Меж двух океанов - Ганзелка Иржи. Страница 15

— Вот вам подробная морская карта залива. Хотите посмотреть, пока за нами не вернется лодка? По правде сказать, я уже с Эль Валье знаю ваше пристрастие к точности. Так вот этот островок на юге — Табога. До прорытия канала на нем была главная международная перевалочная база. Потом мы поплывем сюда, вдоль Жемчужных островов вплоть до Гарачине, а дальше вверх по течению реки Самбу в глубь материка.

Впервые перед нами столь детальная морская карта. Извилистая линия панамского побережья усеяна красными и черными точками. Каждая из них обозначает положение маяка с указанием высоты сигнальных огней над уровнем моря, видимости в морских милях, интервалов поворота в секундах, а также формы и цвета полос, имеющихся на каждой башне маяка, чтобы морякам легко было определить их в дневное время. И каждый пункт побережья, который может служить для ориентировки, начиная с гор и каменных мысов и кончая песчаными отмелями и типичными видами растительности, любой силуэт суши помечены значками, принятыми в международной кодификационной системе. Но еще интереснее на карте выглядит море. Все оно покрыто тысячами мелких цифр, показывающих глубину. Глядя на такую карту, как бы видишь перед глазами каждую впадину, каждую подводную скалу, любую малейшую неровность, сколько бы тонн воды ни покрывало их.

— Особенно коварна восточная часть Панамского залива, — замечает Джим. — Во время отлива не одно судно садилось там на мель. Поглядите-ка на залив Сан-Мигель. При отливе тут всего с полсажени воды, бывает даже и четверть. А здесь, в двух милях от берега, боды уже достаточно.

В сумерках к борту «Альбатроса» причалила лодка с последними пассажирами. И пока все они укладываются спать на волосяных матрацах, разложенных по палубе, моторная лодка выходит в сгущающуюся тьму ночи, в открытое море.

Гарачине — ворота Дарьена

Две минуты седьмого над восточным горизонтом показался красный диск солнца, и его лучи зацепились за крутые берега недалекого полуострова Пунта Гарачине. Мы были почти у цели. За ночь «Альбатрос» прошел около двухсот километров водами Панамского залива и пересек его.

Прямо под восходящим солнцем вырисовывались похожие на чубы горы, сплошь заросшие лесом. К северу уходила необозримая гладь моря, о котором карта сообщала, что это, собственно говоря, залив Сан-Мигель, глубоко вклинившийся в Панамский перешеек. Та горная цепь, что проходила к югу от нас, за мысом Гарачине превращалась в сплошную береговую линию южноамериканского материка, лишь несколько десятков километров отделяет нас от Колумбии.

Матрос, стоявший на носу «Альбатроса», через каждые десять метров промеряет дно залива лотом. Под килем то и дело шуршат раздавленные раковины. И вдруг корма садится на дно. Машины в полную силу дают задний ход, продвигая лодку дециметр за дециметром, пока, наконец, не вызволяют ее из плена мели. Но только на какие-то минуты.

— Вот мы и сели. Нот. не боитесь, — успокаивает рулевой горстку люден, сбежавшихся на нос. — Перевернуться мы не можем. Лодка села плоским дном. Обдерем немножко краски, подождем несколько часиков, и прилив снова поднимет нас.

Прямо против того места, где мы застряли, на пологом берегу виднеется кучка легких свайных построек, а неподалеку, вис досягаемости прилива, стоят без дела ряды простых челнов, преимущественно выдолбленных из стволов лесных великанов. За рыбачьей деревней, окропленной тенями кокосовых пальм, к границе леса тянется узкая полоска рисовых и кукурузных полей, небольшие участки сахарного тростника и банановые роит. Мы еще не успели коснуться суши, а перед нами уже как на ладони вся экономическая база жизни в селении Гарачине. Но три или четыре часа, которые нужно прождать, пока прилив не подстелет под «Альбатрос» метровый слой поды, можно использовать куда полезное на берегу, чем в пекле крытой палубы.

Берег находится метрах в двухстах от беспомощного судна. И тем не менее нам приходится целых полчаса месить ногами черную грязь и стискивать зубы, когда тысячи мелких ракушек немилосердно впиваются в ступни.

