Жара в Аномо - Коваленко Игорь Васильевич. Страница 42

— Вот она какая, наша улика. Сделано в Гонконге… далеко…

Сержант молчал.

Нгоро вынул из ящика стола лупу и подошел к окну, чтобы рассмотреть зажигалку получше.

Жара в Аномо - i_007.jpg

Он рассматривал ее, привалившись животом к подоконнику, так внимательно и долго, как, вероятно, изучает фанатичный биолог неведомую бациллу, внезапно обнаруженную в поле микроскопа.

Киматаре Ойбор наблюдал, как он ее рассматривает. Потом не выдержал и спросил:

— Я вам больше не нужен, гражданин капитан?

— Нужны, — обернулся к нему Нгоро с поощрительной улыбкой, — чувствую, вы мне всегда будете нужны, сержант. Молодцом. Это уже очень серьезная находка. Возвращаю ее вам с уверенностью, что вы знаете, как использовать ее в деле. Пусть немедленно сделают снимки, и приступайте.

— Виноват, мой капитан, но я понятия не имею, как ею воспользоваться. На ней уже ничего стоящего не прочесть после стольких пальцев.

— Полноте, есть другие возможности.

— Уверяю вас, ума не приложу, как все же ею воспользоваться?

— А экспедиция? А подозрительный янки на месте убитого? А его покровитель из "Масаи"? А двадцать шесть процентов белого населения? А девчонка из "Абреже", наш агент в Аномо? А гангстерские гнезда в тайных притонах и открытых борделях под вывесками "салонов для массажа"? А Интерпол? А долгосрочные туристы? А спортивные связи с Викторией и Дальним Востоком вообще? А лавки антикваров? — Нгоро размашисто шагал из угла в угол, как проделывал это всегда в моменты сильного возбуждения. — Достаточно? Или вы все еще будете утверждать, будто не имеете понятия, к чему приложить свой разум и профессиональное чутье?

— Мне казалось, у вас уже заготовлены указания на этот счет.

— Ну хорошо. Начните с экспедиции. Обсудим вместе. Садитесь.

Оба и не подозревали, что в это самое время, схоронясь в густой листве высокого дерева, замирая от сознания отчаянной своей смелости, совершенно несвойственной ему, напряженно следил за их окном не кто иной, как папаша Гикуйю, владелец ночного бара на весьма отдаленной от четвертого зонального полицейского управления улице Капуцинов. Бинокль едва не вываливался из его дрожащих рук.

38

Не успели нефтяники после смены устроиться на длинном, подструганном сверху бревне перед самодельным столом, который чудом держался на коротеньких, рахитичных ножках, а загадочно ухмылявшаяся Джой уже сдернула целлофановое покрывало с большой, как таз, миски, обнажив для всеобщего созерцания огромный, исходивший паром шар из вареного теста.

— Шо воно таке и з чим його идять? — недоуменно буркнул под нос Сергей Гринюк, устало пододвигая посудину с диковинным блюдом.

Джой подалась немного прогуляться в сторонке. Она с чрезвычайно скромным видом тихонько напевала бессловесную песенку и с бессознательным, этаким приученно-естественным манером прилежной гимназистки разглаживала ладошками складки на фартуке, интересовалась волнистой линией горизонта.

Не только Сергей, но и прочие чревоугодники, жаждущие обеда, дружно ломали головы, пытаясь отгадать нежданную загадку юной стряпухи.

— Разваренный хлебный мякиш, — предположил кто-то.

— Нет. Клейкое тесто в масле, — подал голос другой.

— Я, кажется, понял, это священное лакомство ньондусских ватусей.

— Нет, нет, скорее туго скрученные слоновьи уши.

Спор разгорался. И только Сергей да Баба-Тим молча и внимательно продолжали разглядывать диковинное яство со всех сторон.

Сергей сказал наконец, сдаваясь:

— Слопаем, братцы, лишь бы съедобное. Начинай, Тимоша.

— Ты начинай, ты.

— Запросто. Ей-бо, интересно, что оно такое?.. — Сергей крикнул стряпухе, все еще скромненько и застенчиво ковырявшей песок носочком изящной ножки и любовавшейся горизонтом в явном ожидании восторженных комплиментов: — Эй, барышня! Джойка! Что за еда у нас?

— Вареники. Обещанный сюрприз, — торжественно объявила она.

