Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна. Страница 73
«Все кончено. 1 января, вечером большой бал. Vosdu танцевал полонез с маленькой Натали Загряжской, разговаривал очень весело и увлеченно. Рассердилась. Софи пересказала мне их болтовню. Чуть не сошла с ума. Все время думаю о нем».
Александра вспомнила слышанную от княгини Долгоруковой историю удаления от двора Натальи Загряжской, золотокудрой красавицы, имевшей оглушительный, но короткий успех.
– Тут была замешана ревность, – понижая голос, говорила старая статс-дама. – Натали спешно выдали замуж за какого-то Гончарова, говорят, богача, но скареда. И она получила приказание безвыездно жить в его имении. Полотняный Завод, кажется.
Молодая императрица усмехнулась. Выходило, что робкая, всего пугающаяся Елизавета Алексеевна имела-таки влияние и могла, если понадобится, сломать чужую судьбу. Это заключение так не вязалось с образом из дневника.
«Воскресенье, 10 января. В театре на моем кресле нашла листок со стихами. Ужасная неосторожность!
Нашептала Софи ответ:
Прелестен. Прощай, борьба. Один миг сделал напрасными все мои страдания».
На этом месте дневник обрывался. Вернее, остальные листки безвозвратно сгорели вчера в камине. Но продолжение Александра знала из записок самого Vosdu. Крепость держалась недолго. Ах нет, вот еще неразобранные строчки в уголке. Просто удивительно, как Елизавета умудрялась заполнять весь лист без остатка, не щадя ни полей, ни сгибов. Мелкий убористый почерк. Точно торопилась вместить все, чего не вместила ее скудная внешними событиями жизнь.
«Четверг, утро. Жестокий удар. Я узнала, что Vosdu страдает грудью. Софи сказала, будто во время последней болезни он много вытерпел, сильно исхудал. Бедный, милый. Намерен проситься в отставку. Я этого не переживу».
Александра прижала ладонь ко лбу. Ее вчерашние мысли были очень определенными. Чего нельзя сказать о сегодняшних. Ей было жаль покойную, но многое казалось непонятным. Елизавета согрешила, будучи супругой столь молодого, любезного человека! Самого желанного монарха Европы!
Однако годы мучений, потеря внебрачных детей и возлюбленного можно, наверное, считать расплатой? В смятении благонамеренных чувств молодая императрица захлопнула книгу, так чтобы края листков не были видны за обрезом, и побрела домой в глубоком раздумье. Ей чудилось, что она узнала далеко не все. За строчками дневника скрыто нечто большее.
Бывают минуты, когда люди, столкнувшись нос к носу и посмотрев друг другу в глаза, прозревают свою судьбу. Александр Христофорович поднимался по Комендантской лестнице Зимнего, бойко стуча каблуками. Мир был прекрасен. В окна светило солнце. Два мойщика ползали по деревянной стремянке, поминутно норовя задеть мокрыми тряпками белую лепнину стены. Навстречу генерал-адъютанту, шаркая и по-стариковски останавливаясь на каждом пролете, спускался Аракчеев.
Его явление несколько удивило Бенкендорфа, но он вспомнил, что перед отъездом за границу сановники испрашивают прощальную аудиенцию. Упустить такой случай еще раз напомнить о себе Змей не мог. Вот только… судя по выражению лица железного графа – непроницаемо-горькому – случай лицезреть государя ему не представился. Александр Христофорович вдруг почувствовал, каково это – просидеть в передней и получить из-за хлопающей двери: «Его величество нынче занят. Он желает вам доброго пути».
Ты был всем. Вершил судьбы тысяч, если не миллионов людей, и видеть царя для тебя казалось так же естественно, как обедать. А теперь лощеные флигель-адъютанты, прежде трепетавшие одного взгляда, посмеиваются, даже не особенно скрываясь. Зачем он притащился пить эту последнюю чашу позора?
