На край света - Кедров Владимир Николаевич. Страница 12

— Сидорка! — весело окликнул Попов.

— Холмогорец! — не менее радостно отозвался Сидорка петушиным голосом. — Фомка! — закричал он, оборачиваясь назад. — Фомка! Федот Алексеич! Вот он!

Из-за лиственничной поросли на визжавших от нетерпения собаках вырвались вторые нарты. Рядом с ними бежал на лыжах коренастый старик, сивая борода которого метлой торчала в разные стороны. Глаза старика были едва видны из-под надвинутой лисьей шапки, а нос, имевший форму картофелины, поражал ярко-красным цветом.

— Федя! Неужто ты, мил-любезный человек! Вот уж нежданно-негаданно! — густым басом приветствовал старик Попова и обнял его словно родного.

Фома Семенов, по прозвищу Пермяк, и его неразлучный друг Сидор Емельянов Устюжан — известные на сибирских реках охотники. Полные имена этих скромных людей мало кто знал. Большинству промышленных и служилых людей они были известны как «Фомка с Сидоркой».

Попов впервые встретился с Фомкой и Сидоркой лет пять назад на Оленек-реке. Позже он видел их на Яне и на Индигирке.

Тем временем под крики охрипших охотников еще пять собачьих упряжек выбежали из-за кустов.

— Вперед! — закричал Попов, едва они остановились. — Зимовье близко!

Скоро все были в зимовье. Крики, приветствия, лай собак — все смешалось в нестройный веселый гомон. Прибытие двенадцати человек с Яны и Индигирки явилось большим событием.

Собак накормили и привязали. Попов пригласил Фомку с Сидоркой в свою избу и усадил их за стол. Колымчане с нетерпением ожидали, когда же гости насытятся и начнут рассказывать новости.

— Накормлены и напоены! — возвестил наконец бас Фомки.

Это сообщение оказалось несколько преждевременным в отношении Сидорки.

— Благодарствую, Федя, мил-любезный человек, — прибавил Фомка.

— А племянничка твово, Емелю Стефанова, мы видели, — сказал Сидорка Попову, ослабляя ремень на вздутом животе. — Здравствует. Красавец!

— Вот как! Где ж вы его видели?

— На Яне, милой, на Яне, — пробасил Фомка, вытирая губы.

— Написал что-нибудь?

— Чего нет, того нет… — Фомка замялся, смущенно оглядываясь на Сидорку.

— Может, сказать что велел?

— Ась? Сказать? — Фомка почесал затылок. — Не вспомнить…

— Даже и кланяться не просил? Вот свинья!

— Коль сказать правду, мил-любезный человек, свиньи-от это мы с Сидоркой.

— Вы?

— Наш грех.

— Как это ваш?

— А так, что, Федя, ушли мы с Сидоркой из Усть-Янского зимовья не прощаясь.

— А куда ушли, того не сказывали, — добавил Сидорка, снова принимаясь за изрядный кусок мяса.

— У племянничка-от твово и в уме не было, что мы дядюшку увидим.

«Становится все занятнее», — подумал Попов.

— Что ж тому за причина? — спросил он, делая вид, что не слишком удивляется.

— Тайна, — проговорил Фомка, поднимая брови. — Тебе лишь да Дежневу можно сказать.

— И при них нельзя? — Попов указал на покручеников.

Фомка с Сидоркой переглянулись.

— Нет, — ответил Фомка.

— Нельзя, — решительно подтвердил Сидорка, обсасывая мосол.

— Ну что ж… Ребята, побегайте-ка вы на лыжах, — обратился Попов к покрученикам.

— Мы в степкину избу пойдем, Федот Алексеич, — быстро ответил Дмитрий Вятчанин. — Айда, ребята!

— Сидорка, притворь дверь-от плотнее. Федя, сядь-ко, милой, поближе. А дело мы тебе все обскажем. Дежнева, слышь ты, Дежнева на реку Погычу хотят не пустить! — при этих словах Фомка резко откинулся на скамейке и значительно поднял палец.

— Как это — «не пустить»? — вспылил Попов. — Кто это хочет?

— Десятник казачий Михайла Стадухин, вот кто.

— Стадухин?

— Он. Он, Михайла, слышь-ко, сам Погычу-реку идет проведывать. Из Якутского острога идет.

— Фома, ты шутишь! У Дежнева наказная память, приказным выданная.

— Приказным? Колымским? — насмешливо переспросил Сидорка. — А у Стадухина наказная память от самого воеводы! От Пушкина. Печать привесная — во!

— Да мы уж больше года как дело задумали! Мы уж ходили искать Погычу! — горячился Попов.

— А дошли ли? — полюбопытствовал Фомка.

— Вернулись.

— Плохо. Поторопиться бы вам… Много нонче охотников Погычу-реку искать объявилось. Многие знатные землепроходцы-опытовщики домогаются. Василий Бугор сказывал, вот уж год, как Иван Родионов Ерастов воеводе Головину челобитную подал.

