Французская карта - Бегунова Алла Игоревна. Страница 50

Но как поступить с Кухарским?

– Бока ему наломать, шоб зараз навеки злякався! – сказал корнет Чернозуб и сжал свои ладони в кулаки. – Заткнется вин, ваш-выско-бродь, бо трус преизряднейший.

– Завтра пан Анджей должен выйти на службу в добром здравии и в пристойном виде, – задумчиво произнесла Анастасия.

– Почему это «должен», матушка барыня? – задала вопрос Глафира. – Аль он – не живой человек и заболеть не может?

– Чем заболеть?

– Да хоть простудою! – уверенно сказала горничная. – Сейчас открыть окно в его спальне – и готово. Зелья-то сегодня напившись, утром с головной болью проснется. Затем – переохлаждение. Кашель, насморк, жар. Типичная картина. Вызывайте врача из ихнего госпиталя без опаски. А потом я еще чего-нибудь придумаю. Много тут у меня настоек и отваров разных. Вот и угостим его, малохольного…

– Глафира, запомни, – предупредила ее Аржанова, – он должен быть живым. Все они должны его видеть еще восемь дней, пока мы не уедем.

– Не извольте о том беспокоиться, матушка барыня. Будет живым. Только с постели не встанет.

– Ну, это был бы лучший вариант, – пробормотала Флора.

Всю ночь Кухарскому снились кошмары.

Привиделось ему фамильное их поместье под Рогачевым, и будто бы он выходит в зимний сад в одной рубашке. Невероятно белый снег клочьями свисает с веток яблонь и груш. Шагая по сугробам, он забирается дальше и дальше от родного дома, хочет повернуть назад и не может: ноги его увязают по колено в снежном покрове. Становится холоднее, от мороза потрескивают деревья, а ему приходится идти вперед, в темную глубину сада.

Затем сад исчезает, и Анджей оказывается на улицах какого-то города. Он никогда не бывал в нем, но почему-то должен отыскать двухэтажный особняк с черепичной крышей. Улицы пусты, ставни домов закрыты, ему не у кого спросить дорогу. Сзади слышится топот. Он оглядывается. Люди в черных одеждах бегут к нему, в руках у них – ножи. По узким улицам, переулкам, через дворы он бросается прочь. Улицы делаются темнее, извилистее, уже, стены домов нависают над ним, он попадает в тупик. Здесь кругом – высокие и глухие заборы, сложенные из серых камней. Убийцы почти настигают его, он видит лицо первого из них. Это – Лафит Клаве…

Рано утром Аржанова вошла в комнату польского дворянина и прежде всего закрыла окно. В помещении было очень холодно. Кухарский еще спал. Он стонал во сне и иногда вскрикивал. Склонившись над ним, курская дворянка увидела, что инженер-лейтенант действительно похож на больного: тяжело дышит, лицо красное, с испариной. Она положила ему руку на лоб и почувствовала жар.

Тут пан Анджей проснулся.

Смутные воспоминания шевельнулись у него в голове. Правда, голова просто раскалывалась от боли. Вчера он вроде бы хотел, чтоб княгиня Мещерская провела с ним ночь. Но случилось это или нет, теперь точно сказать не мог. Однако она находилась рядом, нежно поглаживала его по плечу, справлялась о его здоровье. Она говорила, что он, видимо, простудился, оттого ему так плохо и, значит, на службу сегодня идти не следует. Она сама предупредит о том Лафита Клаве и вызовет на дом врача из французского госпиталя. А пока Глафира приготовит для него горячее питье из лекарственных трав, дабы сбить жар и избавить от головной боли. Затем княгиня Мещерская поцеловала его и удалилась.

Кухарский, пребывая в полусонном и каком-то странном, разбитом состоянии, задумался. Он тер ладонями лоб и щеки и старался вспомнить, что было и что не было этой ночью, однако у него ничего не получалось. По-польски он крикнул молодому камердинеру:

– Ян! Хватит дрыхнуть! Поди сюда и помоги мне одеться…

Крепкий отвар из листьев черной белены Глафира хранила в стеклянном четырехугольном флаконе с этикеткой черного цвета, одном из шестнадцати в их походной аптечке. Эта аптечка имела вид высокого деревянного ящика кубической формы, разделенного внутри на ячейки, оклеенные фланелью. Одна ячейка – один флакон, входящий в нее плотно, даже с трудом. На флаконе – стеклянная пробка, также плотно притертая.

