Ракеты и люди - Черток Борис Евсеевич. Страница 51

Далеко не каждый имел возможность, возвратившись из благоустроенной Тюрингии, поселиться в сносных даже по тогдашним послевоенным нормам условиях. Я с семьей — нас было четверо — вернулся в «надстройку НИИ-1» — дом № 3 по улице Короленко в Сокольниках. Здесь мы занимали две смежные комнаты. Две другие комнаты занимала семья сотрудника Совета Министров Российской Федерации, состоящая тоже из четырех человек. В квартире не было ни ванны, ни душа, один унитаз и один умывальник на всех — он же водопроводная кухонная раковина на общей маленькой кухне, дровяная плита, дрова для которой на пятый этаж надо носить из сарая во дворе, и, конечно, никакого лифта. После фешенебельной Виллы Франка в Бляйхероде требовалась психологическая адаптация. Многие нам еще завидовали: во-первых, в среднем по 6 квадратных метров на человека, во-вторых, хорошие соседи — женщины сразу подружились, а дети даже до сих пор, спустя почти полвека, остаются друзьями.

Королев только через год получил в заводском доме отдельную квартиру, недалеко от проходной, а почти весь 1947 год ночевал на диване в старой квартире на Конюшковской. После ареста в 1938 году его жене Ксении Винцентини и дочери оставили одну крохотную комнату.

Многие жили, где придется, на «птичьих правах». Это значит, что прописывали их в заводских общежитиях-бараках, чтобы был «порядок» в паспорте, а жили они уже без прописки у родственников, друзей или снимали комнаты в пригородных дачных поселках.

В Подлипках, где разместился наш новый ракетный центр — НИИ-88, только старые кадровые рабочие имели отдельные квартиры. Вновь принимаемых молодых специалистов и рабочих селили в бараках, которых понастроили очень много.

Однако мы совсем не унывали! Даже в еще более тяжелых условиях многомесячной жизни и работы на грани возможного на полигоне «Капустин Яр» воспринимали действительность с юмором и оптимизмом.

Труднее воспринималась общая для страны атмосфера давящей идеологически-репрессивной системы.

Увлеченно работая какое-то время в роли победителей на территории чужой страны, находившейся до этого под еще более жестоким репрессивным контролем, мы были уверены, что послевоенная жизнь в нашей стране станет во многом более демократичной. Такие же надежды были у военной интеллигенции — многих прошедших через горнило войны боевых офицеров.

Может быть, здесь есть некая историческая аналогия настроениям, которые были у офицеров времен Отечественной войны 1812 года.

Во время войны шли на смерть и подвиги под лозунгами «За Родину!», «За слезы наших матерей!», «За Сталина!». В тылу героически трудились под лозунгом «Все для фронта, все для Победы!». Теперь, когда победили ценою неисчислимых жертв, подлинного героизма и не показного, а действительного единства народа перед лицом общей смертельной опасности, снова требовался трудовой героизм.

Надежда на лучшую жизнь, вера в мудрость «величайшего вождя народов» и постоянное идеологическое партийное давление оказались столь сильны, что несмотря на все жертвы, понесенные во время войны, люди были готовы переносить послевоенные трудности и совершать новые подвиги для еще большего укрепления военного могущества, для новых свершений и побед советской науки и техники.

Но вместо того, чтобы на гребне волны победной эйфории, действительного всенародного ликования подхватить этот энтузиазм, раскрепостить могучую силу освобожденной творческой инициативы, Сталин и его окружение, вопреки логике, вопреки здравому смыслу, усиливают режим подавления. Следует новая серия расправ. Усиливаются идеологические репрессии против интеллигенции, проводятся переселения — массовая ссылка целых народов, начатая еще во время войны. И уж совсем необъяснимым репрессиям были подвергнуты прошедшие все муки ада бывшие пленные солдаты и офицеры и миллионы молодых советских людей только за то, что они были насильно угнаны немцами на работу в Германию.

При одной из первых встреч с Исаевым после возвращения из Германии он спросил:

— Помнишь доходяг, которых в лагере «Дора» американцы не взяли с собой, а оставили нам, только потому, что те наотрез отказались и потребовали их передачи советским властям?

— Такое не забыть, конечно, помню.

— Так вот, всех их, чудом выживших в таких же лагерях, отправили теперь в наши лагеря. Они, правда, отличаются от немецких. В наших нет крематориев и заключенным не доверяют участвовать в производстве ракет или чего-то в этом роде!

