Непознанная Россия - Грэхем Стивен. Страница 2

Умершая была любимой дочерью и слезы струились по лицу старой матери. Хотя молодая женщина и не плакала, я чувствовал, что в сердце ее не меньше слез. Старуха, бабушка, пришла из той, старой Руси, а молодая принадлежала к самой новейшей.

Я могу еще кое-что добавить. Снятые с елки игрушки они раздали детям бедняков из соседних домов, и пирог тоже. Молодая женщина понимала, что своих умерших мы обретаем в живых.

И на пасху, когда вся округа со священнослужителями, со свечами пришла разделить праздник с усопшими, старую женщину снова можно было видеть у могилы, а у креста, все еще украшенного пальмовыми ветвями, горела свеча. На грубых скамьях нищие делили с умершими поминальную трапезу из риса с изюмом.

И каждый раз во время причастия, когда у входа в церковь можно купить хлебец (просфору), чтобы передать его с написанным на листке бумаги именем священнику в алтаре, мать и сестра писали имя своей усопшей и посылали вместе с просфорой для того, чтобы свершился обряд причащения. Пишется великое множество имен — отцов, матерей, бабушек и дедушек, живых и скончавшихся друзей, тех, кто находится в России, в заключении, за рубежом, тех, кто пропал без вести, — и всегда имя сопровождается кусочком хлеба. Перед началом богослужения среди глубокой тишины священник зачитывает все полученные им имена. Не поймешь, кто жив, а кто умер, но чувствуешь, как тебя окружает большая толпа.

Как-то утром, придя навестить бабушку и ее дочь, я застал их за приготовлениями к причастию. Комната сверкала в лучах солнца исключительной чистотой, на покрытом белой скатертью столе стояли кувшины с цветами. Старая женщина вошла уже после меня, очевидно, из церкви, на ней была накидка, а в руке она несла узелок с просфорой. Волосы ее были исключительной белизны и душа сияла в ее глазах блеском благочестия. Когда она сняла накидку и осталась в белом платье и богатой старинной белой шали, в комнате повеяло чем-то ангельским.

Тихо и спокойно старая женщина села за стол, посреди которого кипел самовар. Она не брала в рот пищи с шести вечера предыдущего дня и теперь собиралась завершить пост освященной трапезой. Дочь налила чаю, мать разломила просфору и, перекрестившись на святой образ в переднем углу, приступила к трапезе причастия.

"Матушка желала бы встретиться с вами на небесах", — сказала мне дочь, вручая кусок просфоры.

Я люблю Россию. Временами она значит для меня больше, чем родная страна. В ее глазах — новые тайны, новые открытия, ибо Россия — дочь другой земли, не моей. Не только я, но и другие попавшие сюда англичане подпадут под те же чары, только трудно найти эту принцессу — она скрыта за горами, за лесами. Мне часто кажется, что я — тот счастливый принц, что нашел Спящую красавицу.

Я жил среди прекрасных людей, ведущих ясную, тихую жизнь вдали от шума и гама Запада. Жизнь их была так мистически чиста, что мне иногда казалось, а не привиделось ли мне все во сне. В Англии такого не знают. А для меня открылась любовь.

В России встречаешься с редкой доброжелательностью, тебя передают из рук в руки, как будто ты плывешь по реке. "Мне бы хотелось, чтобы вы узнали Россию, какой она осталась в старинных, отдаленных краях, — сказала мне молодая женщина. — Вам надо поехать на Север, там в лесах, как во льду, сохранилась прежняя Русь. Это Архангельская и Вологодская губернии, там нет железных дорог, вообще никакого прогресса двадцатого века. Если вы поедете, я напишу о вас своему другу".

"Степан Петрович покидает нас!" — воскликнула старуха, огорчение проступило на ее лице, но тут же исчезло. "Хотя он и уедет, все равно останется близок нам".

На том и порешили. Я должен был отправиться в Архангельск, провести на Севере все лето, передвигаясь как богомолец, или странник, и слиться с жизнью русских крестьян.

Друг ответил, что будет рад моему приезду, ибо Север полон чудес и очарований, однако, он не советует мне приезжать, если я слишком чувствителен, поскольку темные леса и печальные небеса могут сделать меня несчастным. Если же, тем не менее, я решусь, он познакомит меня со своими друзьями, достанет у губернатора рекомендательное письмо и вообще сделает для меня все, что возможно.

