Люди сорок девятого (СИ) - Минаева Мария Сергеевна. Страница 15

- Выдрать зуб, да ампутировать что-нибудь, - бросила женщина. - Вот и все, что может твой брадобрей. Нет, раненый останется здесь.

- Надо избавиться от него поскорее! - не унимался муж.

- Тебе нравится Смит, - не сдавалась та, - ну, а мне - этот парень. Он тоже недавно в этом городе, и мы о нем знаем ровно столько же, сколько о своем драгоценном соседе, так почему должны делать различия?

Морган слабо улыбнулся. "Бойкая леди..." - подумал он.

Спор продолжался, но уже тише. Внезапно голоса умолкли, раздались быстрые спускающиеся шаги.

- Люсьен, - женский голос звучал за дверью, - возьми Мари и идите играть на улицу. Сколько можно повторять, что у нас в доме больной человек, ему необходимы тишина и покой. Идите, только оденьтесь теплее - ветрено сегодня. Жаклин, принеси и согрей молока, пожалуйста.

Дверь отворилась, а затем резко захлопнулась за маленькой блондинкой в синем шерстяном платье, в руках ее был таз и бинты. На лице леди были написаны негодование и ярость, но как только она увидела, что Морган очнулся, ее пухлое лицо осветила удивительно добрая улыбка, от которой сразу потеплело на душе парня, и вся тревога куда-то улетела. На щеки женщины возвратился румянец, утраченный, вероятно, в процессе препираний с мужем. Ей было на вид около сорока, и в глазах - затаенная грусть и боль прожитых лет. Моргану вдруг показалось, что он знает ее уже много лет и что часто бывал в этом доме. На мгновение воскресли полузабытые мечты о доме в Коннектикуте на берегу озера - безопасной гавани, территории абсолютной свободы, где им с Джеком ничего бы не угрожало, где бы разорвался наконец круг насилия и не надо было больше никого убивать. Расплывшись в ответной улыбке, Морган не мог удержаться и пробормотал одну из немногих немецких фраз, которую знал:

- Danke schon.

Улыбка женщины стала шире, и она начала что-то быстро говорить ему по-немецки, но потом остановилась, увидев смущенный взгляд Моргана.

- Я говорить по-английски, - сказала она. - Не очень хорошо. Schlecht.

- А я почти не знаю немецкий, - прошептал Морган, - французский, впрочем, еще хуже.

- Gut, - женщина села на стул возле его кровати, поставив таз на тумбочку. Она старалась говорить медленнее и четче, подбирая самые простые слова, в произношении которых была уверенна:

- Я - Мария Черрингтон. Ты шуметь. (Она слегка постучала в окно.) Ты быть плохо. Sehr schlecht.

- Ish habe... seiten stechen, - поморщившись от внезапно выстрелившей боли в боку, пробормотал парень и, усомнившись, что правильно передал смысл, добавил: - Бок болит.

- Ты говорить английский. Я понимать. Мои дети хорошо говорить, быстрее учиться. Я нет. Я говорить с детьми и мужем немецкий, так проще, но мало практики в английском, - сказала женщина. Она откинула угол пледа, приподняв Моргана, помогла ему сесть и аккуратно размотала бинты, отмочила их там, где запеклась кровь, причинив минимум боли.

- Gut, - кивнула "миссис Черрингтон", как уважительно называл ее в мыслях Морган. Он взглянул. Действительно, рана была чистой и уже начала затягиваться. Вероятно, он пробыл без чувств несколько дней.

- Ты хорошо делать - приложить мох. Moos. Verstehen sie?

Морган кивнул. Миссис Черрингтон поменяла ему повязку, продолжая говорить:

- Ты потерять кровь. Слишком много. Несколько дней быть без сознания. Я бояться воспаление легких, но обходиться так.

Дверь открылась, заглянула девочка лет десяти.

- Мама, - сказала она, - у нас молока нет. Сходить к мистеру Ринкеру?

- Я сама схожу, - ответила женщина, снова укладывая Моргана. Она встала, собрала старые бинты, подхватила таз и вышла, шурша юбками, осторожно прикрыв за собой дверь. Морган устало откинулся на подушку. "Эта женщина тоже откуда-то пришла, проделав, должно быть, неблизкий путь... Все мы откуда-то пришли... и куда-то идем. И у всего этого, наверняка, есть особая цель... Только вот какая?"

* * *

Когда миссис Черрингтон вышла из дома, ветер почти стих и снег перестал, оставив после себя небольшие сугробы, прибитые к тротуару, да слегка посеребренные подветренные стены домов. Мари, весело смеясь, сгребала руками не смерзшиеся, не желавшие лепиться снежинки, из-за дома выбежал сын соседей - Билли, за ним - Люсьен.

