Полет в лесные дебри - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк". Страница 3

В прогалине леса показывается долгожданная линия железной дороги. Это — ветка на Котлас.

Теперь мы уверены в правильности ориентировки. Но возникает вопрос: дальше по карте в направлении полета на протяжении, по крайней мере, 200 километров не обозначено ни единой деревушки — сплошной и непрерывный лес. Балласта у нас уже почти нет. Протянем мы эти двести километров до Вычегды или нет?

— Ну, маэстро, ваше мнение?.. Садимся что ли, или еще протянем? Долго, предупреждаю, нам не выдержать. Вон эти кумулусы [3], в которые мы сейчас влезаем, мне совсем не нравятся. Ну, так как же?

Я молча взираю на собирающиеся около нас со всех сторон серые облака и раздумываю над создавшимся положением. Пока мы советуемся, линия железной дороги остается уже далеко сзади. Оба мы облегченно вздыхаем, от нас не потребовалось решения — умышленное затягивание привело к нужному результату: теперь уже садиться поздно, и волей-неволей надо еще тянуть.

Внизу глазу не на чем остановиться. Подернутые желтизной зеленые волны лесов тянутся, насколько хватает бинокль. Кое — где среди зелени мелькают неприглядные ржавые пятна болот, утыканные редкими почерневшими стволами деревьев. Вот показывается и еще какая то река. На большом расстоянии друг от друга по берегу разбросаны крошечные деревушки. Веселым пятном выделяется белый квадратик монастырской ограды, тесно охватившей церковь и несколько крошечных келий с зелеными крышами. И снова впереди нет ничего. Расспросить последние деревушки ни о чем не удается. На наш зычный упорный голос никто не выходит. Точно вымерло все кругом. Не слышно даже обычного лая собак.

Вот исчезла вдали и эта река, и под нами снова бесконечное зелено-желтое море лесов, почти без всяких прогалин. Проходит томительный час. Канищев не отрывается от приборов. Из-за его спины я вижу как предательская стрелка альтиметра, несмотря на бодрящее постукивание ногтя, неуклонно тянется вправо. За какой-нибудь час она сошла с 450 метров на 150 и совершенно неуклонно продолжает падать. Только бы не было дождя. Если его не будет, мы все-таки дотянем до поставленной цели: Усть-Сысольска.

Да, если не будет дождя… а так-как дождь уже идет, то нам предстоит здесь где-нибудь неизбежная посадка. Предательские кумулусы, образовавшиеся под нами два часа тому назад, теперь уже плачут над нашей головой. Из за их слез наш гайдроп уже чертит по верхушкам деревьев.

Мой бинокль обшаривает все кругом, и нигде ни одной спасительной прогалины. Придется садиться на лес. Быстро пристропливаю по углам корзины багаж. Срезаю с рейки часы и… не успев их засунуть в карман, кубарем лечу в угол корзины. Гайдроп захлестнул здоровый ствол. Крепкий хруст, и большая сосна, дернувшись нам вслед, повалилась на головы соседок. Один за другим трещат за нами стволы, и подергивание корзины свидетельствует о той большой лесозаготовительной работе, которую проделывает наш гайдроп.

— А ну-ка, Николай Николаевич, до смерти хочется пить. Не сумеете ли открыть бутылку нарзану?

Принимаюсь за трудную задачу: достать из сумки нарзан и открыть его, когда корзина то и дело проявляет усиленное желание вытряхнуть все содержимое и пассажиров за борт, это не так просто, как может показаться со стороны. Наконец, бутылка у меня в руке. Уцепившись за борт, Канищев жадно опустошает бутылку. Из-за вершин передних сосен мелькает перед нами желтая прогалина, — утыканная относительно редкими стволами деревьев. Садиться.

— На разрывное!

— Есть разрывное!

