Поединок в горах - Смирнов Виктор Васильевич. Страница 12
— Смотри, Стрелец!
Метрах в трехстах от нас, вдоль Казырчика, идет человек. Он упрямо идет по липкому снегу, переставляя овальные охотничьи лыжи. За спиной — прикладом вверх — ружье.
Если бы он помог перебросить через Казырчик пару жердей — на том берегу достаточно лесу!..
— Э-эй!
Человек идет как ни в чем не бывало по направлению к Собачьему хребтику. Он не может не слышать, если только не глухой. Он не может не видеть нас, если не слеп!
Он останавливается, поправляет ружье и продолжает путь.
— Да это же Пономарь!
Стрелец в бешенстве сжимает кулаки.
— Ну да, он. И лыжи припас. Осмотрительный!
Пономарь медленно удаляется, забирая все выше в горы. Не оглядывается.
— Перехитрил он нас, перехитрил! Лучше знает эти места.
— К зимовью подался?
— Куда же еще?
— Может, просто перехватить нас пошел, с ружьишком?
— Может, и так.
Володька, прислонившись к скале, сам застыл каменной массой. Только желваки бегают. Ночной мороз заполняет долину реки ощутимо колючими волнами. Здесь, на льду, ни единой щепочки для костра.
— Если не выскочим, замерзнем ночью, Стрелец.
Он не отвечает. Пономаря уже не видно в синеющих горах. Пусто, холодно. Ватник — ненадежная защита против саянской ночи.
Неутомимый Казырчик хлюпает в промоинах. Ручейки перестают бежать со скалы, замерзают — закатное небо отражается в глянцевой стенке.
Пожар в тайге
Несколько случайно найденных на льду прутиков, конских котяхов — вот и все наше «кострище». В течение десяти минут можно погреть руки, полюбоваться робким пламенем. А впереди — нескончаемая саянская ночь.
— Эге-гей! — кричу я скалам в тщетной надежде услышать чей-то отклик.
Горы возвращают мой крик бездушным, насмешливым эхом.
Стрельцов пристально глядит на костерик, и в глазах его прыгают огненные блики, будто трепещет какая-то зарождающаяся мысль.
— Выскочим, Михалев!
— Как?
Вместо ответа Стрельцов, скинув ватник и сапоги, лезет на скальную стенку. На небольшой высоте над нами, метрах в пяти, растет несколько невзрачных кривых березок. Они прицепились к выступу и держатся каким-то чудом.
Взобравшись на выступ и вцепившись пальцами в расщелину, Володька достает охотничий нож.
Ему трудно удерживаться на скользких камнях. Я кидаю ему пояс.
— Пристрахуйся как-нибудь к выступу! Стрельцов срезает березки. Прошелестев ветвями, они плюхаются на лед.
Солнце давно село за дальними горами. Потрескивают наверху лиственницы, атакованные холодом.
Володька, тяжело дыша, спускается со скалы, вытирает кровоточащие руки о ватник.
— Давай намораживать переправу, Михалев!
Он перебрасывает березки через Казырчик — вершинки падают на плотный заберег. Чахлые стволы прогибаются, приникают к потоку. Конечно, по такой переправе не пройдешь: с первого же шага утянет Казырчик. Но у Стрельцова другой план.
Шапками мы черпаем воду и льем на тонкий березовый мосток. Мороз усиливается, и через полчаса пальцы уже заходятся от холода. Шапки, обросшие корочкой льда, тяжелеют и позванивают, как ведра.
— Только не останавливаться, Михалев!
Жерди разбухают, покрываются льдом и становятся толстыми и твердыми, как стальные брусья. Пленочка льда уже тянется от одной жерди к другой, крепнет.
Рождается хлипкий мосток. Чем больше силы набирает мороз, тем быстрее растет переправа.
Нам некогда перемолвиться даже словом. Пальцы уже не шевелятся, скованные холодом.
Сгущается темнота.
— Можно проползти, пожалуй, — говорит Стрельцов. — Я первый. Ты В случае чего держись за жерди, я прихвачу их.
— Ты тяжелей меня, Стрелец. Я пойду…
Медленно, всем телом приникнув к шаткому ледяному мостику, я перебираюсь на прочный заберег.
— Давай, Стрелец.
Жерди потрескивают под его крупным телом, мостик выгибается. Стрелец ползет, касаясь руками воды.
