На край света - Кедров Владимир Николаевич. Страница 37

— Однако ж зубатые, — в раздумье произнес Зырянин.

— Зубатые, — молвил Дежнев. — Только они не черти, а чукчи.

Процессия воинов обошла кита. Женщины с веселыми криками кинулись к своим мужьям и взяли их за руки. Под звуки бубнов и радостные возгласы началась вторая, теперь уж общая для всех членов племени, процессия.

Обход кита был закончен. Жена Облутока, Навалук, одна подошла к морде кита и произнесла положенные заклинания. Она просила кита простить их, если ему было сделано что-либо неприятное, и в будущем приглашать к их берегу других китов, его родственников.

Затем она вынула из ножен острый костяной нож и отрезала по кусочку от концов плавников кита, от его носа и обеих губ. До носа и верхней губы она едва дотянулась. Потом, с помощью Облутока, она отрезала несколько кусочков китового уса. Но это еще не все. Обряд требовал вырезать и глаза кита. Чтобы Навалук могла добраться до них, несколько молодых эскимосов подставили ей свои спины. По живой пирамиде на голову кита сначала забрался Облуток, а затем втянул туда же и жену. Навалук быстро вырезала глаза кита. Спрыгнув на землю, она разложила их вместе с прежде отрезанными кусочками на тюленьей шкуре, разостланной в некотором отдалении от туши. Эти кусочки должны были условно изображать целого кита.

Теперь Облуток на короткое время получил возможность заняться гостями. Он улыбнулся им, подбежал к киту и несколькими взмахами ножа срезал с его брюха большие куски кожи с салом. Затем Облуток вручил их Дежневу и его спутникам. Приняв куски, мореходцы продолжали держать их в руках, переглядываясь и явно не зная, что с ними делать.

— Ешь. Хорошая еда, — проговорил Облуток, но тут же увидел, что гости его не поняли. Тогда он стал показывать русским, что сало надо есть.

Для примера он сунул в рот кусок китовой кожи и, чавкая и похлопывая себя по животу, начал есть со всеми признаками удовольствия.

— Неужто не вырвет? — с некоторым сомнением спросил Зырянин.

— Жрет и еще нахваливает, громом его разрази!

— И женка его лопает! Глянь-ко! — воскликнул Меркурьев.

— Попробуем, пожалуй, — нерешительно проговорил Дежнев.

— Да чтоб я пропал, коли возьму в рот эту гадость, — вскричал Зырянин, отбрасывая сало.

— Э! Робята! Вкусно! — воскликнул вдруг Дежнев, решившийся наконец попробовать эскимосское лакомство.

— Ну-ко, и я! — соблазнился Сидорка. — О! Что за кожа! Вот так кожа! Жрите, черти! Ввек вы такого не отведывали!

Все племя с радостными криками набросилось на тушу морского чудовища. Ее резали костяными ножами, тут же поедали, кто сколько мог, и набивали салом бурдюки. Вымазанные с ног до головы кровью и жиром, дети визжали и кувыркались. Одного только не было в этой суматохе — ссор. Эскимосы добродушны и миролюбивы.

Убитый кит у эскимосов, как и у чукчей, — общественное достояние. Не только все жители становища, где жил «Нанесший последний удар», но и любой человек из соседних селений может прийти и взять сколько хочет. Коли «Нанесший последний удар» зазевается, может случиться, что ему ничего хорошего и не останется. Поэтому, угостив гостей, Облуток предоставил им смаковать предложенное лакомство, а сам принял деятельное участие в разделке туши.

Дежнев и его спутники вдоволь налюбовались удивительным зрелищем. Они видели, как кровь кита спускали в бурдюки из моржовых и тюленьих шкур, как срезалась лакомая кожа с подкожным жиром. Они видели, как из рассеченной пасти кита по частям вырезывали второе лакомство — язык, которым, как мы уже видели, любят лакомиться и косатки.

Утомленные всем виденным, Дежнев и его спутники удалились на коч и заснули непробудным сном, не будучи даже в состоянии рассказать обо всем товарищам.

5. Становище эскимосов

Солнце веселыми лучами осветило картину остатков ночного пиршества. Наевшиеся до отвала эскимосы спали на берегу где попало. Тучи птиц с разноголосыми криками склевывали мясо со скелета кита, подмываемого приливом. Выброшенные внутренности качались на волнах вокруг остова.