- Мама! - крикнул он по-немецки, увидев миссис Черрингтон. - Я пойду к Билли, можно?

- Только на час. Не больше, - ответила она. - К обеду быть дома! И чтобы никуда не лазили!

Увидев мать, Мари отряхнула руки и, подбежав к миссис Черрингтон, потянула ее за юбку.

- Я хочу леденец!

- Ладно, - миссис Черрингтон взяла ее за руку. - Люсьен, ты меня слышал?

- Да! - крикнул уже на бегу мальчик. "Ох, уж эти мальчишки..." Иногда миссис Черрингтон пугало полное бесстрашие сына. Он, смеясь, мог бегать по крышам, перепрыгивая с одной на другую, и часто подбивал на это друзей, а потом она долго объяснялась с их родителями; перейти по тонкому бревну глубокий овраг, дразнить бродячую собаку, представляя, что это медведь гризли, сбежать одному в лес на целый день и вернуться, только проголодавшись, было для него просто игрой. Сколько раз у матери болезненно сжималось все внутри, когда до нее доходили сплетни об очередной выходке сына! Но, несмотря на все это, у мальчика было доброе сердце: Люсьен не раз рисковал, помогая друзьям, спасая лесных зверей от реальной или воображаемой угрозы, и миссис Черрингтон знала, что, если представиться случай, он без колебаний возьмет в руки оружие и будет "защищать свою семью", не представляя четко всех возможных последствий. Она боялась, что в юности он станет неуправляемым сорвиголовой, будет задираться ко всем, ради славы "самого меткого стрелка" и не доживет до той поры, когда люди начинают что-то понимать в этой жизни... Но может, все обойдется, если мальчик найдет хороший пример для подражания. Парни Голдберг были и вовсе непутевыми, однако теперь один стал священником в Денвере, другие тоже нашли свои дороги. У Люсьена богатое воображение, он отлично ладит с другими детьми и неплохо учится в школе. Нет, конечно же, нет оснований тревожиться за него. Миссис Черрингтон с улыбкой покачала головой и вместе с Мари направилась в лавку Юджина Марсвела, гордо именуемую горожанами "главный магазин". Там продавалось практически все, за небольшими исключениями. Свежее мясо, молоко и масло привозил с окрестных ферм Ринкер. Лоуэрт торговал лечебными травяными настойками, которые готовил и смешивал лично. Седла, уздечки и тому подобное изготовлял в мастерской в глубине лавки и продавал ее муж, Роланд Черрингтон. Все в городе, оказавшись при деньгах, не скупились заказать новое седло под индивидуальную посадку, а потом не могли нахвалиться, заставляя жену мастера краснеть от гордости. Ткани и принадлежности для шитья можно было найти в магазине Смита. Иногда он шил костюмы на заказ, и у него неплохо получалось, но заказы были редки, и спросом в основном пользовались привезенные из большого города новинки моды, "парижские и лондонские туалеты для леди и джентльменов", как гласили рекламные объявления в Денвере.

Сквозь тучи пробились редкие солнечные лучи, люди выходили на улицу и спешили куда-то, чтобы успеть завершить свои дела, прежде, чем плохая погода вернется в Иглз-нест. Они останавливались, приветствуя миссис Черрингтон, а она улыбалась и кивала им в ответ. В маленьких городках всегда так: все друг друга знают. Вот идет один из парней Голдберг.

- Здравствуй, Питт!

- Добрый день, миссис Черрингтон!

А вон - Джонстон, кузнец, тащит на себе бочку с гвоздями.

- Как ваша жена, мистер Джонстон?

- Спасибо, миссис Черрингтон, это была простуда, а не грипп. Теперь она почти здорова.

А по той стороне улицы плывет, переваливаясь, как каравелла, один из столпов города - миссис Галлахер, вдова покойного и единственного мэра, негласно принявшая на себя всю власть еще до кончины супруга, заключающуюся в праве давать другим советы, следить за нравственностью и в некоторой степени влиять на общественное мнение. Собственно, со всем остальным горожане хорошо справлялись и без главы города, а потому, после собрания в церкви, посвященного выборам и закончившегося дракой между многочисленными претендентами, было решено оставить все как есть и разобраться с этим "когда-нибудь потом". Миссис Галахер, тем временем, жила на зарплату мужа, теперь выплачиваемую ей, и чувствовала, что находиться на своем месте. Мэр умер в позапрошлом году от гриппа, но злые языки поговаривали, что в могилу его свела придирками жена, известная как дама, придерживающаяся чрезвычайно строгих моральных правил и не дававшая ему пить.