Мария, княгиня Ростовская - Комарницкий Павел Сергеевич. Страница 53

— Не… Потом… Спать пойду. Мстислав, гляди, мать успокой…

Ворота скита белели свежей древесиной. Подъехавший вплотную всадник заколотил в створку плетью.

— Эй, есть кто живой?

Послышались быстрые шаги. В маленькое окошечко в воротине, забранное железной решёткой, выглянул глаз.

— Ой, гости у нас!

Заскрежетал засов, обе створки распахнулись настежь. Молодая монахиня-привратница склонилась в поясном поклоне.

— Здрава будь, княгиня-матушка!

— Здравствуй, здравствуй, девица, — Мария кивнула в ответ, выходя из саней. — Как настоятельница, сестрица моя жива-здорова?

— Ой, сейчас позову!

Но звать не пришлось. Через двор уже шла Евфросинья-Феодулия — тонкая, прямая, вся в чёрном с головы до пят. И в который раз поразилась Мария — казалось, всё плотское, наносное ушло из сестры. Хрупкое невесомое существо с прозрачным ликом, на котором выделялись огромные, неправдоподобной глубины глаза. Аж страшно — святая вживую шествует, и не шествует даже, плывёт над землёй этой грешной…

— Здрава будь, госпожа! — разом поклонились дюжие стражники, составлявшие эскорт княгини Ростовской.

— И вам доброго здоровья, господа ростовцы, — чуть улыбнулась Евфросинья. — Заезжайте в ворота-то, не стойте. Али в первый раз?

Мария подошла к сестре, секунду поколебалась и крепко обняла. Так и стояли посреди двора.

— Худая-то стала, кожа да кости…

— Зато ты окрепла, — заметней улыбнулась Евфросинья. — Враз барана раздавишь.

Мария изумлённо взглянула на сестру. В глазах у той плясали теперь смешинки, и выглядела она уже не святой какой — сестрой родной, единственной, роднее не бывает…

— Повидаться вот отпустил меня Василько.

— Ну пойдём, Маришка. Олёна, ты там распорядись, дабы устроили гостей наших…

— Будет сделано, матушка!

— … Вот такие дела, Филя. Потому и отпросилась я у мужа, хоть на денёк с тобой свидеться. Неизвестно… — Мария оборвала фразу. Неизвестно, удастся ли ещё увидеть сестру. Вот только вслух этого говорить не стоит. Негоже беду накликать, сама придёт.

Короткий зимний день угасал, и в подслеповатое окошко кельи уже почти не проникал свет, но свечей не зажигали. Только пламя, пляшущее в печи, освещало скудное убранство кельи.

— Значит, в Белозерье… — Евфросинья пошевелила поленья кочергой. — Ладно удумал Василько. Если уж и туда доберутся…

— Да ты… да типун тебе на язык, Филя! — не выдержала Мария. — Это же край света!

— И потом, ежели что, там леса непролазные, — не обращая внимания, тем же тоном продолжала Евфросинья. — В лесу отсидеться можно, пока не схлынут… Ты одёжу тёплую всю с собой бери. В лесу это первое дело зимой, равно как хлеб насущный.

Помолчали.

— Коломну взяли поганые, Мариша.

— Ой! — Мария прижала кулаки ко рту.

— Княжич Всеволод прискакал во Владимир. Вчера ещё, я сегодня узнала. А воеводу Еремея Глебовича убили. И князя Романа, из Рязани чудом ушедшего, тож…

Евфросинья снова размешала угли в печи. Плямя угасало, выбрасывая теперь коротенькие бледные язычки, и мрак в комнате сгущался.

— Ты когда во Владимир со своими инокинями?.. — задала вопрос Мария.

Евфросинья долго молчала, неподвижно глядя на угасающий огонь.

— Помнишь, Мариша, про сон мой?

— Чуть не каждый день теперь вспоминаю.

— Вот я и думаю… Нет, Мариша. Не поведу я своих сестёр в град обречённый.

— Да что же это, Филя! Разве можно так, честное слово!

— А как можно? — неожиданно остро взглянула на сестру настоятельница. — Когда батюшка метался, всех воедино созывая, что ответили ему? Когда рязанцы подмоги просили? Князь Георгий ослеплён гордыней, и посейчас мнит, будто один сможет земли свои оборонить.

