Опасные пути - Хилтль Георг. Страница 34

Затем брат короля, которого особенно интересовало принятие в число придворных дам маркизы Монтеспан, подвел ее к королю. Рука прекрасной маркизы слегка дрожала. Людовик привстал и любезно приподнял легкую бархатную шляпу.

— Мадам, — с приветливой улыбкой промолвил он, — Вы являетесь прекрасным камнем в том драгоценном украшении, которое представляют прелестные дамы нашего двора. Приветствую Вас!

Атенаиса низко поклонилась.

— Государь, — сказала она, — я никогда не решилась бы просить о такой чести, если бы к этому не поощрила меня доброта герцога.

— Мы приветствуем Вас; повторяю еще раз. Не только его высочеству обязаны Вы, маркиза, но и своей красоте, и трем благородным именам, которые Вы носите: Мортемар, Теннэ-Шарант и Монтеспан. Они оказали столь же большое влияние на наше решение.

Он еще раз поклонился, и Атенаиса отошла.

Сказав еще несколько приветливых слов, мадемуазель де Уданкур, король, среди расступившейся перед ним толпы, пошел через весь зал к герцогине Лавальер.

— Заметили Вы, как прояснилось лицо короля, когда Монтеспан подошла к нему? — спросил своего соседа маркиз де Гершевиль.

— Заметил так же хорошо, как и Вы, — ответил тот. — Бедняжка Лавальер! Перед такой красотой, как у Монтеспан, все должно померкнуть. Увидим, к чему это приведет. Сегодняшний вечер будет иметь важные последствия.

— Но ведь Монтеспан дружна с Лавальер?

— Тем хуже! Подруги признанных любовниц — самые худшие их враги. Для Лавальер в этом кроется главная опасность. Эта маленькая маркиза так же умна и ловка, как красива. Ее одинаково ценят обе королевы, и она имеет такой же легкий доступ к монархиням, как и к Лавальер.

— И, несмотря на эту дружбу, королева-мать допустила ее представление ко двору!

— Гм… — пробормотал шевалье де Лоррэн, — кто знает, что у нее на уме! Уже давно ни для кого не тайна, что против Лавальер что-то затевается. Королева-мать хочет на закате жизни одержать еще одну победу. Я утверждаю, что представление Монтеспан стоит в тесной связи с этими планами, иначе мы никогда не увидели бы ее в числе придворных дам. С этих пор король будет чаще видеть ее у своей возлюбленной, пока она станет ему милее прежней любви. Ах, вот идет маркиз де Бренвилье; король только что говорил с ним. У него рука все еще на перевязи.

Маркиз действительно приближался к ним. Он был в парадном костюме; его левая рука поддерживалась красной шелковой перевязью, но у него был очень бодрый и веселый вид.

— Рад видеть Вас в Париже, дорогой де Лоррэн, — обратился он к шевалье де Лоррэну.

— Так же, как и я Вас; мы все очень жалели, узнав, что Вы ранены.

— Очень легко; хотя могло быть гораздо хуже.

— Расскажите же! Говорят, Вам-таки пришлось туго; еще немного — и Ваша голова красовалась бы на шесте у ворот какого-нибудь турка.

— Избавьте меня от повторения рассказа, господа! В продолжение сегодняшнего вечера я, кажется, уже десять раз рассказывал всю историю! Скажу лишь, что я было здорово попался, так что был на волосок от челна Харона, и без вмешательства одного храброго молодого офицера наверное должен был бы сесть в проклятую лодку. Молодой человек спас мне жизнь.

— Кто же был этот храбрец?

— Один молодой драгунский поручик из полка Траси, по имени Годэн де Сэн-Круа.

Лоррэн и Гершевиль с недоумением переглянулись: имя было совершенно неизвестно им.

В эту минуту дежурный кавалер провозгласил:

— Его величество изволит начать игру! Всем дозволяется взять карту.

Король удалился в одну из дальних комнат, где для игроков был приготовлен обтянутый зеленым шелком стол, окруженный высокими стульями. В конце стола стоял Бонтан, а перед ним помещалась открытая шкатулка, в которой лежала груда золотых монет.

Король сел к столу; рядом с ним заняла место королева-мать; с другой стороны уселся герцог Орлеанский. Все остальные стояли. Де Лозен подал королю карты; игра началась.

