Мария, княгиня Ростовская - Комарницкий Павел Сергеевич. Страница 61

— О! Надо же. Освободите его от железа, — распорядился Бату-хан. — Да и от остальной одежды тоже. Ему предстоит важная миссия.

На князя Всеволода навалились, и через минуту он стоял перед Бату-ханом на коленях совершенно голый.

— Коназ Глеб, ты где?

— Здесь я, о Повелитель! — по-монгольски отозвался предатель, выступая из-за спин охранников. По-монгольски бывший князь говорил с сильным акцентом, но уже правильно и бегло. После гибели толмача-араба Бату-хан приблизил его, сделав переводчиком при своей особе.

— Скажи ему, Глеб: он должен сейчас огулять эту женщину, свою мать. Я хочу посмотреть на это. Тогда ему и матери его оставят жизнь.

Усмехаясь, Глеб перевёл. Выслушав, Всеволод заговорил в ответ, тяжело дыша, и по мере того, как он говорил, Глеб бледнел всё сильнее.

— Ну? — подал голос Бату.

— Прости, о Повелитель, мои уста не могут повторить такую хулу на тебя и твоих воинов. — срывающимся голосом пролепетал предатель.

— То есть тебе надо помочь? — участливо осведомился Бату-хан, склонив голову набок. — Не ты один знаешь урусский язык. Если мне скажут, что ты исказил хоть слово, не обижайся. Ну?!

— Он… он говорит… прости, о Повелитель: он говорит, во-первых, это я сам придумал, потому что монголы, как и любые звери, разговаривать не умеют. И во-вторых, ему было бы любопытно взглянуть, как тебя, мой Повелитель, е…т твои нукеры. И ещё он спросил, действительно ли у монголов нет матерей, и размножаются они друг от друга, через задний проход? Это его слова, о Повелитель, и произнёс я их только по твоему приказу.

— Достаточно, — Бату-хан сел на коня. — Этого четвертовать! — он указал на князя Всеволода. — Нет, сжечь живьём, вместе со старой свиньёй, что его породила. Коназ Глеб, я прощаю тебя, потому что ты мне ещё нужен. Иди и получи сорок палок, потом возвращайся. Я сказал!

Бату-хан толкнул пятками коня и с места взял крупной рысью. Сыбудай одобрительно ухмыльнулся. Он был доволен молодым монголом. Действительно, князь Глеб пока нужен живым, и вовсе не как переводчик. Бату сделал всё правильно.

— … Нападай!

Путята, сжав зубы, изо всей силы отбил удар и сунул своим деревянным мечом в открывшийся живот противника. Парень охнул и согнулся.

— Крепко бьёшься, — крякнул сотник, наблюдавший за сошедшимися в учебном поединке. — Видать сразу, что бою мечному обучен с малолетства. Однако в подлинном бою, похоже, таки не был ты, Путята Сухинич.

— С чего решил? — переводя дыхание, спросил Путята.

— Заметно, как двигаешься. Ровно бы ничего страшного, коли и пропустишь удар. Привычка сия приобретается, покуда палкой во дворе машешь. Кто в настоящей сече был, от той привычки разом избавляется. Кто не избыл, тот на поле бранном лежать остаётся.

По спине Путяты пробежал холодок. Ишь, какой глазастый выискался, леший его задери…

— Прав ты и не прав, Олтуфий Варгович. На поле том не был я, где вся сила рязанская полегла. Иначе и тут не стоял бы. Однако меч свой кровью напоить успел, покуда поганые Рязань не взяли. На стенах стоял как все. И князя Романа по его воле покинул под Коломной, не по своей.

Взгляд сотника потеплел.

— Да ты не серчай, Путята Сухинич. Не в обиду я сказал-то. А кто чего стоит, вскорости покажет бой. Эй ребята, хватит на сегодня! В баню сейчас, и ужинать!

Складывая в стойку учебные мечи, ратники переговаривались, судачили. Путята в разговор не встревал. Думал.

Легенда, которую он придумал вкупе с бывшим князем Глебом, была такой: незнатный сын боярский Путята, рязанец, ушедший вместе с князем Романом подземным ходом из горящего города в ту последнюю страшную ночь. Вместе с князем Романом готовился принять бой под Коломной, но был послан им с малым отрядом на поиски Евпатия Коловрата. Тем и уцелел. Евпатия не нашёл, а тем временем монголы взяли Коломну и самого Романа Ингваревича убили. Попытка пройти во Владимир или Суздаль тоже не удалась. Вместе со своими людьми, числом пять (имена и отчества наизусть заучил Путята, так, чтобы и спросонья не перепутать) натолкнулся боярин рязанский на монгольский разъезд, не меньше сотни. Уйти удалось только самому Путяте, вынес резвый конь. Тогда решил он искать под Ростовом князя Георгия, что, по слухам, собирает все силы земли русской для отпора захватчикам. Далее просто.