В анкетах, заполняемых при поступлении на работу, на учебу в вузы и техникумы, появились такие графы: «Были ли вы или ваши родственники в плену или на территориях, оккупированных гитлеровской армией? Были ли вы или ваши родственники репрессированы? Были ли вы или ваши ближайшие родственники за границей? Если да, то когда и с какой целью?»

Работая в Германии, мы поняли, что после войны важнейшее значение для развития отечественной науки и технического прогресса будет иметь международное научное сотрудничество. Мы мечтали, что вместо намечавшейся конфронтации взаимодействие ученых стран-победительниц будет закономерным продолжением военного союза.

В конце 1946 года, вернувшись с какого-то совещания из Берлина, Королев, загадочно улыбаясь, сказал мне и Василию Харчеву: «Приготовьтесь лететь за океан». Увы! До самой кончины Королева ни он и никто из его ближайших сотрудников «за океаном» так и не побывали.

Осенью 1947 года многие вернувшиеся из Германии специалисты, в их числе были Королев, Победоносцев, Космодемьянский, Рязанский и я, начали читать курсы лекций на Высших инженерных курсах, организованных при Московском высшем техническом училище имени Баумана. Там была собрана вся «элита» совсем еще молодой ракетной промышленности для переподготовки военных и гражданских инженеров. Мы должны были передать опыт и знания, полученные в Германии. Мне поручили читать курс «Системы управления ракетами дальнего действия». Королев для этих курсов подготовил первый систематизированный труд — «Основы проектирования баллистических ракет дальнего действия». Это было первое в нашей стране действительно инженерное руководство для проектантов.

В этих курсах никак нельзя было обойти историю и немецкие достижения. Своих-то боевых ракет, кроме «катюши», у нас еще не было. Первая «почти отечественная» ракета Р-1 должна была полететь только через год — осенью 1948 года.

Несмотря на это, курировавший Высшие инженерные курсы администратор, отводя глаза, попросил «по возможности убрать из лекций упоминания о работах немцев».

Подготавливая цикл лекций, я добросовестно описал систему управления ракеты А-4 и основную историю ее разработки. Одно из издательств по рекомендации Победоносцева приняло эту книгу к открытому изданию, и к середине 1948 года она уже была в наборе.

Неожиданно меня пригласил Победоносцев и сказал, что ему «там наверху» здорово влетело за согласие быть редактором моей книги. Издательство уже получило приказ — набор рассыпать, а все отпечатанные экземпляры рукописи уничтожить.

— Вам в особенности надо быть теперь осмотрительным и осторожным. Если у Вас есть экземпляр, отпечатанный на машинке, то спрячьте, а я доложу, что все уничтожено!

Увы, мне нечего было прятать, я все экземпляры передал в издательство.

Я очень сожалел, что вскоре пришлось расстаться с Победоносцевым. Его перевели на преподавательскую работу в только что созданную промышленную академию для руководящих кадров Министерства вооружения.

Подмосковная железнодорожная станция с поэтическим названием «Подлипки» стала нашим местопребыванием в Советском Союзе. Сюда прибыл наш спецпоезд из Германии. В аэродромных ангарах, примерно на том месте, где сейчас находится Центр управления космическими полетами, разместили собранные нами в Тюрингии ракеты А-4. Во время войны там был один из аэродромов ПВО, где базировалась истребительная авиация, охранявшая Москву. Первые годы мы пользовались этим аэродромом по его прямому назначению. Честно говоря, когда мы впервые в Подлипках увидели будущий ракетный завод, то пришли в ужас. Грязь, оборудование примитивное, да и то разграблено. По сравнению с авиационной промышленностью, откуда мы перешли, это был, так нам казалось, пещерный век. А с условиями Германии даже сравнивать не приходилось — это было несопоставимо. Королев и его окружение начали упорную борьбу за налаживание культуры производства. Надо сказать, что Устинов оказал нам в этом мощную поддержку. Он очень много сделал для становления ракетного производства и прекрасно понимал, что ракетная техника требует новых условий, более высокой культуры и технологии, чем артиллерия, на базе которой мы формировались. Но надо отдать должное и артиллерийской технологии, и производственникам, технологам, которые с энтузиазмом военного времени включились в решение наших проблем.