Белена обычно росла на свалках, под заборами, у кладбищенских оград. Ее продолговатые, перистые серо-зеленые листья, заметно отличали белену от других травянистых кустарников. Никто не заставлял Глафиру собирать их. Ведь черная белена – очень ядовитое растение.

Горничная поступала так из собственного интереса. Если в ее аптечке есть всевозможные лекарственные средства и противоядия, то должен присутствовать и яд, думала верная служанка. Жизнь и работа у Анастасии Аржановой приучила Глафиру к неожиданным поворотам. Ее обожаемую хозяйку однажды уже пытались отравить, но Господь Бог спас. Погиб тогда кучер Кузьма, царствие ему небесное, и дворовые собаки. Следовательно, яд – такое же оружие, как пистолет или штуцер, которые в их доме всегда находились под рукой, да еще заряженные.

Добавив в горячий чай толику отвара из флакона с черной этикеткой, а также столовую ложку меда, горничная старательно перемешала смесь. На поднос она поставила кружку с питьем, тарелку с кусками белого хлеба, масленку, положила нож и понесла все это в комнату Кухарского. Он уже умылся, причесался, отпил пару глотков рейнского вина из бутылки, припрятанной в шкафу, надел теплый домашний халат. Лежа на подушках, польский дворянин ожидал завтрак, хотя боль в голове не проходила и температура не снижалась…

Анастасия вернулась домой к двенадцати часам. Ее сопровождал господин Анри Жантиль, управляющий госпиталем. Встретив Ванду Кухарскую в своем заведении и узнав, что брат ее заболел, он пожелал лично навестить больного. Диагноз хирурга был точен: сильная простуда, осложненная похмельным синдромом. Жантиль освободил инженер-лейтенанта от службы на десять дней, прописал обтирания водкой для снятия жара, теплое обильное питье, например, отвар из ромашки, и уксусные компрессы на лоб от головной боли.

Аржанова вручила Жантилю гонорар за визит и пригласила на обед. Доктор принял приглашение. Ему хотелось наедине поболтать с красивой молодой полькой.

Семья Кухарских вызывала некоторый интерес у обитателей колонии в Галате. О том, что Анджей выпивает, уже знали все, скрыть такое в тесном, замкнутом сообществе невозможно. Его тихое пьянство они объясняли свойствами загадочной славянской души, вечно жаждущей свободы, но здесь принужденной подчиниться правилам железной французской дисциплины. К Ванде относились с сочувствием. По мнению общества, она влияла на брата сугубо положительно и умело удерживала его на той грани, за которой начинается болезнь, совершенно неприемлемая на заграничной службе королю, – алкоголизм.

Пока Флора в гостиной развлекала Анри Жантиля светской беседой, корнет Чернозуб готовился к завтрашнему выезду на явку в Бедестан-чарши. Аржанова успела шепнуть ему, что пропуск получен. Доблестный кирасир разбирал на части синие «папучи». Между стелькой и подошвой он поместил конфиденциальное донесение, написанное на тонком листе рисовой бумаги простым карандашом. С помощью шила, иглы и дратвы он восстановил прежний вид обуви, тщательно осмотрел «папучи» и остался доволен своей работой.

Теперь, когда дата ее отъезда из Константинополя-Стамбула определилась, Анастасия жалела о том, что мало бывала в городе с тысячелетней историей, поверхностно познакомилась с Турцией и турками. Узнать жизнь этой страны, ее людей европейцу было трудно. Слишком обособленно и закрыто жили мусульмане. Между ними и «кяфирами» стояла стена, за ее сохранностью ревностно следили муллы и улемы, а также турецкая разведка.

Анастасии захотелось увезти из столицы Османской империи какой-нибудь сувенир. Потому, прибыв в Бедестан-чарши, курская дворянка в сопровождении Остапа Чернозуба долго бродила по торговым рядам. Драгоценная посуда, изделия из золота, серебра и кожи, ткани, ковры, знаменитые курительные белые пенковые трубки, кальяны, парадное холодное оружие – все это, пожалуй, покупать не стоило, хотя очень хотелось. Она остановила свой выбор на золотых вещах: два перстня, браслеты, ожерелье и заколка для волос. Дивный растительный орнамент и надписи на арабском языке красовались на них. Цена турецкого золота была невысока. За эти деньги в Санкт-Петербурге и Москве ей продали бы аналогичные предметы гораздо худшего качества.