Всею тяжестью висну на красной возже разрывного полотнища [4]. Щелкает карабин. Напрягаю все силы, чтобы отодрать разрывное. Однако и постарались же его приклеить. У меня уже нет больше в запасе ни единой дины, а разрыва все нет. Видя мое положение, рядом со мной на возже повисает и Канищев. По его собственной оценке в нем «три пуда и восемьдесят пять фунтов», однако, и этого груза оказывается недостаточно. Выхода нет, бросаем разрывное и оба на клапан. Уже не хлопками, а непрерывным открытием стараемся избавиться от возможного количества газа. Но это не делается в одну минуту. Наша корзина как погремушка хлопает по вершинам деревьев. Аэростат, гонимый порывами резкого ветра, тянет по соснам все дальше и дальше от облюбованной нами прогалины. Наконец, у него нет уже сил тащить за собой засевший среди стволов гайдроп. Он озлобленно бьется, не оставляя ни на секунду в покое корзину и грозя выкинуть из нее все содержимое. Ценою ободранных рук мне удается зачалить клапанную стропу за здоровый сук соседней сосны, и мы снова делаем попытку вскрыть разрывное, но все напрасно. Тогда мы решаем переложить эту работу на сам аэростат и в удобный момент накоротко зачаливаем и разрывную за дерево. Огромным желтым пузырем оболочка бьется в вершинах, плеская и громыхая своей толстой резиновой тканью.

Так или иначе, а посадка совершена. Обтираю кровь с ободранных рук и совершенно обессиленный опускаюсь на борт корзины, который служит нам теперь полом. А пол стоит за спиной совершенно отвесно. С удовольствием вижу, что все приборы совершенно целы, только легкая трещина легла на стекло альтиметра. Все в порядке.

— Ну там видно будет, а пока айда покурить. Помогите-ка мне немного подтянуть гайдроп, чтобы приспособить его вместо лестницы с нашего третьего этажа.

Через, пять минут грузная фигура Канищева уже скользит по гайдропу вниз и, коснувшись почвы, сразу уходит по колено в воду. Избранная нами для посадки прогалина оказалась просто гнусным болотом.

II. Пять дней в лесных дебрях

— Ну-с, итак решено, идем на северо-запад, пока не выберемся к реке. По карте совершенно ясно, что мы должны выйти к воде, держась такого направления. Вопрос только в том, как до нее далеко. Ведь в бинокль до; последней минуты не было видно воды поблизости?

— Увы, — все сухо кругом. Если, конечно, не считать того, что мы сейчас стоим почти по колено в воде.

— А что, маэстро, ведь дело в общем табак с провиантом-то. Что вы, как завхоз, имеете пред'явить?

— Восемь бутербродов, полфунта печенья, плитка шоколаду и полбутылки портвейна.

Не густо, милая Августа. Ну и как же все это распределить? Надо считать, что в самом худшем случае нам придется итти не больше восьми суток. А на них, судя по карте, можно вполне рассчитывать. Поскольку же это выходит на нос в сутки?

— Полбутерброда, одна бисквитка, полпалочки шоколада и по глотку портвейна. Да вот с голубями надо решить еще что делать. Ведь не жарить же их?

— Ну их мы пока понесем, а там видно будет.

Итак, прошу вас, маэстро, вперед. Компас в руки и айда. Значит" решено: западо-северо-запад. Пошли?

Пошли.

На деле оказалось еще недостаточным решения итти. Не больше чем через десять шагов дали о себе знать кое-как упакованные в балластных мешках приборы. Цепляясь за сучья, слезая с плеч, они не давали итти Канищеву, на долю которого выпала эта нагрузка, более легкая, но зато более громоздкая и неудобная. Через какой-нибудь час эти мешки превратились уже в его личных заклятых врагов, бороться с которыми тем труднее, что руки еще заняты корзинкой с голубями.

Так мы идем часа три, кружа между тесно сгрудившимися вокруг нас стволами, поминутно теряя основное направление из-за необходимости обходить слишком глубокие места болота или непроходимые нагромождения древесных стволов.

Эти три часа нас вполне убедили в том, что путь оказывается несравненно более трудным, чем мы предполагали. Надо бросить громоздкую корзинку с почтарями.

— Ну-с, маэстро, давайте решать будем жарить этих птах или выпустим их.

— Голосую за выпуск.

— Возражений нет. Давайте записки.

На старом скользком стволе открывается походная канцелярия.

Под резиновые браслетики на трепетных розовых лапках засунули эти записки.

Подброшенные вверх, обе птицы дружно проделали размашистый круг и взяли направление прямо на Север. Вероятно пошли на Яренск.