— Один разве? Мой Василько рати ростовские собирает, из Переславля-Залесского полки подходят, из Ярославля, даже из Галича Мерьского будет подмога, мне Василько говорил…

Евфросинья снова размешала угли в печи. Огонь уже угас совсем, и россыпь углей рдела, точно сказочные рубины. Но в таком свете уже невозможно угадать выражение лица.

— Как Бог решит, так и будет, Мариша. Здесь останемся мы, в обители.

Евфросинья кочергой выгребла остатки углей в совок, бросила в деревянное ведро с водой — с шипением поднялось облачко пара.

— Завтра утром уезжай. Думаю, сейчас поганые уж и Москву обступили. А там недолго и в гости ждать.

Мария сидела в темноте. Было жутко.

— Знаешь, Маришка… — голос сестры потеплел. — Ложись со мной на лавку, а? Помнишь, ты любила дело таково?

— Послы Повелителя Вселенной великого Бату-хана к великому князю Владимирскому!

В свите великого князя возник шум, именитые бояре глухо зароптали. Ратибор с весёлым недоумением смотрел на послов — один явно сарацин, второй какой-то косоглазый, а третий… Третьим послом была горбатая, в бараньей кацавейке старая бабка, ни дать ни взять лешачиха-колдунья. Да уж…

— Я рад приветствовать послов великого и могучего Бату-хана! — князь Георгий стоял сегодня во всём великолепии, в парче и бархате с золотым шитьём. — Будьте моими гостями!

Послы, немного испуганно озираясь, шли к чертогам великого князя, и витязи княжьей дружины еле сдерживали ухмылки. Да, такого посольства никто не ожидал от Батыги. Но бабка-то, бабка! Умора и только…

— … Да какие это послы — соглядатаи татарские, шпионы! — князь Роман Ингваревич даже вскочил на ноги от волнения, заходил, как зверь в клетке. — Без даров, в рванине… Это же оскорбление тебе, князь. Надо их имать сейчас же, да пытать калёным железом до смерти. Расскажут пускай всё, что знают. Пусть скажут, что задумал Батыга… Как пойдёт на Владимир, порядок следования войска… И главное — когда. А как подохнут под пытками — в прорубь, и не было их на свете сроду…

— Вряд ли они знают что-то о планах Бату-хана — усмехнулся мудрый воевода Пётр Ослядюкович — По рожам видать, простые шпионы… Вон как зыркают по сторонам, прикидывают высоту да толщину стен владимирских…

— Ну вот что — великий князь тяжело поднялся — О виде и благолепии послов своих пусть голова болит у самого Бату-хана. А мы их встретим, как положено встречать послов. Приготовьте дары богатые!

— Эх, князь… — князь Роман топнул ногой с досады, размашисто вышел вон.

Кони всхрапывали, топтались на месте, так что приходилось сдерживать их. Умный конь всегда чувствует хозяина, и сейчас животным передавалась нервозность седоков.

— … Не время сейчас старые обиды вспоминать. Угроза страшная грядёт, княже.

Князь Олег Курский глядел исподлобья. Ишь, какой ласковый стал Михаил свет Всеволодович. Прямо брат родной — да больше, больше! Невольно всплыло видение — грозно колышется лес копий, сверкают на солнце доспехи, пальцы нервно сжимают рукоятки мечей…

«Так как мы решили с тобой, Олежка — полюбовно, или?..»

Князь Олег заскрипел зубами — до того явственно вспомнилось то давнее унижение. Как ехал из Чернигова, будто пёс выгнанный… Метнул взгляд на свою охранную дружину. Вдруг страшно захотелось подать тайный знак, чтобы ринулись разом, чтобы скрутили этого вот… Князь вздохнул. Не выйдет. Не время сейчас, тут он прав, благодетель… Да и охрана у князя Михаила покруче будет. Нет, это глупость, конечно. Но ещё большей глупостью будет встать под руку доброго дяди.

— Красно баешь ты, Михаил Всеволодович. Ой, красно… Послушать бы тебя в другой раз. Ежели всё у тебя…

Князь Михаил в свою очередь заскрипел зубами. Вот ведь, приходится уламывать, вместо того, чтобы приказать… Не прикажешь. И не достучаться до тупой башки, одетой в несокрушимый шелом новгородской ковки.

— Чего же ещё сказать тебе, чтобы понял наконец — речь идёт о судьбе всей земли русской?

Олег Курский усмехнулся в бороду.

— Ничего не говори, не надо. За землю русскую мы все постоять готовы. Но не в холопы обельные идти к тебе.