Мария, княгиня Ростовская - Комарницкий Павел Сергеевич. Страница 69
— Да брось, Адууч, это свиная кожа. Ни на что не годится, — здоровенный нукер с рожей, которая вряд ли влезла бы в кадушку, пренебрежительно швырнул книгу на пол.
Савватий тоскливо оглядел разоряемую библиотеку, но монгол уже натянул верёвку, увлекая его к выходу.
— Пошли, пошли, урус. У нас хорошо, будешь каждый день есть похлёбку из потрохов!
— Всё это хорошо, женщина, — Бурундай поигрывал плёткой, разглядывая стоявшую перед ним в полный рост ключницу Пелагею. — Всё это очень хорошо, и хлеб нам сейчас очень нужен. Но скажи, где коназ Басилко зарыл серебро и золото?
В глазах тётушки Пелагеи мелькнуло удивление.
— А кто сказал, что князь его зарыл, то злато-серебро? Я не казначей, однако полагаю, что всё с собой увёз Василько Константинович. Золото, оно, чать, не сено, места много не занимает.
Бурундай в задумчивости пожевал губами. В рассуждениях этой женщины, которой доверены все ключи, был немалый резон. Золото и в самом деле удобнее держать под рукой. Однако всё надо проверить.
— Возьмите её. — хан указал нагайкой на Пелагею. — Бейте, пока не скажет, где серебро и золото, Потом пытайте огнём.
— А если она не знает?
— Тем хуже для неё. Или скажет, где, или подохнет. И всё тут обыскать!
— Как называется этот город?
— Это Тувер, о прославленный!
Джебе рассматривал раскинувшийся перед ним городок с привычными уже деревянными стенами и башнями. Ещё один… Это становится даже как-то неинтересно.
— И много ещё у урусов таких городов?
— Достаточно, о прославленный. Но этот вот город — последний во владениях коназа Еруслаба. Дальше идут владения Ноугорода.
Джебе скосил глаза на толмача.
— Запомни, глупый Абыдул — везде и всюду простираются владения Повелителя Вселенной. Все остальные лишь пользуются своими землями.
Толмач, прижав руки к сердцу, почтительно склонил голову.
— Ты как всегда прав, о прославленный Джебе-нойон!
— Ладно… — зевнул Джебе. — Елю Цай, ставь свои машины вон там и там. И с той стороны одну. Начинаем работать… Абыдул, изложи урусам наши обычные условия…
— … Что делать будем, княже?
Ярослав Ярославич, сын князя Ярослава Всеволодовича, кусал губы, наблюдая, как разворачиваются вражеские войска, готовясь к осаде.
— Как думаешь, воевода, сколько времени простоим мы.
Воевода неопределённо повёл плечом.
— Как приступать будут… Может, и до послезавтра продержимся. Но вернее всего, завтра всё разом и кончится, Ярославич. Видишь это вон?
Невдалеке, удобно развернувшись на заснеженном поле, распаханном от стен города до близкого леса, толпа человечков, казавшихся отсюда смешными и маленькими, разгружала повозки и сани, таскала брёвна, какие-то непонятные штуковины…
— Это осадный обоз ихний, княже. Думаю, к вечеру соберут они стенобитные машины. Пристреляются на свету, после можно всю ночь стены ломать и город жечь. А как разрушат стены, так поутру на приступ пойдут. Сила немеряная у них, и хватит нас весьма ненадолго.
Ярослав взглянул в лицо своему воеводе, и старый воин испытал вдруг чувство сожаления. Эх, молодой ведь совсем парнишка…
— Мне отец не раз говорил: сопротивление ворогам напрасным не бывает, — Ярослав решительно тряхнул головой. — Будем биться!
Воевода крякнул.
— Ну что же, Ярославич. Биться так биться. Двум смертям не бывать… Тогда вот что. Далеко ли у тебя тот немецкий самострел запрятан?
— Ну?
— Видишь вон, тот человек пешим стоит, а все его слушаются? Вон, со стилом и дощечкой для письма который. Думаю так, это ихний самоглавный порочный мастер. Вот его бы снять…
— А что? — Ярослав уже прикидывал на глаз расстояние. — Вполне даже достанет. Когда испытывали самострел тот, так на шестьсот шагов железная стрела летела!
— А может, урусы на сей раз откроют ворота…
— Может, и откроют, хотя я сомневаюсь, — Елю Цай черкал по навощённой дощечке, делая вычисления. — Урусы упрямы и недальновидны, Чжень.
