Люди, горы, небо - Пасенюк Леонид Михайлович. Страница 46

От калитки он вернулся.

– Собери там все мои фотографии, какие ни есть у тебя. Заберу…

Она смазала кулаком слезы, всхлипнула и оторвалась от косяка.

– А… А их нет… твоих фотографий.

– Как это нет? А где же они?

– То есть они где-то были. Но… я их порвала!

– Это в связи с чем? – спросил он, насупясь. – Разонравился, что ли? Или примета какая на небе была?

– Нет, нет… не то… Я боялась. Кругом немцы. Поверь, перед отступлением они свирепствовали. Обыски каждую ночь, – стараясь выговориться, она давилась слезами. – Сергей ведь знал, что ты… орденоносец, что… командир. Он и меня ненавидел. Долго ли донести? Я боялась. Умер отец. Я всего боялась, поверь! А на некоторых фотографиях ты с орденом, в форме…

– Что ж ты, и клочки сожгла?

– Нет. Клочки, если хочешь, я сохранила. Не могла я так – сразу всю память о тебе…

– Не смогла, значит, – мрачно усмехнулся Игорь. – Клочки сохранила… Где же по крайней мере хоть клочки?

Люся скрылась в комнате; было в ней сейчас что-то надломленное, униженное, но Игорь ее не жалел; впрочем, жалел, что-то копошилось у него там под сердцем, только не давал он себе расчувствоваться: сама виновата.

Выйдя, она протянула ему с десяток фотографий, напоминающих теперь тщательно уложенную мозаику, – клочки были наклеены на плотную бумагу.

Люся изо всех сил пыталась склеить то, что раз за разом рвала собственными руками; ее легкомыслие и беспринципность казались сейчас Игорю чудовищными. Так за что же он любил ее, эту дурочку с большими, слегка навыкате глазами? Неужели за гибкое тело, за эти глаза, за молодость и суматошный нрав? Впрочем, дурочкой она как раз и не была. Немножко выгадывала, хотела, как лучше для себя… и просчиталась!

Но и навсегда уходя из этого дома, Игорь не был уверен, виновата ли она перед ним. Верна ли была все эти годы? Он, что таить, изредка грешил… иначе и не выжить бы ему на оккупированной территории, не пройти ее страшными дорогами от Севастополя до Миус-фронта. Дорога длиною в год: на ней всякое случалось. По крайней мере не с немками же он путался. Да и считал себя тогда уже свободным от брачных обязательств. А вот Люся… кто ее знает?

Кончилась война. Игорь демобилизовался.

В Крыму решил не задерживаться, не влекли его ни Украина, ни Дон, ни Кубань. Обиженный и какой-то даже опустошенный, без жены, без детей, без барахла, вольный как птица, уехал он куда глаза глядят, сюда – на север, на Чукотку… Словом, в края, где было мало народу и где жилось потрудней.

И уже здесь, спустя несколько лет после войны, ему выдали дубликат документа к ордену Красной Звезды, полученному за финскую кампанию. Права на второй орден, за Отечественную войну, за Севастополь, дубликатом подтверждены не были. Как будто и не было в его жизни осажденного Севастополя, многодневной обороны, в которой стояли нерушимо, молчаливых атак с закушенными ленточками бескозырок, наконец безводных пещер. Как будто все это ему привиделось в кошмаре!

19

Состоялось собрание актива охотников – любителей и промысловиков. Пришли работники рыбкоопа, госпромхоза, леспромхоза, учителя двух школ. Выступал и Шумейко, говорил о задачах общественности по охране реки, о личной ответственности, которую должен нести каждый житель за сохранность ее рыбных запасов. Как инспектор рыбоохраны, он рассчитывал на поддержку организаций поселка. И от слов, сразу же в перерыве, перешел к делу.

– Лодочку дадите? – спросил он у ребят с лесной станции; симпатичные такие были ребята, недавние студенты-москвичи.

Их старшой, сам заядлый охотник, как, впрочем, и член местного общества по охране природы, слегка нахмурился.

– Вы же и так нам ее изувечили, ломиком пробили.

– Не мы, – уточнил Шумейко, – а те, с кем мы как раз боремся.

– Лодочка-то не моя собственная, – сказал тот, – за нее отвечать, если что, придется. Имущество станции. Вы должны понять меня.

