«Литке» идет на Запад! - Юнга Евгений. Страница 13

Богатырев привел свой караван в бухту Тикси на вторые сутки после того, как мы прорвали кольцо торосов у Рыркарпия и отдали якоря на внешнем рейде Усть-Ленского порта. Суденышко, которым командовал Богатырев, было до смешного крохотным. Когда капитан поднимался на мостик, его редькообразная голова торчала над крышей рулевой рубки. Но в послужном списке старушки «Лены» числились ежегодные рейсы в Тикси и даже рискованный поход к Ляховским островам через ледовое море Лаптевых.

Профессор В. Ю. Визе (справа) и капитан парохода «Лена» якут А. Д. Богатырев.

— Хорошее капсе [25] привезу нынче, — довольно щурился Богатырев, разглядывая стройный ледорез. — Такой пароход еще не приходил в Якутию.

Омыв копоть угля, мы перебрались на «Лену», и Богатырев привез нас в залив Саго, к отлогому берегу, установленному фанерными домиками рации и метеослужбы.

— Год назад, — говорил капитан, — здесь ничего не было.

Покинув залив, «Лена» шла к Булункану — Усть-Ленскому порту. На болотистых кочках, совсем недавно безлюдных и мертвых, кипела жизнь. Грохоча по стальным нитям узкоколейки, бежали вагончики, везли щебень к еще короткой плотине мола; стучали молотки плотников, конопативших пловучие средства — кунгасы и моторные катера; часто пульсировала динамо в механической мастерской. Булункан ожидал небывалое количество грузов второго Ленского каравана, идущего из Мурманска через Карское море и пролив Вилькицкого. Здесь рождался новый порт — выход Якутской республики к морю.

Гордым хозяйским жестом Богатырев обводил берега.

— Я знаю, — повторял капитан, — вам, людям Большой земли, нечему удивляться, не такие порты принимали к причалам ваш ледорез. Но я доживу до той навигации, когда на причалах Усть-Ленской гавани запоют портальные краны! Растет и строится отрезанная бездорожьем моя страна. В прошлом году приехал в Тикси Борис Михайлов — начальник Лено-Хатангской экспедиции, и с ним еще сто тридцать человек. Они остались зимовать в бухте, и я, знающий Тикси, как никто другой, не узнал ее в этот раз. Скоро гавань Булункана станет безопасной от морских накатов, хорошей стоянкой для судов. А их уже немало: «Прончищев», «Темп», «Челюскин», «Харитон Лаптев». Вот они покачиваются на рейде, морские шхуны, и через несколько дней уйдут на остров Дунай, в дельту, на восточный Таймыр, к Новосибирскому архипелагу, стирать белые пятна с лица моей страны.

Богатырев высадил нас на рыбалке мыса Мостах, где на засольном дворе десятки женщин разделывали едва успевшую заснуть рыбу. Каждую весну капитан доставлял на Мостах людей и тару и каждую осень забирал обратно бочки, наполненные нежной нельмой, и окрепших за лето рыбачек.

Полная якутка, с глазами, как маслины, пела, улыбаясь в лицо капитану. Богатырев вслушивался в непонятные нам слова и переводил удивительную песню о разбуженной Якутии, о походе «Литке», весть о котором пятнистым топорком облетела низовья.

Якутка пела:

«Мое капсе о моей стране, которая начинается у быстрого, как самолет, Витима и кончается там, где на темном небе играют сполохи [26].

Мое капсе о якутских людях, которые долго жили сами по себе и которых превращала в калек дурная болезнь, привезенная прежними русскими.

Мое капсе о новых людях, которые приплыли через льды и туманы с далекого запада и привезли радость в наши наслеги, красивые ткани — женщинам, машины — полям, докторов — улусам, оружие — охотникам.

Мое капсе о большом и стройном, как девушка, корабле «Федор Литке», который приплыл к нам из того края, где восходит солнце, и плывет туда, где злые льды держат в плену пароходы.

Мое капсе о победе, которую все мы, якутские люди, желаем красивому кораблю».

