Мария, княгиня Ростовская - Комарницкий Павел Сергеевич. Страница 131

— Ну, здравствуй, Худу, — обратила свой взор к молодому монголу Евфросинья, и парень снова едва не перестал дышать. — Рада видеть тебя в нашей обители. Проходите, гости наши. Ты тоже, Ярослав Всеволодович.

Настоятельница повернулась и пошла назад, и только тут Тудан сообразил, что никто и не собирается отворять ворота.

— Так нельзя, женщина! Я посланник самого Бату-хана! Эти ворота должны быть распахнуты настежь передо мной и моими воинами!

— Твоим воинам тут вообще не место, Тудан-нойон. Я пригласила только вас троих, — обернулась уже у калитки Евфросинья. Князь даже сглотнул — спрашивается, зачем так-то дразнить огонь? Серебряная пайцза против золотой не устоит…

— Кому и где место, решаю я! — надменно произнёс Тудан.

— Так полагаешь? — спокойно улыбнулась настоятельница, и молодой Худу судорожно сглотнул — нет, не бывает таких женщин… — Впрочем, не будем спорить. Я велю открыть ворота.

Тоненькая фигурка исчезла в калитке, и спустя несколько секунд ворота неожиданно плавно и бесшумно распахнулись — должно быть, петли постоянно смазывали.

Тудан кивнул, и двое нукеров — те самые, что колотили в створки — первыми двинулись вперёд. Однако в воротах кони внезапно захрапели, попятились, мотая головами. Один из нукеров в сердцах хлестнул животное нагайкой, в ответ конь дико заржал, крутанулся на месте и боком повалился в снег, придавив всаднику ногу.

— А, злые мангусы! — выругался второй нукер, соскакивая с коня. Широко шагая, двинулся в ворота, и вдруг упал носом в снег. Точно наткнулся на натянутую верёвку, невидимую простым глазом.

— Ну вы идёте уже, гости мои? — спокойно наблюдая за сценкой, произнесла Евфросинья, стоявшая теперь посреди двора обители. Худу громко сглотнул, Тудан со свистом втянул воздух.

— Так! Вы все, идите в Суздаль, там ночуете. Завтра утром явитесь сюда!

— Слушаем, господин! — поклонился старший нукер охраны.

— Вы також свободны! — отдал в свою очередь распоряжение собственной охране князь Ярослав, и русские витязи направились вслед за монголами. Оставшись втроём, гости переглянулись, и вдруг Тудан первый спешился, за ним и князь Ярослав с Худу оставили сёдла. Ведя коней в поводу, все трое осторожно прошли в ворота. Никакой верёвки там не оказалось, чего и следовало ожидать.

— Отдайте своих коней сёстрам, они позаботятся, — Евфросинья снова улыбалась спокойной, загадочной полуулыбкой. — Прошу в дом.

И уже в который раз Худу перестал дышать, встретив взгляд огромных, невероятно глубоких глаз. Значит, не врут сказки, и такие женщины всё-таки бывают на свете?

— … Далеко ещё?

— Уже не так далеко.

Кони осторожно пробирались через бурелом, едва видимый под снежной шубой. Впереди шли двое пеших урусов, тыкая длинными жердинами перед собой, прощупывали дорогу. Бурундай то и дело зло косился на Охрима Бобра, восседавшего в седле монгольского коня — заставить бы этого идти пешком! Нельзя, он должен указать дорогу…

Охрим смотрел перед собой безучастно. Руки его были прикованы к луке седла недлинными цепями, так, что управлять конём можно, а вот меч взять не получится. Равно и соскочить с коня. Впрочем, для страховки конь, везущий уруса, был привязан за седло длинным волосяным арканом, конец которого был закреплён на луке седла позади идущего, так что любая попытка побега исключалась.

Бурундай с тревогой смотрел на небо — солнце уже клонилось к западу, короткий зимний день заканчивался. Первый уртон [древнемонгольская мера длины, примерно 30 км] конница Бурундая прошла быстро, но по мере углубления в дремучую чащобу темп продвижения стремительно падал. За последний час одолели две версты, не больше…

— Ты лжёшь, урус! — не сдержавшись, зарычал Бурундай. — Как коназ-волк выходит из своего логова? В таких местах жить невозможно!

— Я не лгу, — угрюмо, но твёрдо возразил Охрим. — Ежели б Мстислав устраивал станы свои в легкодоступных местах, так полагаю, ты бы уже давно нашёл его, хан.

