На край света - Кедров Владимир Николаевич. Страница 26

— Роняй парус на плотик! [76] — приказал Дежнев. — Держи, Фомка, на восток! Отойдем мористее, чтобы не сесть на мель.

— Куда-то унесет нас, хозяин! — обратился Ефим Меркурьев к Афанасию Андрееву. — Найдем ли другие кочи?

— В море всяко бывает. Надейся, Ефим, — ответил Андреев.

«Лишь бы кочи не растерялись! — думал Дежнев. — Только бы мне их собрать!»

— Михайла, — сказал он Захарову, — спроворь-ко котельный бой. Поставь на него Нестерова.

Захаров тотчас принес из поварни большой медный котел и повесил его на мачте.

— Примечай, как надо бить, — сказал он Нестерову.

Захаров ударил по котлу колотушкой, и резкий, надрывный звук разнесся над морем.

Так, ничего не видя вокруг, дежневцы шли больше суток, тревожа море котельным боем. Снег давно перестал падать. Ветер стих. Небо стало светлеть. Но люди напрасно всматривались вдаль: ни берега, ни кочей. Горизонт скрывался в белесой мари [77]. Люди были серьезны, встревожены.

— Никого… Видно, несчастлив выход был… Как найти нам товарищей? — волновался Бессон Астафьев, обращаясь то к Афанасию Андрееву, то к Дежневу.

— Рано нам горевать, — успокаивал ватагу Дежнев. — Где гроза, тут и ведро. Поищем товарищей. Найдем их. Мы много мористее приняли. Поверни-ко, Михайла, на полдень [78], к берегу. Должно быть, робята вдоль берега идут.

— Видишь, Бессонко! А ты говорил… — укоризненно произнес Зырянин, берясь за весло.

Михайла Захаров молча правил, поглядывая то на матку (компас), то в туманную даль.

Так шли на веслах много часов. Когда туман сгустился, идти стало опасно. Гребцы едва шевелили веслами.

— Фомка! Глянь-ко… — громким шепотом прохрипел вдруг Сидорка, толкая в бок задремавшего над веслом друга.

— Чего? Ты что? — встряхнулся Фомка, оглядываясь на Сидорку.

Сидорка, вытаращив глаза, глядел в море, показывая на что-то пальцем. Фомка глянул. В тот же миг его глаза приняли столь же дикое выражение, как и у Сидорки: в нескольких саженях из воды высовывалась голова страшного чудовища. Как показалось Фомке, она была более двух сажен высотою. Мокрая, она блестела словно булат. Черные круглые глаза, с лукошко каждый, глядели на Фомку, не мигая. Под тупым собачьим носом топорщились седые усы. Под усами торчали клыки, казавшиеся толще мачты. Чудовище пыхтело, сопело и злобно шевелило усищами.

— С нами крестная сила! — прохрипел Фомка.

Все мореходцы оглянулись и замерли.

— Сгинь! Пропади! — тонким голосом выкрикнул Андреев, крестя страшное видение.

— Никак сам водяной, — прошептал Сухан Прокопьев.

— Кому ж и быть, как не ему? — шепотом же ответил Меркурьев.

— Глазища-ти, братцы мои! — воскликнул Нестеров.

— Уф-ф-ф! — вдруг шумно вздохнуло чудовище, погружаясь в воду. Вода сомкнулась над его затылком.

Мореходцы растерянно смотрели то на воду, то друг на друга.

— Что за шум? — спросил Дежнев, выходя из казенки и оглядывая взволнованную ватагу.

— Во… водяной… — ответил Меркурьев, еле шевеля языком.

— Где же он, водяной?

— В воду ушел!

Вдруг у самого коча из воды показалась серая блестящая голова. Она была меньше прежней, примерно с большую тыкву; круглые стекловидные глаза злобно, но вместе с тем и с любопытством глядели на мореходцев. Седые усы шевелились. Желтоватые клыки блестели, искривляясь под водой. Чудовище ревело, пыхтело и фыркало, стараясь испугать мореходцев.

— Уж не это ли твой водяной? — насмешливо спросил Дежнев Меркурьева.

— Он! Как есть он…

— Так это ж морж!

— Да нешто это он? — изумился Прокопьев.

— А то нет? Глянь-ко на глазищи, на усищи, на клыки.

— Да вся морда та же самая! — Захаров снисходительно усмехнулся.

