Замок Персмон. Зеленые призраки. Последняя любовь - Санд Жорж. Страница 82

— Я честный человек, — сказал он с гордостью, мои обвинения основательны… Если бы вы вели себя так, как надлежит смелому и проницательному мужу, то я был бы совершенно спокоен; но ваша слабость заставляет подумать, что вы слишком снисходительны, никто не помешает мне сказать вам это. Вы пожелали стать повелителем Фелиции Моржерон, это было нелегко, и несмотря на ваше образование, вы не сумели сделать из нее честной женщины. Может быть такой невежда, как я, лучше сумел бы управлять ею. Я имею право осуждать вас и буду смеяться вам в лицо, если вы не отомстите за вашу честь и за мое самолюбие, потому что ведь я также смешон, любя так долго эту женщину и позволив другому завладеть ею. Я хочу, чтобы все узнали, что она достойна презрения.

— Но я не хочу, чтобы все презирали ее, хотя бы она даже и была достойна этого. Если я должен отомстить, то я поступлю иначе и запрещу вам оскорблять и позорить ее. Вы побудили меня к решительным мерам, и мы должны рассчитаться с вами.

— Что же вы намерены сделать со мной?

— Я вас убью, господин Сикст, — совершенно спокойно ответил я.

— Вы убьете меня?

— По всей вероятности. Я вам скажу при свидетелях, что вы солгали, и без злобы и ненависти буду драться с вами до тех пор, пока один из нас не упадет мертвым. Итак, если вы хотите удовлетворить вашу злобу и досаду, то можете подвергнуть вашу жизнь самой неизбежной и серьезной опасности.

— Не думаете ли вы напугать меня?

— Если бы я хотел напугать вас, то моя угроза была бы низостью. Я знаю, что вы настолько же храбры, как и я, но также знаю, что человек с сердцем и разумом ради одного желания совершить дурной поступок не убьет и не захочет чтобы его убили. Подумайте о том, что я сказал вам, господин Сикст, это мое последнее слово.

— Вы странный человек, — сказал он мне, подумав немного, — я вижу, что вы убеждены в том, что говорите, и спрашиваю себя, почему вы решились так действовать. Я не могу понять этого.

— Если вы спокойны, то я могу объяснить вам.

— Говорите.

— Вспомните о моей дружбе с Жаном Моржероном, о доверии его ко мне и о тех обязанностях, которые наложила на меня его смерть. Его сестра сделала ошибку, он простил ее за это. Он защищал ее от всех и против всех и таким образом помог ей восстановить репутацию. Я не могу забыть того, что Жан Моржерон сделал для своей сестры, и должен продолжать это, насколько возможно дольше, потому что, прежде чем быть мужем Фелиции, я был ее братом. Таковым я был принят в их семью.

— Да, это правда! Но простить, возможно ли простить то, что делается теперь в вашей семье?

— Я не говорю вам, что прощу в моем сердце, но наружно я сделаю это. К тому же я не хочу принять никакого решения, прежде чем не узнаю, не старались ли вы обмануть меня. Я буду полагаться только на себя чтобы разузнать правду, и все, что вы скажете, будет казаться мне неправдоподобным. Не старайтесь же помочь мне!

— Вы меня знаете как честного человека, а между тем говорите, что я хочу обмануть вас? Вы оскорбляете меня!

— Нет, Сикст, я знаю, что под влиянием страсти и негодования можно наговорить таких небылиц, в которых после приходится раскаяться и стыдиться… Это случается почти со всеми честными людьми хотя бы один раз в жизни. Вспомните же наш разговор недалеко отсюда на прошлой неделе. Вы защищали и опровергали, вы были взволнованы и даже слегка заблуждались. Видя вместе тех двух молодых людей, близость которых, преступная или невинная, всегда неприятно действовала на вас, вы сейчас же предположили дурное. Но между тем вы не были вполне уверены в этом, потому что сами сказали мне: «Я не люблю более вспоминать о Фелиции Моржерон» и минуту спустя прибавили: «Я не перестану любить ее, если буду уверен в том преступлении, в котором подозревал ее!» Даже и сегодня вы повторяли почти то же самое, и мы могли даром проговорить с вами два часа, обсуждая и опровергая наши предположения.

— Вы лжете, господин Сильвестр! Не сердитесь на это слово, так как я знаю, что вы лжете из хорошего побуждения. Вы считаете своею обязанностью солгать, но нисколько не сомневаетесь в их проступке, иначе не пришли бы сюда!

— Отчего же? Ведь и вы здесь!

— О, вы гораздо хитрее, чем кажетесь! Вы хотите заставить меня сказать то, что мне известно.