— Я — старик, — волнуясь, говорил Богатырев. — Много прожил, много видел, и с каждым годом мне становится радостнее жить. И с каждым годом везу я вверх по реке, в улусы и наслеги, богатое капсе — большие новости о настоящей жизни, которая расцвела на гнилых берегах Булункана, о настоящих людях, присланных Сталиным подобрать ключи к Якутии со стороны ледового моря.

Капитан по-детски шумно восторгался.

Прошлым летом над безлюдными берегами бухты, где зимой вырос порт, лишь кружили крикливые топорки да на рыбалке мыса Мостах заунывно пели засольщицы. И вот пришел первый караван с запада. Волны открытого рейда приветливо качали «Товарища Сталина», «Правду» и «Володарского». Поднялась вверх по запутанному фарватеру Лены, удивляя якутские наслеги мощными обводами бортов, нерушимой прочностью буксирных дуг и задорным пыханьем дизелей, «Первая пятилетка».

Разбуженная Якутия смотрела в мир через окно Усть-Ленского порта. Бухта Тикси готовилась принять именитых гостей. Почетный ленский лоцман Афанасий Данилович Богатырев, знающий коварные шиверы [27] якутской кормилицы наизусть, как свой капитанский диплом, радостно поджидал второй караван с запада.

— Сколько дали, Борис? — спросил помполит Бронштейна.

Тот взглянул на раздробленную меловыми черточками стенку цилиндра.

— Прилично, Семен. Восемьдесят семь подъемов. Еще целый час в нашем распоряжении.

Помполит легко перекинул грузное мускулистое тело через фальшборт и, не мешая лебедчику майнать стропы, спустился в трюм запасным ходом из носового кубрика.

Гора угля загромождала просвет твиндека. Усталые бригадники не успевали разбросать плывущие конвейерным потоком мешки по неудобным бункерам «Литке».

— Зашились, Семен Яковлевич, — огорченно сознались в трюме. — Скаженная духота.

Вода, разбавленная клюквенным экстрактом, облегчала только в первые мгновения. Стоило прогуляться с мешком угля по узким коридорам бортовых ям, как грудь раздирало мучительной изжогой.

— Вира! — истошно завопил литкенский чемпион по шахматам кочегар Любарский, освобождая сетку.

— Борис! — крикнул помполит лебедчику. — Пришли сюда Клименко и Стефановича.

— Как самочувствие, Земеля?

Плотный, весь из мускулов, ширококостый и широколицый украинец Мельниченко ответно улыбнулся.

Сверкнули белизной крупные зубы, оттенив копоть на лице.

— Та ничого, товарищ помполит, — пророкотал он мягким певучим говорком. — Я ж шахтер. Привык с угольком дело иметь. Давайте подсоблю.

Он легко подкинул четырехпудовый мешок и проследил, как помполит, согнувшись под ношей, понес его к центральному бункеру.

— Справедливый человек, — сказал кочегар подошедшим бригадникам. — Каждый день по нескольку раз в кубриках бывает. Он да Бронштейн — у них всегда настоящий разговор с тобой найдется. Таким и подсобить не жалко.

— По-честному если, — сказал Мельниченко, — так в нашей бригаде один Щербина работает за троих. Всегда вывезет…

— Полундра! — крикнул помполит, опрокидывая мешок в горловину, и, прыгнув вслед, отчаянно зачихал. Невидимая в полумраке огромной коробки бункера, на три четверти забитой углем, едкая пыль набилась в ноздри, хрустела на зубах, раздражала глаза. Люстра бледно светила, и тени работавших возле нее людей фантастическими уродами двигались на стене переборки. В бункере было невыносимо душно, и там штивала только машинная команда, привыкшая к высокой температуре и спертому воздуху угольных ям.

Не прошло и минуты, как форменный китель помполита прилип к разгоряченному телу.

— Иди, набери чистого воздуха, — взял он лопату у старшины второй кочегарской вахты Мазунина, — а я поштиваю…

Семен Яковлевич Щербина, помощник капитана по политической части, или сокращенно помполит, был скроен из прочного материала. Морской хватке его выучила незабываемая «драконовская» муштра севастопольского флотского экипажа, стойкости — горнило гражданской войны, спокойствию и выдержке — годы подпольной большевистской работы в тылу у белых.