На это возражение Бурундай не нашёл, что ответить. Действительно, похоже на правду…

— Что ж, продолжать движение! Идти тихо!

Полководец оглянулся. Да, нехорошее место. Тумен растянулся на узкой, еле заметной тропе, и сейчас толпа пеших лесовиков с рогатинами, пожалуй, могла бы нанести серьёзный урон непобедимым монгольским воинам. Нет, пожалуй, не рискнёт коназ-волк ударить. Слишком неравны силы…

Непролазный ельник кончился внезапно. Впереди лежала обширная поляна, покрытая рядами шалашей — целый шалаш-городок. Ни единого дымка…

— Угли сегодняшние, Бурундай, — к полководцу подъехал начальник сотни разведчиков. — Они ночевали здесь, точно.

— Ну и где же?..

— Они ушли утром по другой тропе, — сотник махнул рукой в сторону противоположного края поляны.

— Ты знал, что тут есть ещё дорога? — обернулся Бурундай к пленнику-провожатому.

Охрим Бобёр смотрел угрюмо, но по-прежнему непоколебимо.

— Я ходил токмо по этой, хан. Других не ведаю.

Бурундай прищурился.

— Считаешь себя самым хитрым, урус? Как вы это там говорите: «и волки сыты, и овцы целы»? Не получится. Мы отпустим тебя и твою семью только после того, как возьмём коназа Мастислаба.

— Ну так возьмите, за чем дело стало? — криво ухмыльнулся Охрим. — Я сделал, что мог. Остальное дело ваше…

Хлёсткий удар нагайкой рассёк щеку пленника.

— Ты, похоже, договоришься, урус!

Бурундай вновь посмотрел на небо, где уже вовсю горел золотистый закат. Проклятый урус… Проклятые урусы… Выбраться из этой дремучей чащобы засветло нечего и думать, а темноте тут и шагу не ступить…

— Так! Располагаемся на ночлег здесь! Ты и ты — со своими сотнями в охранение! Уруса на цепь и смотреть в оба! Всё!

— … Да нет там ничего!

Гэрэл всматривался в густую темень так, что в глазах плясали мелкие искорки, но ни малейшего движения на обширном предполье не наблюдалось. Да и что тут увидишь, луны нет, а свет факела способен озарить только ближайший кусок стены. Впрочем, все факелы остались в башне.

— Ладно, может, и показалось, — согласился напарник. — Пошли, не то замёрзнем.

Двое стражей вновь принялись прохаживаться по настилу, устроенному для стрелков с обратной стороны городской стены. Да, начальник Дэлгэр дело знает… Правда, в карауле приходится теперь стоять каждый третий день. Зато на стенах каждую ночь две сотни стражей. Половина спит в тепле, вторая караулит, и не только на сторожевых площадках башен, но и на стенах. Два часа караул, четыре отдых, и снова…

Гэрэл поглубже запахнул волчий полушубок. Час быка — самый тяжёлый для стражников. Проклятье, как хочется спать… Но разговаривать стражам строжайше запрещено, равно как и ходить с факелами. Такой страж глух и слеп, по сути. Нет, стражи должны скользить тенями, как кошки, чтобы вовремя заметить стальную кошку, заброшенную в бойницу…

Додумать свою мысль Гэрэл не успел — стальная стрела самострела вошла ему в лицо, отбросив голову назад. Рядом мешком свалился напарник. По приставной лестнице уже проворно карабкались тёмные тени, скользнули на место убитых стражей. Один из них поправил малахай, явно монгольский.

— Тихо! Мы правую сторону, вы левую… — сказала тень по-русски свистящим шёпотом.

Второй без слов щёлкнул «орехом» самострела, закрепляя взведённую тетиву. Перезарядив оружие, тени двинулись к башне справа. Двое других скользнули к левой.

Всё дальнейшее произошло очень быстро. Узкая дверцы, ведущая с башни на настил стены, отворилась бесшумно — очевидно, кто-то накануне старательно смазал петли. Тени скользнули внутрь. В башне горел огонь, толстая восковая свеча была прилеплена воском к лавке. На двух других лавках спали, закутавшись в обширные дохи, четверо монголов.

Коротко сверкнули мечи, и ровный храп сменился хрипами умирающих.

— Наверх теперь… — по-прежнему свистящим шёпотом распорядился первый.

Двое стражников наверху сонно нахохлились в углах смотровой площадки — приказ в монгольском войске исполняли строго. Раз велено не разговаривать без дела, значит, не разговаривать… Однако выстрелов из отдушин не ожидал никто.