— Я вам запрещаю говорить что бы то ни было!

— Другими словами, не хотите быть обязанным мне, но если я невольно проговорюсь, вы будете довольны! Итак, думайте, что я сказал нечаянно. Мои пастухи вот уже год видят, как Тонино и ваша жена приходят сюда. Уже год как обманывают вас!

— Вот ничтожная причина, чтобы подозревать их в измене? Приходить сюда не значит совершать против меня преступление!

— Разве вы знали об этом?

— Конечно, потому у меня и не было никаких подозрений.

— А знаете ли вы, что в прошлый понедельник ваша жена была здесь?

— Конечно, а то иначе каким бы образом я узнал, что здесь существует грот, если бы не она указала мне его?

— Вы на все находите ответ. Но я повременю. Я не буду разглашать, но предупреждаю вас: я даю вам месяц, чтобы узнать все.

— А я даю вам столько же времени, чтобы подумать о том, что я сказал вам.

— Если я расскажу, вы убьете меня?

— Или же вы убьете меня, потому что мы будем драться как дикари.

— Вы слишком философ или слишком человеколюбивы, чтобы убить вашу жену или вашего соперника, а вместе с тем вас не мучает совесть, когда вы угрожаете мне, который хочет спасти вашу честь?

— Вы одобрите меня, — сказал я смеясь, — в тот день, когда предадите все огласке и я расквитаюсь за ту благодарность, которую вы теперь требуете. Вообще каждый должен заботиться о своей чести и о чести ближних так, как он понимает это, тем более что нет законов, могущих защитить ее.

— Законов? Нет, они существуют. Вы можете подать на меня жалобу в суд за клевету.

— Этим я разгласил бы только и дал бы людской злобе вечный повод к шуткам и насмешкам.

— А если я сегодня же расскажу всем, что вы угрожали убить меня, и отправлюсь предупредить власти, чтобы они взяли меня под свое покровительство? Итак, думаете ли, что, стращая меня, вы усыпите все толки?

— Значит, я должен сейчас же убить вас или себя? Я не ожидал этого. Но все равно! Вы так злобно, безумно и упорно пристаете ко мне, как с ножом к горлу! Защищайтесь, господин Сикст, мы оба не вооружены, никто не видит нас, потому мы можем бороться здесь до тех пор, пока один из нас не задушит другого.

— Вы говорите серьезно?

— Вы нападаете на меня, следовательно, я должен защищаться!

— Я нападаю на вас?

— Вы объявили, что собираетесь обесчестить мою жену, а следовательно, и меня, поэтому если я выпущу вас отсюда, то никто не помешает вам сейчас исполнить угрозу.

— Я вам давал месяц…

— С условием, что по окончании его я должен буду подчиниться вам. Я не могу согласиться на это. Давайте же бороться или же поклянитесь, что вы ничего не скажете.

— Бороться здесь, почти без света и без воздуха! В такой тесноте — ведь это будет очевидным убийством, господин Сильвестр.

— У нас будут равные шансы. Снимайте же вашу одежду, так же как и я.

— Хорошо, — вскричал Сикст, — если бы я отказался, вы могли бы подумать, что испугали меня; я же не хочу плясать не по своей дудке. Я человек богатый и всеми уважаемый в деревне, и потому не хочу, чтобы какой-нибудь господин имел право хвалиться предо мной. Будем драться, и горе вам, пожелавшему это!

Мы схватились.

— Погодите, — сказал он, не выпуская меня, — самый сильный столкнет другого туда, куда он сможет.

— Хорошо.

У него опустились руки, и он побледнел.

— Умереть без покаяния, неужели это все равно вам? Поклянемся же, что тот, кто убьет другого, не оставит его тело на съедение орлам и коршунам!

— Напротив, я требую, чтобы вы оставили меня там, куда я упаду, и чтобы сами спаслись бегством.

Он не мог отказать мне в той выгоде, которой мог воспользоваться. Он принял воинственное положение и замахнулся, чтобы ударить меня, я отразил удар, не отплачивая ему тем же. Тогда, видя, что я не поступлю так до последней крайности, он уже более не осмеливался отступить от правил борьбы. Несмотря на его смелость и силу, он был очень взволнован и поражен мрачным видом той местности, в которой мы находились, а потому в его взгляде отражался ужас и тоска. Вскоре я увидел, что могу погубить его, но решил пощадить, стараясь доказать ему мое превосходство, не злоупотребляя им. Через минуту он упал, и я насел из него, схватив его за горло, и видя, что он не просит пощады, сам предложил ее ему.