— Сама вареник! — машинально выпалил Баба-Тим, но тут же сообразил, что она вовсе не дразнит его друга.

Губы Сергея плотно сжались, веснушки на покрасневших скулах поблекли, лобастая его голова затряслась, словно попала под ток высокого напряжения, а в прищуренных глазах маленькие, прыгучие чертики взялись за руки и пустились в такой пляс, что на опаленные ресницы скатились слезы. Дрожащие, сверкающие веселыми огнями капельки.

— Вареник… — зачарованно повторял Баба-Тим ставшее крылатым, почти легендарным, так хорошо знакомое всякому в лагере и такое таинственное для аборигенов словечко всеобщего любимца — дизелиста. — Хорошо пахнет, вкусно, вкусно.

Сергей подергался еще с полминуты, точно маялся от беззвучной икоты, отдышался, сложил ладони рупором и прокричал что есть силы в сторону химической лаборатории:

— Габи-и-и! Скорей сюда-а-а!

— Хорошо пахнет, — бормотал Баба-Тим, принюхиваясь к миске, — ка-пи-таль-но.

Габи встревоженно выпрыгнула из автобуса и прибежала к ним.

— Вот это — вареник, чтоб знала, — сказал ей Сергей, — ой, мама родная!.. Сфотографируйте меня с куховарочкой на память!

Впервые за столько дней личико Габи Амель озарилось откровенной широкой улыбкой, нефтяники невольно приутихли, с радостью узнавая в ней былую хохотушку и затейницу.

— Джой, милая девочка, — ласково сказала она, обращаясь к обиженно надувшей губки стряпухе, — ты нарочно, чтоб посмешить?

— Толченый картофель в тесте сварить, облить маслом, измельченный и поджаренный лук… — пролепетала та, подходя поближе, — ты же сама мне объясняла. Вот я и приготовила. Сразу два. Второй думала приберечь для Бориса и остальных ребят. Что же тут смешного?

— Разве я ничего не говорила о размерах?

— Нет, а что?

— Такие годятся для слона, — Габи обняла подружку, — для себя они лепят совсем маленькие, в треть ладони.

— Ну и зря, больше — лучше, и ребенку понятно,

— Конечно, ты права. Ничего не понимает наш Сергей в своих варениках. Вот отберем сейчас, чтоб не насмешничал.

— Боже упаси! — замахал дизелист руками под дружный смех приятелей. — Не отдам! Ну и бабоньки! Еле дождался, а они отнимать! Проглотим с благодарностью! Вперед, нефтяри!

И проголодавшиеся, как зайцы в паводок, нефтяники разом набросились на кулинарное творение приободрившейся кормилицы, предварительно разрубив его на куски.

Габи тоже попробовала и сказала:

— Действительно вкусно, только картошка внутри очень соленая.

— Он не любит сладкую, — оправдывалась Джой, кивая на Сергея.

— Сойдет, — откликнулся дизелист, — есть почти можно, не кукуруза.

— Мне тоже уже надоело бесконечное пошо, — сказала Габи, — а уж нашим мужчинам и подавно.

— И Борису, — подхватила Джой, — он сказал, что мелкая кукурузная мука похожа на глинистый порошок для раствора. Он мне сказал.

— Я пошо люблю, — промычал Баба-Тим с набитым ртом. — Люблю. И бобы. И мясо всегда люблю. И вареник. Теперь. Неси второй.

— Тот ребятам. Ешь лепешки.

— Я лепешки люблю. И бананы. И сок. И финики, — бубнил Баба-Тим, поглощая все, до чего дотягивались его длинные, как удилища, руки, с быстротою хорошо отрегулированной молотилки.

В разгоревшейся помаленьку затрапезной дискуссии о достоинствах той или иной кухни не приняла участия лишь сама стряпуха.

Она заметила, что на территории лагеря появился посторонний.

Человек в длиннополой белой одежде ехал верхом на муле, тщетно стараясь подбодрить меланхолично плетущееся животное толчками пяток и пощелкиванием пальцев свободной от повода руки.

Джой узнала седока, однако не подала вида перед друзьями.

— Скажите, — вдруг обратилась она к Сергею, — когда вы перегоняли трактор, кто-нибудь был поблизости?

— Ты о чем?

— Вы отогнали трактор. До аварии с насосом, да? Кто был при этом?

— Я один, отогнал и все, кому оно надо. А тебе зачем?

— Никого не было поблизости? Матье, например.