Чекан для воеводы (сборник) - Зеленский Александр Григорьевич. Страница 17

Воевода Шеин во главе своего небольшого отряда занял место на правом фланге сразу за рейтарами-наемниками, которыми командовал француз Маржерет, и конным полком самого князя Мстиславского. При этом Михаил Шеин знал, что в центре русского фронта стояла стрелецкая пехота и пушки, а на левом фланге полк легкой кавалерии, подчиненный лично Шуйскому.

Как будет действовать враг после того, как уничтожит остатки героического сторожевого полка, можно было только предполагать, но главный воевода Мстиславский был уверен, что враг ударит по стрельцам в центре, чтобы расчленить московскую рать и добить ее по частям. Но очень скоро князь понял, как же он ошибался…

Сторожевой полк или, вернее, его немногочисленные остатки с боем прорвались из окружения. Их преследовал передовой отряд поляков, который и остановился перед войском, посланным Годуновым, ожидая подхода основных сил.

Самыми последними к своим прорвались Прохор Безверхий с перевязанной головой и двое молодых станичника, тащивших на себе связанного по рукам и ногам здоровяка в ободранном камзоле, шитым золотыми галунами.

— «Языка» приволок, — отдуваясь, проговорил Безверхий, сдавая шляхтича с рук на руки Мстиславскому. — Он, собака, про все ведает…

Минут двадцать князь Федор Иванович, разумевший по-польски довольно сносно, пытался выжать из пленного шляхтича хоть одно словечко, но тот только злобно плевался и дико вращал глазами. Отчаявшись добиться от «языка» столь необходимых теперь сведений о намерениях противника, Мстиславский, в сердцах махнув рукой, сказал, обращаясь к Безверхому:

— Послан ни по что — принес ничего…

— Молчит, прорва шляхетская, а когда саданул меня по голове кистенем, ругался, как сволочь. Хорошо еще, что успел я посторониться, и меня только царапнуло…

— Разговорился, голова садовая, — поморщился князь. — Лучше б ты развязал язык пленнику!

— А пускай молчит, — неожиданно сказал Безверхий. — Мы со станичниками прихватили грамотку, что при нем была. Он ее, собака, в седельной сумке сховал… Может, та грамотка будет поболе «разговорчивой»?..

— Что ж ты раньше-то?! — вскричал воевода. — Где она?

— Эй, Петрушка с Павлушкой, подь сюды! — позвал к себе станичный голова двух молодцов на одно лицо.

— Это еще почему?.. — разинув рот от удивления, спросил Мстиславский, но когда получше разглядел станичников, сообразил, что перед ним два брата-близнеца. — Понятно. Где там ваша грамотка?

То ли Петрушка, то ли Павлушка, это без разницы, уважительно подал изрядно помятую бумагу с печатью воеводе.

Князь Мстиславский нетерпеливо развернул документ, быстро пробежал текст, написанный по-польски, и задумчиво произнес:

— Это послание сандомирского воеводы Юрия Мнишека командиру передового отряда. Он приказывает нанести главный удар по нашему правому флангу, а потом уже бить середину и левый фланг…

— Ваша милость! — крикнул один из сотников, обращаясь к Мстиславскому. — Враги мчатся прямо на нас! Их целая туча!..

— Эх!.. — крякнул князь. — Вот теперь мне все стало ясно…

Находившийся на возвышенности воевода Шеин хорошо видел картину разворачивающегося боя. Польские гусары, закованные в тяжелые доспехи с длинными пиками в руках и с крылатыми украшениями за спинами, походили на огромные стаи саранчи, несущейся на колосящиеся хлебные нивы. Вот они врезались в конный строй и будто взорвали полк наемников изнутри. Чуть дольше продержался полк Мстиславского, но и его польские гусары вырубили почти целиком. Сам же князь, истекающий кровью от полученной раны, охраняемый сотней оставшихся верных ему кавалеристов, медленно пятился назад под постоянными наскоками поляков. И вот в тот самый момент, когда, казалось, Мстиславскому уже никто и ничто не поможет, в бой ринулись ратники из Мценска. Отогнав прицельными залпами гусар, они отбили князя у врагов и вместе с ним отступили к основному отряду стрельцов с пушками, оборонявшему центр от вражеской пехоты.

В лагере Лжедмитрия уже ликовали. Вот-вот, считали там, и московитян окончательно одолеют. Для этого вся тяжелая конница поляков была повернута на стрелецкие шеренги.