— А некоторые говорят, что они все герои…
Елю Цай искоса взглянул на помощника, державшего дальномерную рейку.
— Герой тот, кто сражается, пока есть хоть какие-то шансы на победу. Если шансов нет вовсе, это уже не герой, а упрямый глупец.
— А великий Кун Фу-цин говорил, что пока есть шансы на победу, сражается воин. И только когда нет шансов, сражающийся становится героем…
Елю Цай с интересом взглянул на помощника.
— Ты читал великого?
— Да, мой господин. У нас дома были шёлковые свитки, написанные самим… Пока не пришли монголы.
Елю Цай приложил палец к губам.
— Мне будет жаль, Чжень, если твой язык отрежет твою же голову. И вообще, у нас масса работы!
— Давай его сюда.
Воевода с интересом наблюдал, как в бойнице башни устанавливают тяжёлый немецкий самострел. На массивном дубовом ложе, снабжённом спереди крюком, чтобы цепляться за край бойницы, горизонтально располагался короткий лук, выкованный из закалённой стальной полосы. Возле приклада размещался вороток, посредством которого сие устройство взводилось — руками преодолеть чудовищную силу пружины было невозможно. Бесполезная вещь, если биться в поле. А вот в крепости…
Стрелок, прижав к груди приклад самострела, уже вертел рукоятки взводного воротка двумя руками. Раздался щелчок — «орех» самострела захватил тетиву. Ратник сложил рукояти воротка, чтобы не мешали стрельбе. Вложил в жёлоб короткую стальную стрелу.
— Готово у меня. Которого бить?
— … Нет, Чжэнь, не этот. Вот этот!
Елю Цай рассматривал разложенные перед ним железные зубья от камнемёта. Он был недоволен помощниками. Не чувствуют машину, хоть убей! Всё надо самому, все расчёты и замеры… Стенобитное дело требует не только ума и умения делать расчёты. Если разобраться, это тонкое искусство, сродни ковке мечей или лепке фарфора. Машину надо чувствовать не умом даже, а сердцем, вот что. Ну разве может камнемёт с таким рычагом и противовесом, с этой вот корзиной, при такой длине цепи использовать вот этот спусковой зуб? Камень полетит настильно и уже в двухстах шагах покатится по земле. А если взять сейчас, к примеру, вот этот зуб, то выйдет совсем плохо — тяжеленный валун, освободившись слишком рано, взлетит вертикально вверх и рухнет назад, разнося машину в щепки… Этот для другой корзины и другого веса, а этот вот вообще годится только для метания лёгких зажигательных снарядов-горшков…
Глядя, как помощник вбивает зуб в конец рычага, Елю Цай усмехнулся. Он отдал Фэн Тун-по лучших рабочих именно потому, что на мастерство самого Фэна надежды немного. Нет, никто не сможет заменить Елю Цая, во всём войске Бату-хана… Вот что будет делать прославленный, могучий и прочее нойон Джебе, если его, Елю Цая, убьют? Заваливать каждый урусский городок трупами монгольских воинов по верх частокола? Много потребуется воинов, однако… И Джебе, при всей его спеси, кажется, осознал это. Вон какая охрана вокруг, не хуже, чем у самого Джебе…
Елю Цай усмехнулся. Нет, его не убьют. Лезть на стены, махать мечом — удел могучих, храбрых и безмозглых. Он, Елю Цай, великий Мастер. Он поражает врагов на расстоянии, силой своих машин и своего гения, оставаясь недосягаем…
Тяжкий удар в грудь опрокинул китайца, разом лишив дыхания. Последнее, что почувствовал Елю Цай, глядя на короткую железную стрелу, глубоко засевшую в солнечном сплетении, это безмерное удивление. Откуда, как? Не бывает, не может быть у урусов таких луков…
— … Как это случилось?
— Я… Я не знаю, о великий хан! Мастер упал замертво, и в груди у него торчала железная стрела! Никто не видел, откуда она прилетела…
— Ты лжёшь, бездельник! Нет таких луков, не может быть!
Китаец склонился в низком поклоне.
— Ты можешь засечь меня, о великий, но это правда. Помощник Чжан попытался помочь мастеру, но тут же был убит второй стрелой. И стрела та прилетела от урусского города, и опять никто не видел, как она летела.