляд, как собаку в конуру.

– Слушай, маме сейчас очень плохо. Не до нас.

– А тебе до нас?

Это был удар ниже пояса. И снова только правота спасла Мэри от гражданской казни на месте.

– А бабушка…

Олли выступила из-за спины сестры:

– У бабушки Сиротская касса, Воспитательное общество и много других дел.

Вот кому сегодня влетит! Единственные сироты, которыми бы стоило заняться Марии Федоровне, – ее собственные внуки.

– Ты больше не приходишь вечером, – продолжала настаивать Олли.

– Не гуляешь с нами.

– Не читаешь.

– Не рисуешь нам.

Ну да, раньше он вечно малевал им картинки. Как объяснить, что у него больше нет вечеров?

Николай собрался с мыслями.

– Гулять сейчас холодно. Во всяком случае, для младших. Единственная, кого могу взять с собой – Мэри. Я выхожу на полчаса после одиннадцати.

Царевна взвизгнула от восторга.

– А мы?

– Вас возьму, когда потеплеет. – Он замялся. – Это не значит, что я вас не люблю. Но вы должны быть терпеливы и слушаться…

Никс обвел глазами пустынный коридор. Кого, собственно, слушаться?

– Пойдемте, я отведу вас в ваши комнаты. – Государь взял Адини на одну руку, а Олли на другую. Мэри как большая степенно пошла рядом. – В одиннадцать. И ни минутой позже. Если вы, мадемуазель, будете копаться, или на вас не будет теплой шляпки…

Девочка кивала.

– …или теплых сапог…

Гул издалека приближался. Их искали. Но это уже не имело значения. Мэри предвкушала, как притворно испуганные голоса разобьются об утес отцовского негодования. И тогда… что он тогда скажет!

Все здесь, на севере, наводит тоску. Мрачный, туманный край гранитом набережных, неподвижными глыбами дворцов, храмов и мостов, чернью вод и желтизной небес высасывает из души последнюю радость. Все дышит сыростью и холодом, пропитавшим воздух, сердца и мысли. Раевский не удивился бы, если б узнал, что у петербуржцев вместо печени кусочек слизи, а мозг разжижен, как квашня у плохой стряпухи. Чтобы не сойти с ума, нужно каждую минуту уноситься мыслью в благословенный край Малороссии, к цветущим садам, к теплым и густым голосам, к запаху выжженной солнцем пыли на дороге… Тут он в гробу. В каменном саване на живое тело.

– Государь разрешил вашей сестре свидание с мужем.

При этих словах ноги Александра подкосились. Он ожидал препятствий, проволочек, издевательства следователей – словом, всего, что можно было бы живописать Мари как «окаменелое нечувствие». Но нет, едва она приехала в Петербург, едва написала под диктовку отца и брата прошение на высочайшее имя, едва отправила… ну неделя, не более… и вот 16 апреля пришел ответ. Рандеву супругов в крепости не запрещены!