Фанфан и Дюбарри - Рошфор Бенджамин. Страница 18

Что касается Фанфана, то Тронш, старавшийся задобрить брата Анже, чьи слова "иначе пожалеете" временами нагоняли на него озноб, предложил посвятить того в секреты огнестрельного оружия, обращения с ним и ремонта, в чем он сам отлично разбирался. Брат Анже эту идею одобрил.

И в последующие годы часы, свободные от беготни по улицам, Фанфан проводил в мастерской Филиберта Тронш, а ещё в доме номер 4 на рю Сен-Дени, у учителя мсье Вола, которого брат Анже оплачивал дополнительно.

Фанфан быстро научился писать, читать и считать. Дело это ему очень нравилось, хоть и меньше, чем разборка и ремонт оружия, в чем он скоро сравнялся с мсье Троншем, и особенно чем стрельба по мишеням на заднем дворе за мастерской — чтоб проверить, хорошо ли работают пистолеты.

Фанфану тяжеловато было пользоваться боевым оружием, которое приходилось класть на спинку стула — такие длинные тогда были пистолеты. По счастью, модель 1766 года была гораздо короче модели 1763 года, вместо сорока восьми сантиметров всего сорок — и Фанфан научился держать пистолет, положив его на локоть левой руки. Но предпочитал он дорожное или карманное оружие — ещё короче и легче. Малые пистолеты — это была специальность мсье Тронша! Поскольку и курок, и замок в этом случае помещались поверх ствола, как следует прицелиться было невозможно и Фанфан учился стрелять навскидку, что ему удавалось неплохо.

Как-то утром мимо шел брат Анже, чтобы выплатить Фелиции месячный гонорар, и сквозь грязное оконное стекло разглядел Фанфана. Вошел внутрь, где Фанфан, сидя на тюфяке, старательно чистил курок. Стоял мороз. Было это в январе.

— Ты один?

— Да, мсье, — Фанфан подсел поближе, потому что брат Анже был единственным, к кому он испытывал истинное движение — может быть, потому, что все именовали его "монсеньор" и потому, что тот носил черную треуголку.

— Что делаешь?

— Как видите, чиню курок. Слишком тугой спуск.

— Ты спал здесь?

— Да, я пришел сюда ночью.

— И часто ты так делаешь?

— Иногда. — Фанфана глядел мрачно, говорить ему явно не хотелось.

— Твоего дяди здесь нет?

— Если вы, мсье, говорите о Тронше, так он ещё не проспался с похмелья! Потому я и здесь!

— Он тебя бил? — угрожающе прогудел брат Анже.

— Меня нет! Тетю Фелицию! Каждый раз, когда он её бьет, я убегаю иначе не выдержу и убью его!

— Ну, ты уж слишком грозен! — заметил брат Анже, при этом гордо подумав, что у мальчишки есть характер.

— Он сделал её самой несчастной женщиной на свете, мсье!

— А почему она не говорит мне?

— Думаю, ей стыдно.

— Значит я должен нагнать страху на этого мерзавца! — заявил брат Анже.

— Это не поможет! — сказал Фанфан. — Я его должен убить! Видите? Вот так! — он нацелил в задний двор карманный пистолет, который успел зарядить, и, выстрелив, разбил старую тарелку, лежавшую метрах в десяти на скамейке.

— Мой поклон! — воскликнул брат Анже, смеясь своим глухим смехом. — И поздравляю с днем рождения, Фанфан! Тебе сегодня восемь лет. Вот три ливра, купи себе что хочешь!

— Кучу драже! — взвизгнул Фанфан. — Премного благодарен, мсье!

Потом он снова нахмурился, глядя на свой маленький пистолет марки "Квин Энн", который отыскал в мастерской.

— Как долго нужно человеку расти, чтоб мочь кого-нибудь убить, мсье?

— Как можно дольше, мой малыш, как можно дольше!

Убить Тронша Фанфану не позволила одна из тех случайностей, что бывают в жизни: Филиберт Тронш всего через две недели умер без посторонней помощи — замерз насмерть. Как следует набравшись в кафе "Де ля Селлет" он удалился в морозную ночь. "- Так что правду говорят, что и мороз может быть на пользу", — заметил Фанфану брат Анже, придя на похороны. И кроме этой пары слов ничего больше не было сказано на похоронах этого грубого животного.