— Тоже на Погычу просился, — снова вмешался Сидорка. — Воевода даже ему коч и запасишки велел готовить.

— А Михайло Стадухин, мол, и раньше того то же задумал.

— Только вместо той реки попал он под замки. Воевода Головин, сказывают, посадил его в тюрьму. Соболишки от Михайлы хотел вытянуть, рыбий глаз.

— Дело-то у Михайлы и сорвалось, мил-любезный человек, — неторопливо заключил Фомка.

— Отчего же Ерастов не пошел, коль воевода его отпустил? — немного успокоясь, спросил Попов.

— Да вишь ты, воевода в Якутском сменился. Новому-то — все негоже, что старый делал. Он свою лапу и наложил. А нонешним летом Василий Бугор с Иваном Редкиным, пятидесятником, просились на ту же Погычу-реку у нового воеводы Пушкина. Не пустил их воевода.

— Бугра даже выпорол, чтоб его громом разразило! — выкрикнул Сидорка.

— Бугра чтоб разразило? — улыбнулся Попов.

— Э, нет! Воеводу! Бугор — мужик добрый.

— Неужто за Погычу выпорол?

— Не за Погычу, вестимо, — ответил Фомка. — Казачки, сказывают, в Якутском шум подняли. Требовали от воеводы, чтоб он им жалованье выплатил. Воевода зачинщикам-то и всыпал по пятьдесят батогов. Ну, Бугор рассерчал. Взял да с товарищами, душ всего с пятьдесят, и утек. Июля в первый, кажись, день утек.

— Торгового человека Щукина знаешь? На его коче они вниз по Лене и ушли. Щукина ж в Якутском оставили волосы драть, — весело проговорил Сидорка и снова принялся за новый, еще необглоданный, мосол.

— Утекли-то казачки хорошо, а шли не дюже: противные ветры дули. Больше месяца шли. Лишь в начале августа объявились они в Устьянском зимовье. Да уж не на одном, на двух кочах пожаловали, — продолжал рассказывать Фомка. — Второй коч они в пути прихватили. Воевода-то, видно, смекнул, что Погычу-реку, того и гляди, и без его воеводского наказа проведают. Неохота ему стало в дураках оставаться. Он и послал Стадухина.

— Где же Стадухин?

— В Усть-Янском был. Нынче ж где, — не ведомо. У этого мужика шаг широкий.

— А как прибыл на Яну, тут же беглых казаков — Бугра, Редкина и прочих — к себе принял.

— Под свою, значит, руку, — пояснил Фомка. — «Всех, — говорит, — поведу на Погычу».

— Что ж он на Яне сидит? Что на Колыму не идет?

— Уж он бы пошел, коли б мог. Лед не пустил его дальше Святого Носа. Он и вернулся на Яну.

— Добро! — воскликнул Попов, вскакивая. — Зиму он просидит на Яне. От Яны до Колымы — верст с тысячу. Пока он будет идти до Колымы, а мы тем временем, может быть, и до Погычи дойдем! Не догнать ему нас, хоть у него и шаг широкий, и воеводский наказ с печатью!

— Сядь-ко, Федя, поближе да послушай, — пробасил Фомка, насупившись. — Дело-то не все еще выложено…

Фомка посопел, потрепал свою, и без того растрепанную, бороду и вдруг выпалил:

— Михайло Стадухин лихого человека Гераську Анкудинова вперед себя к вам засылает.

— Анкудинова? Не того ль, кто ограбил Дубова?

— Его самого. Только начну-ко я лучше с начала. Августа в девятнадцатый было день. Из лесу идучи, присели мы часом с Сидоркой под обрывом Яны-реки. С полверсты до зимовья не дошли. Отдыхаем. Полдничаем. Вдруг — над нами шаги. Ни мы людей не видим, ни они нас. «Здорово, Михайло! — говорит один. — Аль стара друга не признаешь?» Помолчал тот. Долго молчал, но все-таки ответил: «Здравствуй, — говорит, — Герасим. Как тебя не признать? Тебя издалека видно. Сам воевода тебя помнит». «Неужели помнит?» — спросил Герасим. «Сам запомнил да и сыну боярскому Василию Власьеву в памяти держать велел. Поймай, говорит, мне этого молодца да пришли его в железах на Лену». Герасим стал хорохориться. Где, мол, ему, Власьеву, меня взять! А Михайла-от ему и говорит: «А я мог бы тебя, Герасим, выручить и Власьеву не выдать. Могу я и в поход тебя с собой взять на нову Погычу-реку. Там, на той новой реке, немала добыча будет! Навряд ли тебе, Герасим, плоха доля в том походе достанется. Так что, — говорит, — пойдешь ли со мной на Погычу?» «Да я ль, — отвечает, — не пойду! Да хоть нынче! Мигни только — я и готов». А Михайло-то тут и скажи: «Должон ты, Герасим, наперед сослужить мне важну службу да тайну». «Что хошь сделаю», — ответил Гераська.