Мария, княгиня Ростовская - Комарницкий Павел Сергеевич. Страница 171

— Ну, прощайте. Долгие проводы — лишние слёзы.

Князь Ярослав грузно сел на коня, подведённого к крыльцу, легонько пришпорил, и сытый конь охотно взял с места рысью. Следом за князем двинулись охранные витязи и прочая свита, и двор, где только что было полно лошадей и людей, на глазах пустел.

Княгиня Феодосия кусала губы, а слёзы текли и текли.

— Возвратись… токмо вернись…

Ярослав Всеволодович ехал по улицам родного Владимира и отмечал привычным хозяйским взором — тут мостовую бы подправить, а тут яму велеть засыпать… Канавы дождевые подправить, и вон там ещё… Всё-то надо носом тыкать людей. Нет, не те нынче хозяева, что до нашествия. Раньше каждая улица перед другими выставлялась, хозяева заборы в струнку старались ставить… А нынче вон, на главной улице лужа — любая свинья утонет.

И всё-таки поднялся Владимир из руин, ничего не скажешь. Каких трудов это стоило, другой разговор. Однако вновь шумят торговые ряды, и причаливают к пристани купцы из далёкой Персии. И народ потянулся в город. Город, это ведь не только защита стен и башен высоких, город — это прежде всего торговля. Есть торговля в каком-либо месте, будет и город там стоять.

Люди, видя процессию, прижимались к обочине, кланялись своему князю в пояс. Да, немало народу стало, немало…

Ворота, бывшие Золотые, а теперь просто деревянные, были распахнуты настежь. В низком проходе щерились, нависая, зубья воротных решёток, окованные железом. Невольно хотелось пригнуть голову… Князь усмехнулся. Да, восстановить золотые ворота теперь мечта несбыточная. И глупая к тому же. Случись что, опять обдерут…

Вот. Вот оно, подумал Ярослав. Потому и ямы на улицах не засыпают, потому и заборы абы как стоят, лишь бы не падали. Всё отсюда.

Уже на опушке леса князь обернулся. Ну, до свидания, стольный град Владимир.

Или всё же прощай?

— … Спой ещё, Акинфий!

Акинфий не возражал. Перехватив поудобнее гусли, ударил по струнам и запел.

Костёр трещал и выбрасывал снопы искр, взвивавшиеся к звёздному небу, отчего казалось, что звёзды — это продолжение искр…

Гусляр пел, и высокий, чистый голос его разносился по степи, взвиваясь к звёздному небу, точно искры того костра.

Князь Михаил лежал на свёрнутой попоне, положенной поверх большой охапки степной травы и слушал. Давно, ох и давно не доводилось вот так лежать, посреди вольной степи, глядеть на звёздное небо и слушать красивую песню. Всё дела, дела…

— Слышь, Фёдор Олексич… Ты всё знаешь, всё помнишь. Не в этих ли местах Святослав разгромил полчища хазарские?

— Нет, княже. То дальше было, под самым Итилем. Ну, где примерно сейчас Сарай-Бату стоит.

После отбытия из Чернигова караван двигался неспешно, одолевая вёрст по шестьдесят в день. Могли бы и по сотне делать, но куда торопиться?

Сегодня русичи остановились на ночлег в живописнейшей местности, на берегу Донца. Степь здесь ещё не вконец одолела лес, и многочисленные рощицы украшали берега реки, нетронутой, как в день сотворения.

— Слышь, Пётр Акерович… А что ты думаешь насчёт звёзд? В греческих книгах разное написано.

— Ну-у… — замялся Пётр. — Известно современной науке, что звёзды — это золотые гвозди, вбитые в небесный свод для украшения оного.

— Хм… — скептически хмыкнул Михаил. — Сомнительно сие. Вот представь, на какой вышине свод небесный. Это каких же размеров гвозди должны быть? С колокольню, не меньше.

— Так ведь не руками человеческими звёзды те сотворены, а Божьим соизволением! — возразил митрополит.

— Хм… Ну хорошо. Но отчего они так ярко сияют? Золото в ночи блеска не имеет. Попробуй, кинь монету золотую сейчас вот — раньше утра не сыскать…

— Странные вопросы задавать ты стал, Михаил Всеволодович, — хмыкнул Пётр.

