Зимовка на «Торосе» - Алексеев Николай Николаевич. Страница 20

Явная неудовлетворительность картографии этого района сделалась совершенно очевидной после рейса «Седова». Выполнив проводку судов, пароход занялся сменой зимовщиков на полярных станциях, и, таким образом, его первоначальная задача по работам в море Лаптевых была совершенно исключена. Приняв к себе на борт зимовщиков с мыса Челюскина, островов «Комсомольской Правды» и устья реки Таймыра и проверив состояние станции на острове Русском, «Седов» принялся за гидрографические работы в архипелаге. На помощь к себе им и был вызван «Торос».

Пока мы шли от Диксона до пролива Фрама, с острова Русского пришло ошеломляющее сообщение о том, что там на полярной станции обнаружены больные цынгой. Можно себе представить недоумение врача с «Седова», который только что осматривал всех зимовщиков и не обнаружил среди них никакого даже намека на цынгу. Вообще эта страшная болезнь Арктики ныне совершенно исключена из наших полярных пределов. Можно допустить, что в силу каких-либо неблагоприятно сложившихся обстоятельств цынга может поразить кого-либо из зимовщиков, но встретить цынгу летом у людей, которые только что прошли медицинский осмотр и не обнаружили признаков заболевания, было делом более чем непонятным.

«Седов», убедившись, что в оставшийся до окончания навигации срок закончить гидрографическое обследование архипелага будет нельзя, решил выполнить только рекогносцировочные работы в проливе Матисена. «Торосу» было предложено начать систематические работы по обследованию архипелага вообще, для чего необходимо было остаться здесь на зимовку. Весной 1937 года в архипелаг предполагалось направить второе гидрографическое судно для окончания всех работ. Необходимо заметить, что, так как экспедиция на «Торосе» совершенно не предназначалась для выполнения комплексных гидрографических работ, в нашем составе отсутствовали геодезисты и топографы. Этих специалистов решено было прислать к нам на зимовку ранней весной с специальным самолетом.

Лагерь геодезистов на мысе Фусса после снежного шторма.

Тревожное сообщение с острова Русского вновь спутало карты «Седова», не давая ему возможности выполнить работы и в проливе Матисена. Появилась реальная угроза, что архипелаг не будет иметь более или менее верной карты и в 1937 году. Из этого положения выручил «Торос». Пока «Седов», используя считанные дни оставшегося навигационного времени, заканчивал свои работы, нам было поручено выяснить причины заболевания на острове Русском, доставить на борт «Седова» больных и только после этого стать на зимовку.

О всех решениях руководства и нашем новом назначении я передал составу экспедиции, когда «Торос» форсировал лед между островами Бианки и Русским. Под глухие удары льда люди молча выслушали новость, сулившую им год тяжелой работы вдали от привычной обстановки Большой земли.

— Вот и все, товарищи! — закончил я свое сообщение. — Если кто-нибудь чувствует себя не совсем уверенно, говорите. «Седов» еще здесь, и каждый может спокойно вернуться домой. Ложному стыду у нас места быть не должно, да и какой может быть стыд, если человек чувствует себя нездоровым или у него случилось что-нибудь дома, требующее его обязательного присутствия там.

Скажу откровенно, что я увидел явное смущение на некоторых лицах, но смущение именно потому, что заговорил о возможности желающим возвращения на юг.

— Для чего же, товарищ начальник, мы и огород начали городить, если сейчас, при первом предложении стать на зимовку, побежим на «Седова»? Не знаю, кто как, а мой камбуз работу не бросит, — внушительно заметил наш повар.

— Правильно! чего там на «Седова»! Даешь архипелаг — и баста!

Тишина, бывшая в кубрике, где я собрал весь наш состав, сменилась гулом задорных голосов.

— Итак, товарищи, значит по-рукам. Зимуем все и задание берем без всяких поправок.

— Берем, вопрос ясен!

— Ну, тогда по местам. Только на всякий случай, пользуясь присутствием на «Седове» врачей, мы еще раз все пройдем медицинский осмотр, и если врачи кого-нибудь забракуют, делать нечего — будем отправлять на юг.