На деньги, полученные на именины, Фанфан купил кило драже и преподнес Фелиции. Теперь только черные круги у той под глазами были единственным свидетельством того что на земле жил Филиберт Тронш.

— Теперь, наконец, мы заживем спокойно! — заявил Тюльпан. И следующий год действительно прошел на удивление спокойно. Фанфан был счастлив: занимался с учителем, работал в мастерской, где к превеликому своему удовольствию был теперь один и где он не вылезал из книг по оружейной части, а если что-то не ковал, то болтался по кварталу с приятелями Гужоном, Николя Безымянным и Святым Отцом. И счастлив был без меры, как и его сводный брат герцог Шартрский (которому уже исполнилось девятнадцать) тот в этот год лишился девственности заслугой Розали Дути, ослепительной красавицы из борделя мадам Бриссо; причем герцог Шартрский отсалютовал трижды, после чего удалился в восторге от такого дебюта, — если верить полицейскому донесению, получив которое генеральный инспектор полиции де Сартин дал прочитать его Людовику XV, весьма его этим позабавив.

Но вернемся к Фанфану. Кто в один прекрасный день появился на третьем этаже дома номер 20 по рю Гренета? Пиганьоль! Алцест Пиганьоль. Приглашен он был на обед. Пиганьоль, как он сам сказал, только несколько дней назад узнал о несчастном случае, и пришел почти с годичным опозданием выразить сочувствие и спросить:

— Что случилось с беднягой Троншем?

Это глупый вопрос, который свойственно задавать о людях, которые уже давно мертвы.

— Что с ним было?

— Мороз, — ответил Фанфан. — Он хотел согреться и перестарался.

— Фанфан! — одернула его Фелиция, — он мертв, и мир его праху!

— Это лишнее — разыгрывать спектакль, как положено при таких обстоятельствах. Гроша ломанного он не стоил! Но теперь, когда я все высказал, согласен, пусть покоится с миром!

— Это правда, — осторожно заметил Пиганьоль, — судя по моим впечатлениям от того вечера, когда я здесь был в последний раз…

— Вечеров таких на её долю досталось без счета, — показал Фанфан на Фелицию, — не говорю уже о моей заднице!

— Да, он не был достоин Донадье, доброго, честного Донадье, что так геройски погиб в канадских снегах! Какая утрата для вас, Фелиция, что он не пережил раны от индейской стрелы!

И Донадье Виктор, упокой Господь его душу, словно вернулся на рю Гренета, где, кстати, никогда не жил.

— Ах, что за человек был Виктор! А как умел биться! А как кричал "Да здравствует Франция!"

Фелиция расплакалась. Фанфана же рассказ весьма заинтересовал. И занимал все больше с каждым визитом Пиганьоля. Ибо Пиганьоль вернулся через две недели, потом стал ходить каждую неделю, потом и дважды — если позволяла служба: служил он писарем в тюрьме "Форт Л'Евек".

Пиганьоль мягким голосом (у него все было мягким, в том числе и голос), так вот, своим мягким, но рассудительным и приятным голосом рассказывал не только о жизни и смерти своего доброго друга гренадера Виктора Донадье, но и о стычках, боях, атаках, налетах с саблями наголо и об индейских хитростях. Все это было как в натуре, и Фанфан сжимал кулаки, таращил глаза и время от времени кричал: "Бум! Трах!" Это когда в рассказах Пиганьоля дело доходило до канонады. Фанфан горел желанием быть как Донадье, его великий дядюшка, хотел отдать свой скальп за Францию и короля. Восторженно наслушавшись рассказов, он был ещё слишком наивен, чтобы заметить, какими глазами Фелиция глядит на Пиганьоля, и что Алцест Пиганьоль своим воркующим голосом ведет разговор совсем не на военные темы. И говоря о твердости штыка и ярости канонады, он смело делал весьма недвусмысленные намеки.

И так случилось, что когда однажды вечером Фанфан внезапно вернулся домой, Фелицию он обнаружил в весьма пикантном положении. Фанфан, конечно, сделал вид что ничего не видел, исчез и возвратился только через час. Пиганьоля уже не было.

Фелиция, после долгого молчания (ей было неловко) спросила:

— Помнишь, как однажды — когда-то давно — ты говорил, что нужно было мне выходить за Алцеста?