— Да вот… Всё недосуг было на звёзды взглянуть. А сейчас думаю, зря не глядел.

Михаил переменил позу.

— Читал я в книге одной, древнегреческой, что луна, к примеру, как и земля наша. Вот я и думаю — неужто и там люди живут? Смотрят на нас сейчас…

— Глупости! — резко возразил митрополит. — Ересь это языческая. Ибо известно учёным современным — луна создана Господом для освещения земли и украшения небес ночным сиянием. И прикреплена к небесной тверди так же, как и звёзды.

— На гвоздях золотых, размером с колокольню? — в глазах Михаила появились озорные огоньки. — Слышь, Фёдор, вот бы хоть один тот гвоздь отвалился да и упал близ Чернигова. Разом бы решили все вопросы!

— Не, на гвоздях это вряд ли, — солидно возразил боярин. — Скорее, на штифтах потайных. Или нет, на клею столярном посажена луна-то.

— Ай, да ну вас, еретики вы и есть! — не выдержал Пётр Акерович.

И князь, и боярин разом весело рассмеялись.

Костёр шипел и стрелял, выбрасывая рои искр, уносившихся ввысь. Свет костра делал мрак вокруг непроглядным, и Ярослав отвернулся — неизвестно почему, но казалось всё время князю, что ходит вокруг какой-то тёмный полупрозрачный зверь, неслышно ступая мягкими лапами и пристально разглядывая князя Владимирского. Как будто зверь ещё не решил, что делать… Князь тряхнул головой, отгоняя морок. Вот же мерещится всякая чушь! Нервы это, усталость…

Итак, что мы имеем. Между Бату-ханом и Гуюк-ханом — или как его там теперь, хаган? — разворачивается острейшая борьба. Борьба за право быть первым. Нет, не так. Борьба за право быть единственным. А в такой борьбе второй всегда лишний. Кто же станет лишним в этой схватке?

С одной стороны, Бату-хан ака, то есть глава рода Борджигин, рода самого Чингиса, и это не шуточки — Ярослав Всеволодович уже отчётливо представлял себе, что такое монгольский родовой строй. С другой стороны, Великий курултай избрал хаганом Гуюка. Причём трон хагана пустовал пятый год, и Бату-хан не может обвинить сородичей в поспешности. Если ака упорно пренебрегает своей обязанностью явиться на курултай и изъявить открыто и честно свою волю, то кто виноват, кроме него самого?

Плохо то, что в этом проклятом Каракоруме князь Ярослав никого не знает. Мерзко, ох, до чего мерзко пребывать в положении деревенского челобитчика, не знающего, куда сунуться, кому сколько дать, кому не давать…

Глаза отвыкли от света костра, и ночное небо словно расцвело роскошными звёздами. Звёздная ткань вдруг словно поплыла, и совсем рядом ощутил Ярослав будто бы дыхание зверя. Зверь осмелился наконец подойти и принюхивался к великому князю, как кошка к карасю на кукане.

— А-а-ану пшёл! — заорал Ярослав в ночь, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом.

— Кто?! Что?! Кого гонишь, княже?! — вскочили на ноги витязи охраны.

— А? — Ярослав Всеволодович отёр рукой вспотевший лоб. — Да нет, ничего… Заснул, должно, вот и померещилось…

— … Вот он, Сарай-Бату!

Плоская, как стол равнина блестела справа на горизонте осколками стекла — многие степные озёра в окрестностях волжской дельты не пересыхали до глубокой осени. Впереди же расстилалось море разнообразных «сараев», как уже начали на Руси называть подобного рода строения.

— Слышь, Фёдор Олексич, я до последнего сомневался, что никаких стен у города нету, — князь Михаил разглядывал месиво мазанок, кибиток, юрт и шатров, — думал, хоть какой-никакой частокол от татей имеется…

— Да зачем им… — хмыкнул боярин. — Тут все тати в самом городе живут!

Караван приближался к крайним строениям, и откуда-то вывернулась небольшая группа всадников во главе с толстым, ярко одетым татарином.

— Кто такие? — по-монгольски спросил толстяк, гордо подбоченясь на своём жеребце.

— Посольство князя Черниговского к самому великому Бату-хану! — также по-монгольски ответил боярин Фёдор, опередив толмача, имевшегося при свите князя молодого монаха, служки Петра Акеровича.