Наконец мы на берегу, и вокруг нас уже собралась живой стайкой половина деревенской молодежи. Увидеть нежданных гостей было для этих полуголых мальчиков и девочек таким же приятным разнообразием в жизни, как и для нас очутиться в идиллическом окружении Дарьенской деревни рыбаков. Обоюдное удовлетворение.

Все селение Гарачине стоит на курьих ножках — на метровых и двухметровых сваях. Столь же экзотический вид придают ему и крыши, сплетенные из связок пальмовых и банановых листьев. В первую минуту мы даже растерялись, не зная, что же, собственно, перед нами: хижина или крытая сцена. Дело в том, что редко у какого жилища имеются все четыре стены. В большинстве случаев пол соединяется с крышей двумя, от силы тремя легкими переборками из бамбука, переплетенными прутьями и листьями. У свежего воздуха в Гарачине явное преимущество перед скрытой от посторонних глаз частной жизнью дома. Лишь коммерсант да двое-трое деревенских сановников, верных цивилизованной интимности. задыхаются в своих деревянных конурах.

В равной степени необычным был в Гарачине и вид поселян. Это своеобразный тип люден! В их чертах, фигурах и цвете кожи непостижимо смешались этнические элементы Европы, Африки и Америки. Тут не было ни одного белого, негра или чистокровного индейца, зато в каждом была частица всех. И ни для кого из взрослых приход посторонних людей не показался какой-то новинкой. Как только спала первая волна довольно равнодушного любопытства. каждый занялся своим делом. Девушки с ведрами на голове побежали к протекающей неподалеку речке; одни женщины возвратились к выдолбленным наподобие воронки деревянным чашам и продолжали просеивать над ними рис, бросая его из плетенок против ветра, чтобы очистить от шелухи; другие потащили с полей гроздья бананов и корзины кукурузы. А мужчины, те, что не ушли на рыбную ловлю или не были заняты постройкой лодок, дремали в тенистых закоулках.

Недалеко от деревни за живой изгородью кустарника показалось сухое русло Сан-Антонио. Наверное, больше половины деревенских женщин билось тут за капли воды, в которой можно было бы выстирать кучку белья. Несмотря на близость моря и целую сеть речек и ручьев, нанесенных на карту побережья, в конце засушливого периода деревне приходится бороться за каждый литр воды. С трудом ее добывают из колодцев и желобов, вырытых в каменистом русле, куда вода медленно просачивается из сырого песка. Некоторые сточные ямы с водой служат общественными прачечными, иные местом для купания или колодцами питьевой воды.

Впрочем, это не единственная печаль людей в деревне Гарачине. Почти никто не умеет здесь ни читать, ни писать. В конце концов им пока что нечего читать и не о чем писать. Они не имеют никакого представления о медицине. Врача они еще не видели, да и вряд ли много слышали о нем. Об изоляции их мирка свидетельствует и то, что в одной имеющейся в Гарачине лавке до сих пор действительны монеты, давно уже вышедшие из обращения на всей панамской территории. Что из того, если где-то в этой большой Панаме какой-то министр финансов отменил их? Это его дело. А в Гарачине условились, что монеты действительны, и все в порядке. Радио сюда не дошло, почты нет. Нет здесь и электричества, а люден, видевших телефон. автомобиль и каменный дом, можно перечесть по пальцам. А ведь этот уголок Панамы расположен в неполных двенадцати часах пути на моторной лодке от оживленнейшего перекрестка мира.

Изоляция люден в Гарачине имеет и еще более трагические последствия. Деревня вынуждена кормиться из своих собственных источников, весьма однообразных. Ее обитатели давно утратили самостоятельность прежних поколении во многих решающих, жизненно важных делах. Ножи, посуда, соль, обувь, текстиль — все это отнимает от их стола большую часть риса и бананов, кукурузы, кокосовых орехов и рыбы. Не хватает ни того, ни другого. А отправиться на примитивных суденышках в ближайший порт с обменным товаром трудно: тут нужна отвага, как и во всей тяжелой жизни этой деревни, заброшенной на край панамского света.