— Так та же была сажени в две! — недоверчиво проговорил Прокопьев.

— Дурень ты! Так это ж вас мара обманула, — объяснил Дежнев. — В маре часто временится [79].

— Чего в тумане не привидится! — прибавил кочевой мастер Сидоров [80].

— Уф-ф-ф! — снова вздохнул морж, исчезая под водой.

— Неужто и ты, Фомка, моржа за водяного принял? — весело сощурив глаза, спросил Дежнев.

— За какого водяного? Что я, моржа не видел, что ли? — смущенно ответил Фомка, отходя от борта.

Сидорка, подняв брови и почесывая затылок, взялся за весло.

В нескольких верстах от «Рыбьего зуба» на успокаивающейся зыби моря качался «Медведь».

— Мара редеет, — сказал Лука Олимпиев. — Не сесть ли нам за весла, хозяин?

— За весла, ребята! Нас, должно быть, здорово снесло на полночь, — ответил Попов, всматриваясь в даль.

— Где Дежнев? — обратилась к Попову Кивиль, дотрагиваясь до его рукава. — Мы потеряли Семена?

— Мы найдем его, — успокоил ее Попов.

— Камень! — вдруг воскликнул покрученик Тимофей Месин, стоявший на руле.

Попов вздрогнул, увидев скалу, выступавшую из воды. Коч шел прямо на нее.

— Все табань! — выкрикнул Попов.

— А! — с ужасом вскричала Кивиль. — Ексекю-птица!

Над скалой, медленно взмахивая крыльями, летела чудовищная серая птица. Казалось, она была больше коча. Ее клюв был с человека. Бросив весла, мореходцы схватились за оружие. Птица-великан бесшумно опустилась на скалу и, вертя головой, дерзко глядела на мореходцев. Вдруг ее громадный клюв раскрылся и раздался крик, показавшийся Попову знакомым и не по размерам птицы слабым.

Держа в руках пищаль, Попов не стрелял, а лишь глядел на удивительную птицу.

— Ну, шишига, нападай! — вскричал Олимпиев, поднимая пищаль и прицеливаясь.

Удима выхватил из-за пазухи засаленного деревянного идола и, потрясая им в воздухе, бормотал заклинания:

Живущий в верхнем мире велел,

Хара-Суорун назначил тебе:

Укрощенным конем, Ексекю-птица, будь,

Мелкой рыбой в воду нырни!

Уайяхт, уайяхт! Сат!

Коч медленно приближался к птице. Но странно, — всем казалось, что коч удалялся от нее: размеры скалы и птицы уменьшались. Вместе с тем мореходцы видели птицу все яснее. Теперь можно было разглядеть на ней каждое перышко.

— Что это? Птица стала меньше! — с удивлением произнес Дмитрий Вятчанин.

— Она уж с человека!

— Не больше собаки, пожалуй!

— А скала-то какая махонькая стала! Что бревно!

Птица взлетела.

— Да это же глупыш! [81] — сообразил наконец Попов, словно пробужденный. — Глупыш! И ростом не больше любого глупыша.

— Уруй! Уруй! — радостно воскликнул Удима, видимо приписывая уменьшение размера птицы своим заклинаниям.

— Гляньте-ка, глупыш снова растет!

Удалявшаяся птица быстро увеличивалась, делаясь все более неясной, неразличимой. Когда размах ее крыльев достиг нескольких десятков сажен, птица стала сливаться с туманной дымкой и наконец исчезла.

Глухой удар об обшивку коча заставил Попова глянуть через борт. Он увидел бревно, недавно казавшееся грозной скалою. Попов заметил на бревне следы топора.

— Поднять бревно!

Покрученики подняли находку баграми.

— Нос «Соболя»! — распознал обломок Вятчанин.

Попов видел, что это правда. Он узнал на конце бревна голову соболя, острую, ушастую, черноглазую. Он вспомнил, как при шитье кочей Игнатьев советовался с ним, как лучше вырезать соболя.

— Нос «Соболя», — повторил Попов, оглядывая ватагу.

Липуха еще летела непроницаемой массой, когда из выхода средней заборницы «Лисицы» показалась голова промышленного человека — Сергея Осколкова, и он прокричал:

— Течь в заборнице!

Кормщик «Лисицы» Борис Николаев, крупный мужчина с большими, слегка грустными глазами, спустился вниз. Там он попал в воду, доходившую до щиколотки.