В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Хедин Свен. Страница 10

В утешение мне люди устроили вечером концерт. Один из киргизов уселся посреди моей юрты и сыграл на «кобусе» — трехструнном инструменте; струны перебираются пальцами. Музыка эта уныла и монотонна, но полна чувства и чисто азиатского настроения. Сколько раз за эти долгие годы предстояло мне еще прислушиваться к звукам этого примитивного струнного инструмента, сколько темных одиноких вечеров предстояло скоротать, слушая непритязательную музыку! Я скоро привык к ней, и она доставляла мне такое же наслаждение, как туземцам. Любил я ее потому, что под эти звуки так сладко мечталось о родине, а хорошо иногда всласть потосковать о родине!

3 марта. Чем дальше мы подвигались к востоку, тем глубже становился снег. Последний буран замел тропу и намел такие сугробы, что весь день нам приходилось пускать вперед четырех верблюдов, чтобы они протоптали дорожку; по их следам медленно и тяжело подвигались лошади. Ветер налетал порывами и окутывал караван непроницаемым облаком снежной пыли.

Так мы добрались до мелководного ручейка Кашка-су. По ту сторону его лежал аул того же названия. Чтобы попасть туда, пришлось перебраться через ручей по мосту изо льда и снега. Там была приготовлена для нас необычайно удобная юрта с коврами не только на полу, но и кругом по стенам; посреди юрты весело пылал огонь; искры и маленькие уголья так и скакали кругом, и одному из киргизов приходилось все время наблюдать, чтобы они где-нибудь не прожгли ковров.

4 марта. Весь день шел снег; всю окрестность заволок густой туман; все было бело кругом; небо и земля сливались. Единственной точкой опоры для глаза была темная линия каравана, голова которого казалась уже серовато-белой и исчезала в тумане. Впереди шли два верблюда. Ехавшие на них проводники отыскивали наиболее твердый слой снега и поэтому ехали, виляя из стороны в сторону. Снег был так глубок, что верблюды часто неожиданно проваливались в него почти по уши, и тогда приходилось выбирать другое направление.

Лошади шли по следам верблюдов, волоча по снегу вьюки и стремена. Молчаливо и тяжело тащился наш караван. Наконец на холме показалась юрта, похожая на черную точку среди этого безграничного белого снежного океана; рядом суетились люди, разбивая другую юрту. Нам оставалось пройти до них только 120 метров, но дорога шла по оврагу со снегом в два-три метра глубины, и мы бились больше часу, чтобы благополучно провести наших вьючных лошадей.

5 марта. Погода была тихая. Около 11 часов утра проглянуло солнце, туман рассеялся, и открылась величественная альпийская страна, Заалайский хребет; там и сям еще виднелись легкие прозрачные клочки тумана. Временами показывалась и гора Кауфмана (7000 метров) — блестящая серебром пирамидальная вершина.

Утром 6 марта мы снарядились в поход. Еще задолго до восхода солнца четыре киргиза на верблюдах отправились прокладывать для нас дорогу через сугробы. Киргизы сообщили, что могло быть и еще хуже, чем было. Иногда снегу наваливает в уровень с юртами; тогда, чтобы поддержать сообщение между аулами, пускают в ход домашних яков. Последние пропахивают рогами в снегу туннели и узкие борозды, а по ним уже и проходят киргизы.

Предстояло перейти Кызыл-су, а это было нелегко. Река была почти вся покрыта льдом, только посередине быстро текла полоса воды, шириной метров в десять. Испытываешь крайне неприятное ощущение, когда лошадь останавливается на краю льда, готовясь сделать скачок в реку, — так легко ей поскользнуться и сорваться. Тогда придется основательно искупаться, а при такой погоде это не только неприятно, но и опасно. Когда же очутишься благополучно в воде, голова кружится, — вода так и бежит и кипит около лошади, и стоит взять чуть в сторону от брода, легко можно попасть на глубокое место, где лошадь потеряет опору под ногами, и течение унесет ее. Такие случаи весьма обыкновенны здесь в летнее время.

Кызыл-су осталась влево, а мы отправились посередине долины к склону Заалайского хребта. Местность здесь очень неудобная для перехода; из земли били многочисленные источники; некоторые из них были покрыты ледяной корой, другие, там, где температура была повыше, только салом, представлявшим коварную, мягкую поверхность, в которую лошади глубоко проваливались. По стуку лошадиных копыт слышалось, какая почва была скрыта под снегом. Глухой стук отмечал крепко замерзшую почву, звонкий стук — плотный лед, а гулкие, раскатистые звуки — что мы едем по ледяному полю, образовывающему свод.