Шумейко нащупал в кармане папиросы, извлек одну, чиркнул спичкой. Закуривая, посмотрел на него искоса:

– Боитесь ответственности?

Паренек, до этого помалкивавший, толкнул коллегу в бок:

– Посмотри ты, как рыбоохрана поддевает нас. Жмет на самолюбие. А что, может, дадим лодку Игорю Васильевичу? Может, ему больше повезет, чем Потапову, и обойдется без пробоин?

– Ладно, – сказал юный директор станции. – Раз вы не боитесь ответственности, то берите под свою ответственность.

И утешился тем, что вроде скаламбурил.

Словом, Шумейко собрался в очередной дозор по реке, возлагал на него особые надежды и не хотел бы в критическом случае остаться в дураках: ему нужна была легкая маневренная лодка. И вот он ее получил – все же свет не без добрых людей, и не ему лишь одному браконьеры мозолят глаза, не ему одному встали они поперек горла. Так рассуждал Шумейко -- и, пожалуй, так было на самом деле. Взять хотя бы этих ребят со станции – уж они-то с ним заодно!

Опять катер прошел близко к восклицательному знаку на берегу: гляди в оба, подводные камни! Впрочем, они уже не были подводными. Они оголились и были хорошо видны. Катер отвернул правее.

– Саша, ты проверь, как у нас там рулевое управление, – сказал Шумейко мотористу: механик остался сегодня на берегу, попросил отгул; честно говоря, в сторону он теперь посматривал, подыскивал другую работенку; ну и пусть, обойдется…

А как оно должно быть? – усмехнулся Семернин.

– Ну, в порядке ли…

– А чего ему быть не в порядке?

Ну, мало чего, фарватер предстоит сложный. По реке далеко поедем, потом в протоку свернем.

Рулевое… Рулевое – хрен с ним, – солидно сказал моторист и сплюнул, не глядя, из рубки за борт. – Был бы двигатель в исправности. А подрулить можно и доской, если что…

К вечеру свернули в протоку – мелкую, вряд ли проходимую для катера, особенно сейчас, когда время к осени.

– Да тут и вода не движется, застрянем, – сказал Потапов.

– А вон у берега течение – если протянем метров сто-двести, перекат останется позади, – сказал Шумейко; он уже знал эту протоку.

– Как бык посц…, так и мы едем, – усмехнулся Потапов, поплевывая семечки. - Круть-верть, верть-круть!

Проскочили все же, натужно взбаламучивая винтом придонную, с прелью и грунтом, воду.

Мрачновато здесь было, в протоке. Ольховые, березовые и прочие, частью уже бескорые, торчали поперек речки обезглавленные стволы. Всосанные нанесенным в паводок илом, они торчали теперь наклонно, как пушки из бойниц фрегата.

- Что ж, пожалуй, самое время в лодку пересесть, дальше опять пойдут мели, – обернулся Шумейко к помощнику.

– Если эту дюралевую лодку порядком нагрузить, то амбец, она пойдет тяжело, как утюг, – высказал предположение Потапов; ему не хотелось расставаться с катером – сидел на машинном отделении, угрелся, даже ветерка на реке не было.

– А чем нам грузить ее? – пожал плечами Шумейко. – Вы останетесь на месте, хватит с нас шуточек, а мы вот с Сашкой вдвоем… разве только ружье прихватим в качестве груза.

Зорко всмотревшись по курсу, Потапов сказал, суровея и подтягиваясь:

– Ни к чему и грузиться. Вон он, браконьер. Да-кась бинокль, Саша… не пойму кто…

– Бескудников, – сказал Семернин, – и без бинокля видно. Я его лодку знаю, на ней теперь спаренные моторы – догони попробуй…

Но и у леспромхозовского механика на такой, можно сказать, технически мощно оснащенной боевой единице что-то заело. Не заводился мотор – ни тот, ни другой. Катер подошел почти вплотную. Уже видна была в лодке рыба – навалом, может, штук шестьдесят, а то и сто лежало.

– Ну что ж, гребите сюда, Бескудников, – считая, что песенка браконьера спета, предложил Шумейко.

Однако Бескудников не поспешил подчиниться. Он критически взглянул на груду рыбы – ох, какие деньги придется платить! – привстал в лодке, блеснул потным темным лицом.

– Какой там гребите сюда, – сказал он тоном человека, Которому выбирать не из чего. – Удирать нужно с такой рыбой.