~

Глава 2

БЕЛАЯ НОЧЬ РОССИИ

Я проделал путешествие в три тысячи верст, что пролегли от крайнего юга царской империи до крайнего ее севера. Через степи к охваченному холерой Ростову-на-Дону, по предгорьям Донского казачьего края, по Малороссии — к Воронежу и Москве. Когда я покидал Юг, солнце там уже обжигало, однако в Москве было так холодно, что официанты в открытых кафе носили поверх передников пальто. Добравшись до северных губерний, я расстался с летом и опять вернулся в весну. Сначала из Москвы я отправился в Ростов Великий, называемый так потому, что когда-то был княжеством. Теперь это полугород-полусело, так тесно заставленное старинными храмами и крестами, что, как говорит пословица, "сатане туда не просунуться". Миновав прекрасные березовые рощи, поезд переехал Волгу, которая здесь еще подросток, у Ярославля, а оттуда через нескончаемые леса помчался к архангельской тундре. Там было еще холоднее, чем в Москве, среди деревьев виднелись остатки снега.

Погода стояла не по сезону, но в день моего приезда тучи разошлись и показалось такое же жаркое, как на юге, солнце. Местный житель просветил меня, что это дневной ветер сменился на ночной и, значит, в ближайшие сутки не будет ни снега, ни дождя. Obyednik дует с юго-востока, где солнце находится в то время, когда готовят обед, а polunotchnik дует с севера, солнце бывает там в двенадцать часов ночи... В полночь в Архангельске сияет солнце. Я оказался в краю, где два месяца в году не кончается день, а два месяца тянется бесконечная ночь.

Архангельск — красивый город в семь миль длиной, в нем множество церквей, их золоченые купола сверкают на солнце. Дома и мостовые сделаны из некрашеных сосновых бревен. На набережной кипит бурная жизнь, там грузят лес и выгружают рыбу. На деревянных мостках женщины из деревень, расположенных на другом берегу Двины, отмывают треску. Переправляющиеся в город четыре женщины в красных платьях мерно взмахивают веслами, заходя к пристани. Среди сотен лотков ежедневной ярмарки толпами бродят матросы из Шотландии и Норвегии, и какие же невероятные товары здесь выставлены — пироги с треской, корзины из березовой коры и трубки из резной моржовой кости, изображения святых и всякий богоугодный хлам для неимущих богомольцев. А тем временем непрерывно гудят пассажирские пароходики, приплывающие с островов в Белом море либо из придвинских деревень, паровые буксиры тянут горы бревен вверх и вниз по реке. Причалы заполнены нищими богомольцами, жаждущими добраться до Соловецкого монастыря, наиболее почитаемого из всех местных святынь. Многие из них отмерили не одну тысячу миль, пользуясь в дороге даровым гостеприимством, ведь зачастую у них в кошельке не завалялось и копейки. Я прокатился вниз по реке, где видел огромный, принадлежавший монастырю богомольческий корабль. Весь экипаж парохода от капитана до юнги состоял из длинноволосых монахов, они выглядели так живописно и старомодно в синих, перепоясанных подрясниках. Также и посадка богомольцев на пароход, их заношенные разноцветные одеяния представляли весьма занимательную картину, какую не встретишь в цивилизованной Европе.

Я поселился рядом с паломниками, богомольцами, как их называют русские, в гостинице у реки. Ее держала пожилая, весьма добросердечная дама, пускавшая к себе и нищих. Гостиничка состояла из маленькой общей комнаты да нескольких каморок. За столом помещалось не более дюжины. Снаружи этого прибежища лодочников и богомольцев висела выцветшая, голубая, как глаза старого моряка, вывеска — "Чайная", а для тех, кто не умеет читать, веселыми красками были еще нарисованы чайник, чашки, стаканы, булки, кренделя, рыба. Здесь давали чай всего по копейке за стакан, правда, к стакану прилагалось всего лишь полкусочка сахара. Соленую селедку подавали на обрывке старой газеты по две-три за пенни. Молоко и сухари тоже подавались без особых изысков, но это не говорило об их несъедобности. Хозяйка, опрятная пожилая дама, опускалась на колени, чтобы скрести свои полы и скамейки, не реже, чем чтобы помолиться перед святыми образами, что висели позади прилавка.