— Герцог де Креки! — крикнул король, — приведите герцогиню де Лавальер: я желаю, чтобы она также взяла карту.

Все взоры обратились на королеву-мать, но ее лицо не выразило ни малейшего волнения; только ее губы слегка дрогнули.

Креки от имени короля пригласил герцогиню занять место за карточным столом, и таким образом любовница короля очутилась сидящей против его матери. Мария Терезия в это время уже отбыла из Тюильери.

В нескольких шагах от стола находилась группа, с большим интересом наблюдавшая за дамой, удостоившейся такой великой чести. Это были: маркиз и маркиза де Монтеспан и герцог Мортемар. Милое лицо фаворитки пылало от смущения и вместе с тем от радости; она чувствовала, что приглашение королевы-матери на этот вечер имело целью показать ей, что в толпе придворных она занимает самое незначительное место; она чувствовала, что красота Монтеспан должна бы заставить ее самое опасаться; но ничто не страшило ее; ведь она так искренне, так пламенно любила короля. Однако она вовсе на ожидала и не желала такого отличия, какого ее удостоили, и потому дрожала, занимая свое место.

— Каково положение! — шепнул Мотнеспан на ухо жене. — Посмотри, Атенаиса, как герцогиня смущена.

— Она слишком робка, — ответила Атенаиса, — когда вступаешь на такую дорогу, надо идти по ней без колебаний и без страха.

Маркиз посмотрел на свою жену строгим, почти печальным взглядом.

— Вот следы воспитания мадам де Парабер, герцогини д’Альбрэ и маркизы де Бренвилье, научивших мою Атенаису такой мудрости, — сказал он. — Посмотри, как дрожат руки у бедной герцогини; она выиграла, перед ней лежит груда золота, но она не может протянуть руку, чтобы взять его; она не смеет пошевелиться. Неужели это — счастье?

— Это — счастье, если женщина так любима, как Луиза де Лавальер любима королем Людовиком, — ответила Атенаиса, — и несчастье, если оно куплено такими жертвами, как покой, честь…

— Для меня блаженство слышать, что ты так говоришь, Атенаиса, — прошептал маркиз, — я только потому согласился на твое приближение ко двору, что возлагал большие надежды на преимущества, которые это могло бы принести нашей семье, но избегай общества Лавальер.

— Избегать этой несчастливой счастливицы? Почему, Анри? Мне было бы стыдно прятаться от нее из боязни соблазна. Мне нравится Лавальер, я понимаю, что она всем пожертвовала своей любви, но смело могу сказать: все — лучше, чем положение Лавальер!

— Это — серьезные слова, — раздался голос за спиной маркизы.

Атенаиса обернулась.

— Мария де Бренвилье! — воскликнула она, протягивая подруге руку.

— Я сегодня совершенно не могла поговорить с тобой, — сказала Мария, — мой супруг все время водил меня по всем залам, причем я должна была выслушивать сотни раз рассказ о его похождениях на войне. Поздравляю Вас, маркиз, с отличием, которого удостоилась Ваша супруга, а еще более — Вас лично с тем, что Вы имеете жену, высказывающую такие убеждения, которые мы только слышали. Да, лучше быть подальше от тех путей, по которым следует та несчастная, которая сидит там, за столом.

— Прежде ты была другого мнения, — возразила Атенаиса, — ты всегда внушала мне мысли о почете и возвышении, — и она смущенно взглянула на своего мужа.

— Взгляды меняются, моя милая. Мой брак несчастлив, весь свет это знает, а такая жизнь развивает, в конце концов, жажду покоя и равнодушие ко всяким отличиям. Что нам блеск, если сердце не удовлетворено! Час, проведенный в поучительной беседе, для меня теперь имеет больше цены, чем все эти королевские праздники, и я очень счастлива, что в последнее время нашла такое общество, которое меня возвышает, воодушевляет, доставляет мне радость и удовольствие.

— Где же это интересное общество, которое так увлекло мою мечтательную Марию?

— Это — очень простой дом; дом вдовы Скаррон, которая живет пенсией, пожалованной ей королевой-матерью. Имя ее мужа известно всякому образованному французу.

В эту минуту у карточного стола произошло какое-то движение. Король встал; послышались крики: “Воды! Доктора!” — и присутствующие бросились в разные стороны.