А князь Мстиславский совсем потерял голову, повторяя Шеину одно и то же:

— Голубчик! Я снова спасен чудесным образом! Какое счастье! Но мы разбиты! Какое несчастье!.. Но я спасен!..

Ни о чем другом, кроме «чудесного спасения», он даже думать не мог. Пришлось общее руководство боем Шеину, насколько это позволяла обстановка, взять на себя.

Стрелецкие шеренги стояли перед санями, груженными амуницией и сеном, в несколько рядов. Шеин, оценив ситуацию, приказал расположиться шеренгам за обозами и беспрестанно вести огонь по гусарам, укрываясь от них за санями. Это и спасло стрельцов от немедленного разгрома. Гусарские кони, оказавшись у неожиданных препятствий, остановили свой неудержимый до того бег, сбились в кучи, отчего получилась дикая свалка, а сами неустрашимые гусары, попавшие в мешанину, превратились в отличные мишени для стрелецких пищалей. Чем стрельцы и не преминули воспользоваться. Они вели огонь залпами, причем после выстрелов две шеренги приседали, заряжая оружие, а в это время стреляли две следующие шеренги и так далее. От этого залпы следовали один за другим без промежутков, и огневая мощь была такая, что гусары, потеряв многих своих бойцов, откатились назад.

И только теперь Шеин обнаружил, что не все пушки бьют по противнику. Четыре самых больших орудия, на которые Мстиславский недавно возлагал большие надежды, молчали, будто потеряли «голос» на морозном ветру.

Эти четыре пушки, «потерявшие голос», были установлены на крайнем участке, ближнему к левому флангу. И теперь запорожцы, теснившие левый фланг «москалей», того и гляди, могли захватить эти орудия, чего Шеин, разумеется, допустить никак не мог.

Вскочив на коня, Михаил подлетел к здоровенному немцу, которого все звали не иначе как Толстый Фриц, крикнул:

— Приказываю немедля палить по наступающему противнику!

На что получил ответ на плохом русском:

— Никак невозможно… Я замерз!.. Холодец!.. Морозец!.. Как это будет?.. Найн гут!

— Где твои заряды, Фриц?! — уже не сдерживаясь, заорал Шеин, видя, как к этому месту молча скачет полусотня запорожцев с развивающимися чубами, высунутыми из-под папах.

— Они есть перемерзлые, — попытался объяснить немец непонятливому офицеру. — Все заморозились… на фиг!

Большего он сообщить не успел, поскольку верткий чубатый хлопец полоснул его саблей по шее, а потом и сам свалился в снег, сбитый выстрелом Шеина из пистоли.

С остальными же запорожцами управились кавалеристы с левого фланга, отбившие эту атаку врага.

Но на молчавшие пушки тут же нацелились польские гусары, которые никак не могли прорваться сквозь стрелецкий строй и потому решили обойти его с другой стороны, откуда не велось убийственного огня.

«У меня есть несколько минут, — понял Шеин. — Если пушки не заговорят, гусары сомнут нас и растопчут…»

Где убеждением, где силой, но Михаилу удалось все же заставить русских пушкарей произвести залп «мерзлыми зарядами», и тут-то они сами поняли, что проклятые немцы попросту морочили им головы. Пушки палили вполне исправно и никакие «мерзлые заряды» им абсолютно не мешали. Тогда уж они отвели душу, задав такую огненную баню супостатам, что от тех только клочья полетели в разные стороны…

Видя, что дело плохо и другу Фрицу ничем уже не помочь, Лысый Генрих потихоньку сбежал с боле боя, не забыв прихватить с собой мешочек с иезуитским золотом.

А воевода Шеин продолжал командовать сражением. Его видели на всех участках боя, где враг еще проявлял активность. Организовал он и преследование остатков разбитой в пух и прах армии Лжедмитрия, когда та стала стремительно удирать в сторону Путивля.

При этом Шеин повторял про себя, как заклятие: «Порука — работа, работа до кровавого пота!»

А поздним январским вечером, когда мертвые и живые участники сражения остывали от боя, Мстиславский, полностью пришедший в себя, взял бразды правления в свои руки. Тут и Василий Шуйский подскочил, ведь у побед всегда много творцов. Только вот за поражения, как правило, никто отвечать не горит желанием…