Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин. Страница 56

Питер и Долли предложили нам укрыться у них, но не в Уилуне, а в Кунью, в нескольких милях от Уилуны, у них там тоже был свой дом. Соседи разрешили мне выпустить верблюдов на пастбище, где паслись их лошади, и делали вид, что ничего обо мне не знают.

— Женщина с верблюдами? Извини, друг, понятия не имею.

Рик привез меня в Уилуну и сказал, что я скоро увижу Дженни и Толи, он сам обо всем договорился и все устроил. Дорогой мой Рик. В эти дни ничто не могло быть для меня целительнее.

Мы набили наше убежище самыми изысканными лакомствами и поехали встречать Джен и Толи в Микатарру, в городок чуть побольше, расположенный милях в ста к западу от Уилуны. Увидев Дженни и Толи, я лишилась дара речи, но вцепилась в них мертвой хваткой. С аэродрома мы отправились в город пить кофе и несколько часов подряд изводили друг друга бесконечными рассказами о своих приключениях. Я смотрела на Дженни и Толи во все глаза, брала их за руки и чувствовала, что оживаю. Они это понимали. Они пролили бальзам на мою израненную душу и вернули мне способность смеяться над идиотской суматохой репортеров. Я снова почувствовала себя таким же человеком, как все, а не преступником, преследуемым полицией. Я уже говорила, что в некоторых кругах Австралии дружба стала почти религией. О дружбе австралийцев невозможно рассказать тем, кто сам не испытал особого чувства близости и доверия, даруемого такой дружбой, тем, для кого слова «дружеские отношения» означают праздничные обеды, где каждый стремится блеснуть остроумием, обсуждая свои дела и служебную карьеру, или сборища так называемых интересных людей, всегда настороженных, Усталых и терзаемых страхом показаться недостаточно интересными.

И конечно, я получила письма. Горы писем. Письма от Друзей, родных и сотни похожих одно на другое писем без подписи, в которых говорилось примерно следующее: «Мне тоже хотелось бы сделать то, что сделали вы, но у меня никогда не хватит на это смелости». Безымянные авторы почти извинялись, их письма изумляли меня и приводили в отчаяние, мне хотелось встряхнуть всех этих людей и сказать им, что дело не в смелости, главное — удача и выносливость. Я получила много писем от молодых мужчин, на третьей, странице они подробно описывали свою внешность (обычно это были высокие красивые блондины), а затем сообщали, что в Перу есть роскошные джунгли, и спрашивали, не хочу ли я исследовать этот район вместе с ними. Я получила письма от стариков пенсионеров и маленьких детей и, как ни странно, большую пачку писем от пациентов психиатрических клиник. Это были самые интересные письма и самые непонятные. Множество диаграмм, стрелок, странных загадочных фраз, неделей раньше я бы, конечно, прекрасно их поняла. Один старый друг прислал телеграмму: «Говорят, есть пустыни еще больше…» Телеграмма мне очень понравилась.

В тот день мы смеялись, шутили, немного всплакнули, а потом пошли в бар играть в бильярд, и там какая-то дама (местный корреспондент Эй-би-си), увидев фотоаппарат Рика, спросила, не знает ли он, где находится сейчас женщина с верблюдами. Рик сказал, что по его сведениям женщина с верблюдами появится в Микатарре примерно через неделю и потом отправится на юг, но, так как ему известно, что она крайне болезненно относится к прессе, он просит свою собеседницу ни в коем случае не сообщать об этом в печати. Та сочувственно поахала, произнесла все положенные слова: «Как это ужасно, бедняжка» и т. п., тут же потихоньку отправилась домой и отстукала на машинке заметку, сбившую со следа всех и каждого, что доставило нам немало веселых минут. Рик произнес свою речь очень искренне, с невинным видом и просил во имя элементарной порядочности выполнить его просьбу, заранее зная, что это не будет сделано. Я начала лучше понимать, как блестяще, поистине виртуозно владеет Рики тонким искусством обращения с людьми. Мы пополнили свои продовольственные запасы, погрузили их в «тоёту» и умчались в наше тайное убежище в Уилуне.