Путята ухмыльнулся. Да, тут князь Глеб прав — чем больше ложь похожа на правду, тем безопаснее. В самом деле, называясь чужим именем-отчеством, да ещё придумывая себе несуществующую жизнь, всегда рискуешь проколоться. Проговориться спросонья или спьяну, или узнает кто… А так — ну кто из русских знает, что Путята в стане Бату-хана свой человек? Ну разве что та сумасшедшая, с разом поседевшими волосами, или товарки её по несчастью. Так их, должно быть, уже где-нибудь в Персии торговцы живым товаром за ляжки щупают…

Баня, построенная князем Георгием, поражала своими размерами. Приземистое квадратное строение, каждая сторона по десять косых саженей, стены из неохватных брёвен, таким только на крепостной стене место… И предбанников два, по обе стороны от парной, что позволяло враз мыться двум сотням ратников.

В обширном предбаннике рядами стояли лавки, вдоль которых прохаживались отроки, поставленные следить за вещами — двери без запоров, народу в стане несчитано, мало ли что…

Раздеваясь, Путята украдкой ощупал пайцзу, вшитую в одежду. Разумеется, носить такую вещь на шее было бы равнозначно самоубийству. На шее у бывшего боярина висел небольшой серебряный крестик на серебряной же цепочке, который он не снимал никогда. Сотоварищи с пониманием отнеслись к этому делу: материнский крест, не шутка… Самое интересное, что это тоже была чистая правда.

В громадной парной было сумеречно, свет из двух дюжин прорубленных по обе стороны простых окошек [ «простыми» в Древней Руси называли окна, являвшие собой пропилы в одном бревне. Такие окна могли стоять и без рам. Прим. авт.], затянутых тонкой провощённой холстиной, едва пробивался сквозь густые клубы пара. Надо же, мельком подумал Путята, и окна тут прорезаны ни дать ни взять бойницы… В случае чего в этой бане можно обороняться, как в крепости.

По углам бани из дикого камня были сложены четыре здоровенные печи, топившиеся по-чёрному. Топили их, впрочем, только ночами, потому что весь день баня работала без передыху. По три смены в час, шесть сотен ратников, за сутки проходили все десять тысяч. Таким образом всё войско получало возможность раз в неделю попариться, как то и полагается русскому человеку.

Набирая воду в шайку из громадного, вёдер на пятьсот, бака, Путята в который раз подумал: вот ведь до чего хитроумные на Руси мастеровые. Склепать из тонкого листового железа такие баки, это не плюнуть раз… После окончания помывки баки вновь наполняли водой, разводили огонь в печах, и за ночь в четырёх баках, вмурованных в печи-каменки, образовывалось две тысячи вёдер кипятка, чего хватало на целый день. Посредине бани размещалось длиннейшее корыто, выдолбленное из целого бревна, вроде поилки для лошадей, положенное поперёк лавок. Вода в корыто поступала из речки посредством водяного колеса, излаженного известным мельничным мастером Варгой, что избавляло от необходимости держать большое количество водоносов. Нет, определённо умны и талантливы русские люди, чего там!

Путята усмехнулся. А вот монголы и вовсе никогда не моются, полагая, что мытьё может смыть удачу. Неужто правда? Нет уж, увольте, дикари они просто…

Дикари-то дикари, оборвал себя Путята, а бьют умных да талантливых в хвост и гриву. Так что надо привыкать. Умён не тот, кто умён, а тот, кто силён.

Однако как же выполнить задание, данное ему князем Глебом? Нет, больше, больше — самим Бату-ханом, если разобраться! Пусть и не лично… Да, это задачка. Выбраться из военного стана простому ратнику невозможно, а хотя бы и не простому — кругом сторожа, враз очутишься в лапах тайной службы князя Георгия… Пароль, плюс пропуск, выдаваемый немногим, и меняют их чуть не каждый день. А время идёт, идёт стремительно и бесповоротно. Или Путята найдёт способ выбраться из этого логова, или волей-неволей придётся ему биться в рядах русичей под Владимиром. А сегодня уже восьмое, и в поход могут выступить хоть завтра…