Непознанная Россия - Грэхем Стивен. Страница 41

— Нету, Федька, я его продал. За шиллинг и шесть пенсов, а он стоит все двенадцать. Видишь ты, мы переезжаем. Я подумал, раз мы все равно переезжаем, так зачем лишнее трудиться, и продал самовар. Деньги-то легче переносить. А теперь вот, оказывается, мы вовсе и не переезжаем. Пропали десять шиллингов. И не вернуть. Byeda! Ты только подумай.

— Худо, — согласился хормейстер. Малоросс в отчаянии махнул рукой.

— Надо выкупить его обратно, — предложил его товарищ.

— Так я и сделаю. Выкуплю его при первой возможности. Продам что-нибудь и выкуплю.

Он глянул на меня с новым интересом:

— Вам нужна обувка. Я вам продам. Вот, к примеру, эти, — он похлопал себя по голенищам сапог. — Хороши, никто лучше не видывал. А вам их продам за сорок шиллингов.

Я отказался, указав на то, что его сапоги мне малы. То был бесспорный факт, и малоросс согласился, даже не предложив мне померять.

— Ну, ладно, — продолжил он. — Тогда, раз вы путешественник, вам нужны карты. Вот, гляньте, что у меня есть.

Малоросс пошел в другую комнату, вынес оттуда какую-то растрепанную книгу по географии и стал предлагать мне оттуда отдельные карты. Три-четыре карты он определил совершенно неверно. Было ясно, что читать он не умеет, потому что схему июньского звездного неба обозвал картой Греции.

— Цену не скажу, — заманивал он меня, — а какова ваша будет? Держался он по-дружески, как со старым приятелем, но по лицу было заметно, что все легко может перемениться. И, действительно, он предпочел разозлиться, потому что я не покупал его рваные карты, и несколько раз обращался к своему компаньону за поддержкой. Он снова позвал Марфу, велев принести мне постель.

Вы ведь устали.

На это я возразил, что не хотел бы ложиться до чая. Про себя я твердо решил, что ни за что здесь не останусь, хотя бы потому, что принесенный тюфяк был засален, как ни у одного самого грязного мужика. Кроме того, я прекрасно понимал, что, как только я потеряю бдительность и закрою глаза, некоторые мои вещи точно пропадут.

— Дьявол меня подери, — высказался певчий. — Марфа, иди займи где-нибудь самовар или горячей воды принеси, какая разница? Послушайте-ка, — обратился он ко мне, — вам же все равно нужна обувка. Мою вы покупать не хотите, но я сапожник. Сделайте мне заказ.

— Вы же сказали, что вы певчий. Он только отмахнулся:

— Шутки в сторону, я стачаю вам пару за восемь рублей, деньги вперед, это честная сделка.

Я промолчал.

Так вы согласны, — предположил он.

Я отрицательно покачал головой.

Вскоре в комнату вошла кошка — шелудивое создание с одним глазом, другой был когда-то выколот, может, тем же малороссом. Когда я подозвал ее к себе — «кис-кис-кис» — сапожник предложил продать ее за шиллинг.

Самовар так и не появился. Принеся тюфяк, женщина снова уселась к окну, я же еще раз про себя решил, что ни за что не останусь на ночь в этом притоне, и перебирал в уме способы поскорее убраться отсюда. В это время какой-то скрипучий голос крикнул на лестнице: Васька идет.

Пьяницы озабоченно переглянулись, а женщина выбежала из комнаты.

— С чего бы это? — спросил хормейстер.

— Не знаю, — ответил второй, — вроде бы незачем. Он узнал, что здесь этот человек. Хитрый, собака, пронюхал. Слышь, приятель, жандарм сюда идет. Твои сказки здесь не пройдут. Ты лучше скачи в это окно да беги. Я, со своей стороны, не видел поводов для беспокойства.

— Спрячь-ка эту фотографическую машину, — велел мне малоросс. — Или дай я спрячу. Коли он увидит, так возьмет.

Я, разумеется, отказался прятать камеру, они бы ее стянули, потеряли, разбили. Можно сказать, я обрадовался вмешательству, надеялся даже, что жандарм меня арестует, прикажет мне следовать за ним. И тогда я избавлюсь от пьяниц. Полиции же я не боялся, ведь у меня в кармане лежало удостоверение от архангельского губернатора.

Пьянчуги встретили жандарма настороженно.