В камине бушевало пламя, а мы, завернувшись в одеяла, сидели все вместе в одной комнате, лакомились домашними сладостями, разговаривали, разговаривали и разговаривали; пили настоящий кофе, пекли пироги со шпинатом, готовили еще какие-то деликатесы, ездили в Кунью навещать верблюдов; и, поскольку я, без конца восторгаясь пустыней, все-таки призналась, что из-за гибели Дигжити последнюю часть пути прошла, ничего не видя, мы решили проехать по скотоперегонной дороге на машине.

Сначала все шло прекрасно, дороги от фермы к ферме оказались вполне сносными, но, как только мы углубились в пустыню, наша скорость снизилась до пяти миль в час. И как раз когда я, не жалея слов, восхваляла девственную природу этого неукрощенного края, его первозданность, колдовские чары, неповторимость, неподвластность никому и ничему, мы свернули в сторону и увидели вертолет, приткнувшийся к берегу пересохшей речушки. Поиски урана. Есть что-нибудь святое на этой земле?

Мы провели на скотоперегонной дороге два-три безмятежно радостных дня и вернулись в Уилуну, где уже начались спортивные состязания. Почти все, кто жил на фермах в радиусе нескольких сот миль, приехали на праздник. В этих глухих местах праздники — редкость, поэтому даже в засуху каждый стремился попасть в Уилуну. Старый полумертвый городишко с опустевшими жилищами когда-то, во время «золотой лихорадки», купался в роскоши, а теперь его улочки были усеяны битым стеклом, стены домов исцарапаны надписями, и в обычное время здесь прозябали несколько полицейских, хозяин бара, начальник почтового отделения и владелец магазина. Уилуна превратилась в главный город почти необитаемого захолустья, в призрачное воспоминание о своем былом величии. В тот вечер устроители праздника организовали танцы, и нас тоже очень дружелюбно пригласили принять участие в этом развлечении. Но когда мы подъехали к развалившемуся танцзалу, нам преградил путь мускулистый молодой человек в городском костюме. Он понятия не имел, кто мы такие, и заявил, что не пустит нас в зал, так как у мужчин нет галстуков. Это был вежливый способ не допустить на танцы аборигенов. Кучки чернокожих толпились у дверей.

Я оказалась в трудном положении. Джен и Толи бурно негодовали, а я понимала, что все гораздо сложнее, чём кажется на первый взгляд. Мне нравились здешние фермеры, и я знала, что они не расисты. Но они видели, что в зловонных лачугах вокруг городка царят грязь и жестокость, что аборигены не в состоянии отстоять, свое право на работу. К пожилым аборигенам фермеры относились обычно со снисходительным уважением, однако общие рассуждения значили для них гораздо меньше, чем собственный опыт и привычные ценности, мешавшие им понять, почему гибнет их мир, в чем они провинились раньше или теперь. Уилуна оказалась не в состоянии справиться со множеством социальных проблем, возникавших здесь на каждом шагу, — убедительный пример трагических последствий Разрушения привычного уклада жизни.

На следующий день мы уехали. В наш последний вечер Джен и Толи окончательно поверили, что верблюды мало чем отличаются от людей. У моей троицы была привычка бродить по лагерю, дожидаясь подачки или ловя момент, когда удастся незаметно сунуть губошлепую морду в сумку с продуктами. Во время ужина нас развлекал Дуки: он знал, что в сумке, стоявшей рядом со мной, спрятана большая банка меда, и пытался то так, то эдак добраться до лакомства. Я велела ему убираться прочь. В ответ Дуки устроил настоящее представление, и на морде у него будто было написано: «А ну-ка посмотрим, смогу ли я провести Роб и не получить затрещину?» Медленно, с независимым видом Дуки направился к сумке. Будь на его месте человек, он заложил бы руки за спину, устремил глаза к небу и засвистел. Мы притворились, что заняты едой, но краем глаза поглядывали на Дуки. Миг — и он наклонился над сумкой, я шлепнула его по губам, Дуки отступил дюймов на шесть. Мы продолжали ужинать. Тогда Дуки сделал вид, будто обгладывает совершенно мертвый куст, сам же, вращая глазами-бусинами, не терял из поля зрения мед, а когда решил, что его невинный вид и отвлекающие маневры усыпили нашу бдительность, бросился к сумке и попытался ее унести. Толи чуть не умер со смеху.