Утром Дежнев навестил Попова. Раненому как будто стало лучше. С интересом, свидетельствовавшим о близости выздоровления, Попов расспрашивал Дежнева об эскимосах и их празднике.

Позавтракав, Дежнев сошел на берег для осмотра эскимосского поселка. Ему сопутствовали Бессон Астафьев, Афанасий Андреев и несколько других мореходцев с обоих кочей. Передовщик признал куяки и шлемы лишними. Однако поверх кафтанов у мореходцев висели перевязи-берендейки с зарядцами, в руках — пищали.

По узкой, крутой тропинке, змеившейся между черными скалами, русские взобрались на небольшое плато, где и оказалось селение.

Несколько десятков эскимосов всех возрастов встретили их дружелюбными приветствиями. Голые ребятишки, сосавшие раздробленные сырые тюленьи кости, вмиг окружили мореходцев. Теперь, при дневном свете, дежневцы могли лучше рассмотреть жителей острова.

После ночной разделки кита, когда все эскимосы с ног до головы вымазались китовой кровью и жиром, никто из них не позаботился ни умыться, ни вычистить одежду. Дежнев затруднился определить цвет их кожи. Сейчас она выглядела грязно-бурой. У большей части эскимосов глаза были воспалены и слезились — действие дыма, наполнявшего их жилища. Однако у этих людей, стоявших, казалось, на очень низкой ступени культуры, было много хорошего. Русские видели живые, смышленые лица. Ни один эскимос не обнаруживал никаких признаков страха и приниженности. Ловкость, сила, смелость и честность эскимосов были тотчас же замечены Дежневым.

Облуток был единственным умытым эскимосом, и не без причины. Подойдя к мореходцам, он каждому из них показывал новое синее пятно, четвертое, только что вытатуированное на его щеке. Облуток старался, чтобы его поняли. То, показывая на остов кита, он изображал метание гарпуна, то он указывал себе в грудь, а затем на новую татуировку.

— Проглоти меня кит, коль он не четвертого кита убил! — догадался Степан Сидоров.

— Верно! Р-рыбий глаз!

— Молодец, Облуток, — приветливо говорил Дежнев.

— Э! Робята, а вон у этого, беззубого, куда больше пятен! Наверно, с десять.

— Это охотник!

Мореходцы оглядели селение, на месте которого и поныне существует селение Наукан. Четыре балагана, сделанные из китовых ребер и челюстей, — вот и весь поселок. Над двумя балаганами поднимался дымок. Остальные были полуразрушены.

Видимо, гостей ждали, чтоб в их присутствии продолжить обряды благодарственного праздника.

Облуток подвел Дежнева к норе, вырытой шагах в пятнадцати от ближайшего балагана. Эта нора, достаточно широкая, чтоб в нее пролезть на четвереньках, была подземным ходом, которым зимой эскимосы проникали в свое жилище.

Здесь, около подземного хода, на разостланной тюленьей шкуре лежали глаза кита и несколько других кусочков, отрезанных от китовой туши женою Облутока.

Беззубый шаман загрохотал бубном. Растрепанная старуха с красными слезящимися глазами «дала пить» условному киту, лежавшему на тюленьей шкуре, то есть плеснула на него водой.

Навалук выступила из толпы, поклонилась «киту» и поднесла ему в жертву лакомое блюдо — тюлений желудок, начиненный жиром.

Теперь «кита» нужно перенести в жилище. Проще было бы внести его через летний вход — лаз, сделанный в крыше балагана. Но для большей торжественности Облуток понес его туда подземным ходом. Он свернул «кита», взял его в зубы, встал на четвереньки и исчез в подземном ходе. Навалук, а за ней и другие эскимосы полезли за ним.

Из почтения к «киту» разговоров не было. Только бубен гудел, и под его звуки человек тридцать эскимосов, один за другим, исчезали в подземном коридоре. Изумление мореходцев возрастало.

— Вот прорва, эта дыра! — воскликнул Бессон Астафьев, встряхивая кудрями.

— Глядишь, и все эти чукчи в нее влезут!

— Что ж в этой норе, однако? — спросил Ефим Меркурьев.

— Эх! Была не была! — воскликнул Сидорка и, передав пищаль Меркурьеву, опустился на четвереньки и вполз в подземный коридор.