— Ты чего, Вася, — спрашивал малоросс. — Ты чего заявился? Пропусти-ка с нами водочки!

Вася с серьезностью покачал головой. Он уже не мог быть с ними на дружеской ноге, мог даже принять папироски. Он направился прямиком ко мне, положил мне руку на плечо и важно выговорил:

— Паспорт ваш, сделайте милость. Я вручил ему архангельское письмо. Вася поглядел на него:

— Это что такое? — спросил он. Я объяснил.

— Вам следует пойти со мной в контору исправника. Он вас не задержит.

К чему это? — всполошились двое. — Он ничего плохого не сделал, пусть остается. Мы за него ручаемся.

— Да это так, для формы, — пояснил полицейский.

— Тогда подождите, пока я оденусь, — попросил я. — Мне потребуется время, чтобы все это надеть.

Я указал на портянки и лапти. Он согласился и я, достав из рюкзака чистый воротничок, галстук и английский пиджак, постарался придать себе такой пристойный вид, как только мог, причесался, а уж затем надел обмотки и берестяную обувку.

— Вас продержат с час, не больше, — обратился ко мне малоросс. — Вы возвращайтесь, как раз будете к самовару. Перекинемся в картишки. Вы в преферанс играете, нет? Ну, тогда сыграем в vindt. Вещи можете не брать, оставляйте плащ и камеру, да и мешок у вас тяжелый.

— Нет, я все возьму, — возразил я. — Кто знает, может, я всю ночь проведу в тюрьме, а, может быть, меня из города вышлют. Один Бог знает, что может случиться.

Полицейский держался нейтрально. Если я оставляю вещи, это мое дело. Я, тем не менее, не собирался оставлять ничего, поскольку был совершенно уверен, что сюда уже не вернусь.

Жандарму я объяснил, что путешествую с целью посмотреть на страну и людей, что являюсь членом «Общества по изучению Севера России», что у меня есть специальное разрешение и что я не русский, а англичанин. Мои слова произвели на него большое впечатление.

— Ведь эти люди — воры? — спросил я.

— Воры и убийцы, — ответил он. — Хуже людей в городе нет. Оставь я вас там, они бы вас обобрали. Одному Господу известно, что они могут натворить. Вам бы надо меня благодарить, я ведь не стал на их сторону, от водки отказался.

Нет, из-за меня вы выпивки не лишитесь, — сказал я. Он утешился.

— Какой город у вас негостеприимный, все двери закрыты, кроме как у мошенников. Я заходил мест в шесть, пока не попал к ним.

— Знаю, — откликнулся он. — Я вас видал, я и сам заходил в кой-какие дома. А к сапожнику вы чего-то сразу зашли.

Так он и в самом деле сапожник?

— В самом деле, только теперь этим не занимается. Украдет обувку, коли попадется. Худо бы вам пришлось, не приди я. Я и арестовал-то вас для вашей же пользы.

Как странно это все, — вздохнул я.

* * *

Результатом всех этих событий явилось то, что Ispravnik нашел мне спокойное жилье и пригласил на следующий день к обеду. В одиннадцать часов вечера тот же самый полицейский, что меня арестовал, был послан сопроводить меня и оградить от всяких приставаний.

— Хористы нас будут поджидать, — предупредил меня жандарм. — Если они будут вас что спрашивать, молчите. Шибко на меня серчают, что я вас от них увел. Худо мне будет, да как я мог позволить, чтоб вас ночью ограбили? Надо было вас спасать, Господь велел.

— Но раз уж они такие опасные, почему не посадить бы их под замок? Жандарм фыркнул:

— Коли мы всю шваль пересажаем, так кто останется? Занятие ваше исчезнет?

— То-то и оно, придется подаваться в мужики, идти в поле пахать. Пока мы шли по темному городу, полицейский нервно озирался вокруг, как будто чего ожидая. Вдруг впереди показались фигуры обоих хористов. Малоросс приблизился к нам.

— Что такое? — спросил он. — Что он сделал?

— Его вышлют по etappes, — ответил жандарм.

— А как?

Под конвоем в Устюг. Мы поспешили вперед, а они шли сбоку.

— А куда его ночью-то? — не отставал малоросс. В караульню, и сразу из города. Не верю я. Что он такого сделал?

— Иди отсюда, — приказал жандарм, — не то быть беде. Вон там офицер на углу.