Судьба кочевой культуры - Жуковская Наталия Львовна. Страница 12

Однажды в Баян-Агте

Гордость Монголии — ее старики. Они опора и надежда этнографической науки. Без них мы не знали бы и десятой доли того, что собой представляет традиционная культура народа. Так я отвечаю на вопрос, весьма часто задаваемый мне: почему меня интересуют только старики? Конечно, старик старику рознь, хотя, по моему мнению, человек, проживший долгую жизнь, всегда найдет, чем поделиться с идущими на смену, напомнит о том, чего не следует забывать. А некоторых иначе как «энциклопедией народной культуры» и не назовешь. Об одном из них этот рассказ.

Баян-Агт — «Богатый лошадьми» — так называют местность и расположенный в ней сомон его жители, монголы Булганского аймака. Обилие лошадей мы отметили сами, не раз заезжая по дороге в юрты попробовать знаменитый на всю Монголию местный кумыс. Он и вправду хорош: густой, жирный, пьешь его медленно, стараясь растянуть удовольствие. При этом не спеша беседуешь с хозяевами о погоде (в Монголии это отнюдь не признак дурного тона, слишком многое зависит от нее в хозяйстве скотовода), о стрижке овец, о детях и их планах на будущее, заодно ввернешь несколько этнографических вопросов о прошлом житье-бытье, втянув всех присутствующих — и хозяев, и их гостей — в активную беседу. Незаметно под разговор выпита уже не одна пиала кумыса, и как только приходит ощущение, что еще глоток — и тебя разорвет на части, спешим покинуть юрту. Впрочем, через несколько десятков километров все можно повторить сначала — в этом одна из приятных особенностей данного напитка.

Однако не только интерес к кумысу привел нас в Баян-Агт. Гораздо больше интересовали нас старожилы сомона, местные старики, знатоки истории и культуры своей страны, неистощимые рассказчики.

Возле правления сомона толпился народ, стояли машины, лежали какие-то мешки. Мы поинтересовались, что происходит. Оказался массовый, несколькими бригадами, выезд на сенокос. Одна из бригад полностью укомплектована стариками, которые уже могли бы по возрасту позволить себе ни в каких сенокосах не участвовать, но они сами этого захотели, желая доказать нынешней молодежи, что и они еще на что-то способны.

Цель нашей поездки оказалась под угрозой. Какие уж тут беседы и разговоры, если люди готовятся к важному делу. Однако почему не попробовать? Нам показали юрту, в которой собрались все старики на последний перед выездом обед. Сомонное правление выделило каждой бригаде по барану, и хозяйка юрты уже варила мясо, а рядом в тазу ожидали своей очереди потроха. Тут же стоял наготове бидончик с согревающим напитком — домашней перегонки молочной водкой. Был конец августа. По народному календарю — осень, а осенние ночи в Монголии ох как холодны!

Пять или шесть стариков не спеша курили и столь же не спеша о чем-то беседовали, сидя вокруг очага на полу в самой будничной позе — одна нога под собой, колено другой чуть выдвинуто вперед. Появление русской женщины с двумя спутниками-монголами столичного облика — скульптором А. Даваацэрэном и этнографом Д. Нямом — прервало эту беседу и явно заинтересовало присутствующих. Но традиции гостеприимства превыше всего. Пока мы здоровались, обходили юрту по часовой стрелке вокруг очага и рассаживались на вежливо предложенных нам маленьких табуретках, никто не задал ни одного вопроса. Обычно в таких случаях не спешим и мы, но соблюдение всего традиционного ритуала (обмен табакерками, курение, чаепитие, разговор о том о сем и лишь по окончании всего переход к делу) требовало времени, а у нас именно его-то и не было.

Все решали первые несколько фраз. Заинтересуют наши вопросы стариков — они останутся, не заинтересуют — извинятся, что ждут дела, и уедут. Имя Даваацэрэна старикам было известно, и когда он представился, это произвело на них впечатление. Они внимательно выслушали его импровизированную речь о нашей экспедиции, о тематике наших исследований, о том, почему важно изучать народную культуру. Старики согласно кивали головами, и через несколько минут стало ясно: разговор состоится, а они уже гордятся тем, что «иностранная экспедиция» приехала именно к ним.