— Нет, как же так, Николай Николаевич, — запротестовал матрос Шунгин, еле передвигавшийся с помощью палки после ушиба ноги. — Меня, конечно, забракуют, да ведь я же поправлюсь. Вы уж меня освободите от осмотра!

— Ничего. Пусть посмотрят, а я сам попрошу врачей, чтобы тебя не браковали.

— Ну, разве что так, а вообще я, что же, я и сейчас помогаю всем.

Утром «Торос» в густейшем тумане подошел к полярной станции на острове Русском. Если бы не маяк, блеснувший только один раз в случайном просвете белесой мглы, найти подход к острову было бы совершенно невозможно. Зимовщики Русского, предупрежденные о нашем приходе, скоро явились на борт судна. Кают-компания сразу же превратилась в настоящий лазарет, когда в ней начали хозяйничать врачи и запахло эфиром.

Коренастые фигуры с веселыми шутками толпились на палубе в ожидании процедуры осмотра. В стороне от всех стоял высокий брюнет с тростью в руке, на которую он опирался при ходьбе. С него и начался осмотр. Оказалось, что он сам был врач, и между ним и доктором с «Седова», прибывшим на «Торосе» для осмотра зимовщиков, долго шел разговор, пересыпаемый латинскими словами и специальными терминами.

— Итак, мы эвакуируем вас, — закончил беседу врач с «Седова».

Пациент молча вышел.

— Попросите, пожалуйста, следующего.

В кают-компанию вошел человек лет 25—27.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! Разденьтесь, пожалуйста. Получено распоряжение еще раз проверить состояние здоровья всех остающихся на зимовку, необходимо и вас осмотреть.

— Пожалуйста, но только зачем же вам затрудняться — я абсолютно здоров.

— Вы мажете ошибиться, врачам виднее.

Мы увидели красивую, сильную фигуру. Мускулы так и играли в свете электрических плафонов.

— На что-нибудь жалуетесь, болели чем-нибудь?

— Жаловаться? Да что вы! А болеть — ну, конечно, болел, да только данным давно это было. Корью болел, простужался, а сейчас ничего.

Врачи заставляли осматриваемого то глубоко дышать, то бегать, то сгибать руки, ноги. Долго осматривали рот. Человек беспрекословно выполнял все распоряжения, сохраняя на губах какую-то недоуменную улыбку.

— Хорошо, можете одеваться. У вас все в порядке, но если вы чувствуете, что зимовать вторично вам будет тяжело, мы вас можем отправить на юг.

— Да что вы, товарищи! Если мною недовольны — скажите прямо. Я еще весною давал телеграмму с просьбой оставить меня на вторую зимовку. В первую-то я только учился, а сейчас работаю вполне уверенно. А насчет здоровья — сами видите.

Примерно такие же сцены повторялись и со всеми прочими зимовщиками. Исключение составил начальник станции, коммунист, участник гражданской войны, перенесший тяжелую контузию от разорвавшегося белогвардейского снаряда. Врачи особенно внимательно ощупывали и выслушивали его тело.

— Да, товарищ начальник, вам следует на юг, — заметил врач.

— Неужели так плох? — вздрогнул осматриваемый.

— Ну, конечно, не «так плох», — подчеркнул врач, — но может быть хуже. Сейчас на юге вы просто будете здоровы, а после зимовки, быть может, придется и лечиться. Зачем же намеренно вредить себе?

— А что у меня особенно серьезное?

— Многое. Плохо с легкими, пошаливает сердце, чувствуется общее переутомление. Тяжело вам будет.

— Товарищи! — вдруг обратился начальник не к врачу, а ко всем присутствующим. — Вы же должны понять, что мой отъезд с зимовки будет для меня хуже всяких болезней. Ведь это моя зимовка, мои люди, вместе мы обживали Русский, вместе налаживали станцию и вдруг… нет уж, товарищи, я вас очень прошу. Легкие? Да ведь я с ними, с плохими-то, с девятнадцатого года живу. Вот эту самую станцию с ними выстроил. Не могу, как хотите, не могу уехать.

— Успокойтесь, вам ведь только советуют, предупреждают вас. Кроме того, не забудьте главного, что такие, как вы, нам нужны. Вас подремонтируют на юге и валяйте — стройте станции дальше.