Наконец-то мы оба на прочном льду. Первые звезды появляются на небе. Нам еще около шести километров по снегу, через перевал.
— Возьми! — Стрельцов протягивает мне шарф. — Обвяжешься. Шапка-то ледяная.
— А ты?
— У меня носки шерстяные, кроме портянок. Как-нибудь прилажу… Давай скорее, надо выйти на след Пономаря, не то заблудимся.
Колеи от лыж Пономаря темнеют на снегу — словно две гигантские гусеницы проползли. Мы идем, согреваясь собственным движением. Лишь бы без остановки выбраться к зимовью. Там мы найдем железную печурку, чайник…
Мороз заползает под ватник. Оттепель не властна сибирской ночью.
Уже близ перевала, на стылом горном ветру, меня прохватывает резкий, надсадный кашель. Стрелец ждет, пока пройдет приступ.
— Постарайся потише, — говорит он вполголоса. — Пономарь, может, нас ждет. Для него закон — тайга.
«Закон — тайга»… Мало ли здесь в Саянах, расщелин, куда можно сбросить тела? Весной ручьями вынесет в Казырчик, перемелет о камни — ищи-свищи.
Звезды совершают над нами свой медленный круговой путь. Горы тихи, белеют во тьме неясными громадами. Ни огонька, ни человека.
Стрельцов останавливается. Я натыкаюсь на него, мы тяжело дышим, измученные борьбой с крутизной и снегом.
— След потерял, — шепчет Володька.
Ощупью стараемся найти колею от лыж. Пальцы хватают твердый наст. Неужели заблудились?
Где-то под нами расстилается лесное море. Всего лишь в каких-нибудь двух-трех километрах — зимовье.
— Приехали, — говорит Стрельцов. — Придется огонь разводить, однако.
Он, как всегда, спокоен и нетороплив.
И тут внизу, среди тайги, показывается алое пятнышко. Чей-то костер? Пламя растет, языки его уже достигают вершин далеких лиственниц. Что-то уж слишком могучий огонь для охотничьего костра.
Алые клубы дыма встают над тайгой, сыплются искры. Это немой пожар. Ни звука не долетает до нас.
— Пономарево зимовье горит! — спохватывается Володька. — Айда быстрей!
Мы идем по тайге, держа направление на пожар, как на маяк. Несколько перепуганных ночных птиц взмывают над головой.
— Ну, молодец, ну, молодец, — шепчет Стрельцов. — Поспел-таки, поспел…
Теперь до нас долетает треск и гул пожара. Смрадные, густые облака копоти поднимаются высоко над деревьями. Удушливый тяжелый запах плывет по тайге.
— Да ведь это резина горит! — я хватаю Стрельца за руку, останавливаюсь, заглатывая воздух. В одну секунду до меня доходит смысл последней строчки в Жоркином блокноте: «Покрышки. Роль П. 46-я».
— Покрышки горят, Стрелец! Пономарь отвез их на зимовье тогда, в апреле, с последним зимником, чтоб припрятать до поры. А Жорка видел или догадался… Ты понимаешь, Стрелец?
— Погоди, — мрачно отвечает Володька. Дым клубится над горящим зимовьем, поднимаясь на огромную высоту. Искры сыплются сверху, как на фейерверке. — Сколько же здесь этих покрышек! Небось не один десяток! Это даже не воровство, это похуже…
— Володька, завтра же, с рассветом, вызовем следователя, слышишь?
— Не спеши, — все так же угрюмо отвечает Стрельцов. — На этом мы их не поймаем. Подумаешь, горелая резина… Раньше надо было прийти.
Через полчаса мы выходим к пожарищу. Зимовье догорает. Языки пламени бродят над грудой золы. Окрестные лиственницы тянут к черному пятну обгоревшие сучья, будто указывают на место преступления. На много метров вокруг снег темен от жирной копоти.
— Подожди, не выходи, — предупреждает Стрельцов.
Мы оглядываем поляну, озаренную красным светом. Никого.
— Ушел, — говорит Стрельцов. — Чисто сработано.
Заслонившись рукой, он подходит ближе к огню и, нагнувшись, достает какой-то бесформенный черный кусок.
— Смотри, была покрышка… А я в прошлом году машину побил из-за лысой резины. Каждый год переплачиваем… А они вон где…
Нестерпимым жаром пышут уголья.