Старики выжидательно затихли. В их глазах и любопытство и опасение: а вдруг я спрошу что-нибудь такое, чего они не знают. Задаю первый вопрос, с которого обычно начинаю беседу: как называется местность, в которой мы находимся, а также окрестные горы, пади, перевалы, пещеры, когда и почему возникли эти названия, есть ли легенды и предания, объясняющие их происхождение? Отвечать начинает один, его дополняет и уточняет другой, вот уже включился третий… и пошло.

С названиями все просто и ясно, окрестные места им знакомы с детства. Скотоводы и охотники, они знают не только каждую гору и падь, но и все лощинки и тропинки, по которым ходят десятки лет сами и сотни лет ходили их предки. Через несколько минут у меня в тетради уже полсотни названий: Большая лошадиная гора, Малая лошадиная гора, Северная падь, Южная падь, Правый приток, Левый приток… Все естественно и закономерно. На Западе и на Востоке, в Европе и в Азии, в древности и в средние века человек обживал пространство одним и тем же способом: он и его дом — это центр, а все, что вокруг, обозначалось с помощью стран света (север, юг, восток, запад), размера (большой, малый, средний), цвета (белый, красный, черный и др.), направления — направо или налево.

Барьер настороженности преодолен, старики оживились. Вопрос им понятен, и они рады, что их ответы мне интересны. Вторая группа вопросов касалась двух взаимосвязанных понятий «клятва — проклятие». Кто, кому, в каких обстоятельствах давал клятву, носила ли она только словесный характер или подкреплялась каким-либо материальным действием? Кто, на кого, за что и как мог наложить проклятие? Известны ли им из собственной практики случаи такого рода?

Старики затихли, каждый вспоминал что-то свое. Вопрос касался случаев не столь уж частых в жизни вообще, а в последние десятилетия — тем более. Но это была часть системы их ценностей. Каждого их них с детства постоянно приобщали родители и поколение взрослых в целом к основам этой системы. Клятва, верность своему слову, проклятие изменившему ему были одним из кирпичей в фундаменте того, что называется национальным характером, духовной сущностью нации.

Клятва воинов и клятва побратимов. Первую приносили знамени перед выступлением в военный поход. Знамя считалось воплощением воинского духа народа и военного «гения» его предводителя. Клятва знамени скреплялась человеческой жертвой — сердцем и кровью врага, храброго воина из армии неприятеля, захваченного в плен в бою. Кровью его дымящегося сердца кропили знамя, а остатки выдавливали в чашу с водкой, пригубить которую должны были все приносящие клятву. Побратимы — друзья, давшие друг другу клятву в вечной дружбе. Классические побратимы монгольской истории и литературы, известные каждому монголу с детства, — это Чингисхан и его друг Джамуха. Клятва помогать друг другу в любом деле в военное и мирное время, бросать все и являться по первому требованию названого брата также скреплялась кровью и подарками. Каждый надрезал личным оружием палец своей правой руки и давал отсосать кровь другому. После такого ритуала побратимы становились более близкими людьми, чем кровные братья. Затем они обменивались конями, поясами, оружием, в военном походе спали под одним одеялом. Джамуха нарушил клятву, стал врагом Чингисхана и был предан собственными слугами. Именно на его примере молодое поколение веками училось тому, что такое позор клятвопреступления и возмездие за него. Институт побратимства сохранился до XX века. Уже не ханы и нойоны, а простые люди могли дать друг другу клятву в верности, обменяться подарками, пусть не очень дорогими, и даже совершить ритуал «обмена кровью».

Все это, конечно, знали мои старики, обо всем этом у них было свое мнение, основанное на опыте собственной жизни. Они опять говорили друг за другом и все вместе, но постепенно, по мере появления новых вопросов, из их среды все более четко начал выделяться один, как я его назвала про себя, «интеллектуальный лидер» по имени Чойсурэн. В конце концов на все мои вопросы стал отвечать только он, а другие внимательно и порой с явным изумлением слушали его. Незаметно в юрту вошел секретарь партийного комитета сомона, он хотел узнать, когда бригада стариков отправится на сенокос, но сам не заметил, как заинтересовался нашей беседой, и, возможно, какими-то новыми глазами увидел в этот день всю компанию стариков, и особенно Чойсурэна.