После десятичасового перехода мы сделали привал среди этого царства смерти и холода, где не видно ни следа жизни. Люди сгребли снег с низенького бугра и установили на нем багаж. Пара верблюдов, несших от Джиптыка нашу юрту, отстали, и нам пришлось дожидаться их с час. Тем временем мы развели огонь, вокруг которого и расположились тесным кружком, стараясь согреться чаем. Мороз стоял 26°, снег так и хрустел. Поздно вечером была наконец разбита юрта.

Я уже упоминал, что губернатор Ферганы приказал киргизам иметь для нас наготове юрту и топливо в тех местах, где нам предстояло делать привалы. То обстоятельство, что нас не ожидал такой прием около Уртака, объяснялось стечением несчастных случайностей. Ходжа-Мин-баши, волостной старшина Уч-тепе, намеревался встретить меня лично и отправился через Алайский хребет. На перевале Ат-джолы около Талдыка его застиг буран, преградивший ему путь и одновременно засыпавший сорок баранов; только пастух спасся с трудом. Тогда Мин-баши послал встретить меня шестерых из своих людей; они бились девять дней, чтобы перебраться через засыпанный снегом перевал, потеряли одну лошадь и принуждены были бросить и юрту и топливо. Наконец четверо из них добрались до Джиптыка, где и заняли юрту и топливо у тамошних киргизов.

Когда мы наконец встретили этих людей около Уртака, они очень беспокоились за участь двух потерянных товарищей; да и из этих четверых у одного оказалась отмороженной нога, а другой был поражен снежной слепотой. Он в течение трех дней шел пешком, всматриваясь в снег, и переутомил глаза. Остальные защищали глаза бахромой из пучков конских волос, засунутых под шапку и спускающихся на лоб и глаза, или широким кожаным ремнем, в котором были прорезаны небольшие щелочки для глаз. Оба больные получили нужную помощь и уход и дня через два поправились. Нескоро мы улеглись на отдых в эту ночь; только в час утра в лагере наконец водворилась тишина. Термометр показывал — 32°. Обыкновенно я спал один в юрте, так как иметь киргизов в близком соседстве не особенно приятно — они не одни владеют своими шубами.

Но холод — хорошее средство против неприятных гостей, на которых я намекаю, и в эту ночь у меня не хватило духа оставить людей на морозе. Набилось нас в юрту, как сельдей в бочонок, и все-таки температура в юрте понизилась к утру до — 24°; на другое утро с потолка сыпались на нас ледяные иглы и сосульки.

VI. На крыше мира

7 марта мы выступили только около 11 часов утра, так как дожидались, пока нас обогреет солнышком, да и утомлены были от ходьбы и долгого бодрствования накануне. Киргизы повели нас между низкими холмами вдоль ручья Кара-су — Черной воды — называемого так потому, что вода в нем ключевая и по своей прозрачности кажется почти черной в глубоких местах.

Медленно подвигался караван по сугробам, которые, казалось, становились все глубже. На востоке виднелся край долины Алая, где отроги хребтов Алайского и Заалай-ского сливаются, образуя подобие корыта. Последний из названных хребтов обрисовывался все яснее, но производил все менее внушительное впечатление, так как относительные высоты мало-помалу уменьшались. Снежный гребень хребта сиял ослепительным блеском, отливая серебром и лазурью, а над ним вздымалось ярко-голубое небо. Вокруг одетых сосной вершин горы Кауфмана, словно венчальная фата, повисли легкими клочками белые облачка!

Собака наша, видимо, наслаждалась жизнью — то ныряла в сугробах, то каталась в своей лохматой шубе по снегу, то шаловливо набирала снегу в пасть, то, как стрела, мчалась впереди каравана. Вообще собака эта с самого начала была какой-то дикой, и мне так и не удалось хорошенько приручить ее. Воспитание среди киргизов сказывалось в том, что ее никак нельзя было заманить в мою кибитку, — магометане считают собаку нечистым животным и находят, что прах от ног ее оскверняет человеческое жилье. Я хотел отучить Джолчи от этого глупого предрассудка, но нельзя было заставить ее переступить порог кибитки ни добром, ни угрозой.