Белые лодьи - Афиногенов Владимир Дмитриевич. Страница 59

Да, покоя!

Поэтому она согласилась сразу пойти в таверну к Доброславу и в этом не нашла для себя ничего постыдного.

Пройдя в комнату, она сняла с себя паллий, открыла лицо, не опасаясь, что кто-то увидит ее с улицы. Надо заметить, что окна жилых домов, а также гостиниц и таверн в городах Византии и подвластных ей фем всегда выходили во двор, снаружи наблюдались лишь глухие стены; это делалось во избежание грабежей, часто случающихся, и в защиту от бунтующей черни…

— Доброго тебе здоровья, Доброслав, — сказала Аристея и с улыбкой взглянула на Клуда. Он выглядел великолепно, как и вчера. Правда, на груди его не было сегодня серебряной цепи, она висела на стене рядом со священным жезлом Родослава. Аристея обратила внимание на этот жезл, подошла и стала рассматривать. Он был сделан из орехового дерева, гладко отполированного язычниками: после поклонения божественному идолу они обязательно гладили этот жезл обеими руками и терлись лбом и щекою. Верх жезла представлял собой набалдашник из чистого золота.

— Откуда он у тебя? — чуть ли не с испугом спросила Настя. В ней сейчас проснулись чувства, преисполненные веры в божества своих предков, а эти — новые и, может быть, все еще чуждые ей, происходящие от поклонения иконам, всего лишь только рисункам, отошли куда-то далеко в сторону. Она знала, что жезл переходит после смерти жреца тому человеку, который постиг тайны волхования, или же его можно отнять только силой, умертвив служителя капища.

Доброслав улыбнулся и дотронулся до плеча Аристеи:

— Нет, жрецом я не стал, Настя. Родослава не убивал, не бойся… Священный жезл он подарил мне сам, отказавшись тем самым от права поддерживать огонь на кумирне. Он стар, и не сможет этого делать, а потом, к его поруганному богу уже давно перестали ходить люди… А жезл будет служить мне как путеводитель, как источник веры во исполнение моих надежд и желаний… — Доброслав перевел дух. — Можно, я сяду… Дорогая моя сестра, — обратился он к Насте и приблизил свое лицо к ее лицу. Прошу, помоги… Ты помнишь, я говорил тебе, что надо спешить… Да. Я хочу не только отыскать Мерцану, но и отомстить за поругание нашего бога и места, за смерть детей, жен и лучших мужей Иктиносу, который, как ты говорила, живет в Константинополе и служит в должности регионарха…

— Господи, лучше бы я не говорила… — охнула Аристея.

Клуд, казалось, пропустил мимо ушей эти слова. Он повернул голову и крикнул:

— Дубыня, приведи к нам пса! Во всем облачении…

И вот в дверях показался зверюга с мощной, развитой грудью и толстыми лапами, в панцире и с железным налобником.

— Знакомься, Настя, это Бук, сын моей овчарки, которая сейчас бегает по берегу Понта со своим другом — волком… Я сумел сделать так, что Бука и волк повстречали друг друга, и ты видишь плод их любви.

— Хороший пес! А зачем ты его заковал?

— Сейчас узнаешь…

Во дворе появился карлик.

— Андромед, пусть твой слуга поставит сколоченный еще вчера и обитый железом щит…

И пока слуга ходил за щитом и его устанавливал, Доброслав рассказал Насте о мертвых в белых саванах, о грифах, о разбойниках Еруслана, о греках, защищавшихся в доме, об отрезанных грудях славянки и о том, как Бук проник в этот дом через дымоход и устроил трепку…

— Неужели так поступает и мой муж, собирая дань? — спросила женщина.

— Не знаю, Настя…

Установили щит.

— Бук, вперед! — приказал хозяин.

Пес сделал несколько огромных прыжков, ударил закованной в железные пластины грудью в щит, и он разлетелся в щепки… Настя радостно всплеснула руками, а у Доброслава от удовольствия зарделось лицо.

— Вот почему нужен мне пес с волчьими глазами… — сказал Клуд. — С таким псом и с таким другом, как Дубыня, мы можем идти хоть на край света… Но мы узнали, Настя, еще у башни Зенона, когда шли сюда, что из Херсонеса уплыть невозможно… Корабли из-за бунта в Константинополе и Херсонесе вряд ли начнут скоро ходить… Что нам делать? Как добраться до Босфора?..