Александр Христофорович пожал плечами. У него не было причин симпатизировать Змею. О прошлогодних страданиях в новгородском подвале трудно забыть. Но в этот миг что-то больно кольнуло нового царского любимца. Напрасно он повторял себе: «Между нами нет ничего общего». Для придворной своры он был тем же псарем, только помоложе. Ну и еще немец. Последнее непременно поставят ему в вину. Сила Андреевич хоть людоед, да свой.
На площадке первого пролета они встретились. В Бенкендорфе победило воспитание: он раскланялся с холодной вежливостью. Красноватые, слезящиеся глаза старика скользнули по его лицу с удивлением. Нельзя было точно сказать, узнал ли Аракчеев прошлогоднего гостя. Возможно, на том свете, когда жертвы придут обличать злодея перед Господом, он не сможет припомнить большинства из них. На секунду генерал задержал взгляд на сгорбленной, жалкой фигуре и поспешил дальше. А Сила Андреевич поплелся вниз, отдуваясь и преодолевая каждую ступеньку, как суворовские солдаты Сен-Готард, – с героизмом и мольбой к небесам.
Говорят: как день начнется, так его и проведешь. Александр Христофорович не любил неприятных сюрпризов по утрам. Они сулили море гадостей на служебном маршруте. Император пребывал в библиотеке, под овальным потолком с лепными розочками. С двух сторон его сжимали стеклами книжные шкафы. Он метался вдоль стола, как тигр в клетке, и было ясно: бегство из кабинета предпринято, чтобы кто-нибудь ненароком не попался под горячую руку.
– Вы! – возопил Николай. Впрочем, без малейшей угрозы. Скорее с облегчением. – Видели это?!
На длинном столе, куда обычно выкладывались горы фолиантов, одиноко лежал доклад Следственного комитета, сочиненный горе-учениками Карамзина князем Дашковым и Блудовым. Александр Христофорович был принужден констатировать, что видел бумагу и не нашел в ней ничего против истины. Все, что открылось следствию, вошло в текст.
Николай на мгновение остановился у стола, перевернул несколько листков и, обнаружив что-то, особенно его беспокоившее, протянул страницу генерал-адъютанту. Бенкендорф взял. Речь шла о намерении бунтовщиков предоставить крепостным свободу. Закончив чтение, он настороженно поднял глаза на государя.
– Я чего-то не понимаю?
Николай вымученно сглотнул.
– Я не могу наказывать людей за то, в чем убежден сам. Они нарушили присягу. Подняли мятеж против законной власти. Хотели убить меня и мою семью. Все это заслуживает казни. Но крепостные… Вообразите, суд будет выносить приговор на основе доклада. Возникнет законодательный прецедент, рассматривающий покушение на зависимость крестьян как преступление.
Император замолчал. В глазах Бенкендорфа он имел одно несомненное преимущество перед покойным братом: всегда четко объяснял, чего хочет.
– Надо убрать все упоминания о крепостных, – кивнул Александр Христофорович. – Раз власть собирается двигаться по этому пути…
– Я хочу вести процесс против рабства. – На лице царя отразилось отчаяние. – Никто, даже в моей собственной семье, меня не поддерживает. Брат Михаил сегодня утром назвал якобинцем. Стоило отцу ввести трехдневную барщину, и его убили.
Александр Христофорович поморщился. Императора Павла убили не за это.
– Есть люди, которые думают сходно с вашим величеством, – вслух сказал он. – Генерал Киселев, граф Воронцов Михаил Семенович.
Николай поднял на собеседника хмурый взгляд.
– А вы сами?
Бенкендорф поколебался.
– В империи только один народ – победитель Наполеона – пребывает в рабстве. Не надо обманываться, будто мужики не понимают ужаса своего положения. И не ценят свободы. Многие для заработка живут в городах, среди вольных людей. Стоит им сколотить тысячу-другую, они ее пускают на выкуп себя и родных.
Император потер виски пальцами.