— Значит, ты непременно поедешь, Доброслав?.. Вижу решимость в твоих глазах и думаю вот что… Сейчас в Прекрасной Гавани стоит греческое судно «Стрела», его не видно с берега, оно — за скалами, на нем плывет к хазарам Константин-философ, монах, ты его видел вчера, худой такой, высокий, который шел со своим другом Леонтием впереди процессии во время крестного хода… Ты говоришь, надо спешить… Но вам придется подождать с местью… Прежде вы должны сопроводить монахов к кагану, а потом уже доберетесь с ними до Константинополя… Мне говорил митрополит, что Леонтий не доверяет их начальнику охраны… Только поэтому философ может взять вас с собой… Тем более у тебя такой пес… Я расскажу о его бойцовских качествах. А Георгий поговорит с Константином. Мне, своей крестнице, митрополит не откажет…

— А если он спросит, зачем нам нужно в Византию?

— Скажу — ты ищешь свою мать… И узнал, что она в Константинополе, куда продана в рабство…

— Спасибо, Настя!

И тут взгляд древлянки остановился на статуэтке Афродиты, стоящей на подоконнике. Уловив его, Клуд сказал:

— Это моя богиня… Я поклоняюсь ей каждое утро… Поклоняюсь и думаю о тебе, Настя… Родная моя! — невольно вырвалось из груди Доброслава, и он, благодарный ей и чувствующий огромную страсть и влечение к этой женщине, упал на колени и уткнулся лбом в ее руки.

Настя склонилась над ним и прижалась губами к его голове.

— Родная моя! — шептал Клуд.

И Настя, поддаваясь его страсти и сама испытывавшая ее в не меньшей степени, чем Доброслав, сползла со скамьи, тоже встала вровень с ним.

Она на миг как бы вдохнула исходящий от него запах степного простора и вдруг явственно увидела сверкающую на солнце реку Случь и золотистых пчел, вьющихся над луговыми цветами… И, ни о чем больше не думая, обняла Доброслава, тесно прижалась к нему и крепко поцеловала в губы. Клуд взял ее на руки и понес в покои…

…Настя задыхалась в его чувственных объятиях, волосы ее разметались в изголовье, глаза были расширены, и над верхней губой выступили капельки пота.

— Боже, если бы это продолжалось вечно… Доброслав, любимый мой… Но ты скоро уедешь, и я тебя никогда не увижу больше. Как не увижу реки Случь и ее прибрежных лугов… Никогда, никогда… — словно в бреду повторяла она, и слезы катились по ее щекам.

Доброслав лишь гладил ее плечо, такое белое, как плечо мраморной Афродиты, и молчал… Он понимал, что Настя права и изменить в их жизни уже ничего нельзя…

Галера, которая бросила якорь в Прекрасной Гавани, доставила по приказу протасикрита тайного посла к Ктесию. Игнатий ошибся: Константин с Леонтием еще не находились в пути к хазарам; тронуться с места им помешали вышеописанные события, связанные с разгромом сарацинами византийского флота. Взбунтовался охлос… Масла в огонь подлил и тайный посол, объявив с галеры о трехдневном оплакивании погибших. А потом лодка доставила его к берегу, и тут он словно провалился сквозь землю…

Да, в задачу посла не входило намерение открывать себя. От Ктесия он знал об убежище, поэтому, сойдя с лодки, сразу направился к некрополю.

Пройдя несколько надгробных камней, он остановился у одного, на котором была начертана краткая надпись: «Аристону, сыну Аттина, любящему Отечество», повернул голову налево и зашагал по еле приметной тропинке, заросшей тамариском и кустами кизила, в глубь кладбища. Остановился возле каменного сооружения, густо увитого гирляндами каперса. Вошел в него, отодвинул плиту, залез вовнутрь, плиту водрузил на место, но при этом оставив щель, и затаился. Сюда доносились голоса велитов, искавших человека, высадившегося с лодки, но уже стало смеркаться, и они вскоре удалились и затихли. Тогда посол покинул это мрачное место, вышел к пристани и, миновав рынок, через некоторое время очутился перед лупанаром Асафа и стал медленно прохаживаться взад-вперед.

Возле дверей «Прекрасной гавани» горел на столбе в стеклянном колпаке фитиль в бараньей плошке. По случаю бунта лупанар был закрыт. В отличие от других домов с глухими стенами, выходящими на улицу, заведение хазарина имело одно-единственное окно снаружи, в которое в обычные дни «папашка» наблюдал за тем, как идут сюда посетители. Сейчас он вместе с поваром обсуждал кухонные дела, и незнакомца в черном паллии заметила одна из «дочерей» хозяина.