Год на острове Врангеля. Северная воздушная экспедиция - Лухт Эдуард Мартынович. Страница 16
Неизвестно, куда могла бы уклониться тема разговора, если бы не вмешался Побежимов.
Он резко заявил старушке и подошедшим любопытным, что никаких святых нет и что Кошелев шутит.
Он долго еще разговаривал с собравшимися, рассказывая им о громе, о молнии, о том, как устроен самолет и почему он летает, и, что больше всего меня поразило, убедил старуху…
Прощаясь с нами, старушка говорила:
— Теперь я больше не буду верить ни в каких богов!
Когда мы вошли в свои комнаты, то увидели, что Кошелев, утомленный разговором, уже спал…
На другой день был отдых. В полном смысле итальянское «dolce tar niente» — смакованье ничегонеделанья.
В своих дневниках многие из нас могли бы записать: «Во время прогулки, целью которой являлась покупка папирос в лавочке в соседнем доме, осматривал город»…
На третий день мы должны были лететь, но нас просили остаться, чтобы устроить авиа-митинг и полеты для членов Осоавиахима. Пришлось остаться…
За восемь подъемов мы «прокатили» в воздухе шестнадцать человек и вечером провели в здании цирка коллективный доклад о нашем северном перелете.
В здании цирка, вмещающем обычно семьсот человек, находилось более полутора тысяч народу. Доклады прошли живо и вызвали такую массу вопросов, что мы отвечали на них в течение целого часа.
В пять часов утра, на другой день, все жители города и члены правительства пришли проводить нас.
Погода была отвратительная. Нормально лететь было нельзя. Я прислушивался к звукам оркестра и решал: «Лететь или не лететь?»
Ко мне подошел Егер:
— Неужели летим? — тихо спрашивает он меня.
В это время мы стоим в центре местных работников, смотрящих на нас.
Я вижу в глазах Егера бодрость и задор — готовность к трудному и опасному полету — и, показывая глазами на стоящих с нами товарищей: «Удобно ли не лететь? — Какое разочарование и чувство досады вызовет это у них?»
Мой летный спутник понимает меня и громко отвечает:
— Есть, лететь, товарищ начальник! — но вслед за этим, улыбаясь, наклоняется ко мне и шутливо шепчет:
— Умирать, так с музыкой!..
А духовой оркестр в это время исполняет бодрый, зажигательный марш из «Кармен»…
Я смотрю на отвесный берег Лены, почти закрытый туманом, и вижу, как дождевые облака низко, с огромной быстротой несутся на север…
Неполетная погода и ветер «в лоб».
Дожди, дожди, дожди…
Имея на борту тов. Амосова, мы шли на юг, в город Олекминск, где нас ожидала торжественная встреча и митинг.
Мы прошли это расстояние (750 км) с одной посадкой для пополнения бензином в городе Исетске и в положенное время были в Олекминске, где жители города, несмотря на дождь, терпеливо ждали нас уже в продолжение нескольких часов.
Вдоль дорожки от берега реки до трибуны, где висел мокрый портрет Ленина, выстроились милиционеры.
Мы шли до трибуны, имея во главе тов. Амосова, к которому подошел навстречу начальник милиции и отдал рапорт.
Признаться, во все время этой церемонии я чувствовал некоторую неловкость, особенно усилившуюся, когда я сделал неожиданное открытие, что пуговицы на моем кителе держатся «на честном слове».
«Какая неподходящая для встречи фигура», — думал я и старался держаться подальше от Егера, который все еще был «в одном сапоге».
После митинга мы тепло расстались с тов. Амосовым, выразившим непоколебимую уверенность в благополучном завершении полета, и отправились спать.
Засыпая, я слышал, как выл в трубе ветер, а дождь крупными каплями бил в дребезжащие стекла окон…
Девятнадцатого августа, несмотря на скверную погоду и низкую облачность, мы полетели в Киренск (770 км).
Самолеты северной воздушной экспедиции в Олекминске…Девятнадцатого августа, несмотря на скверную погоду и низкую облачность, мы полетели в Киренск…
Но нам не было суждено попасть туда в этот же день. Низко идущие облака покрывали высокие, тесно сблизившиеся берега Лены, и мы «шли» в коридоре посреди берегов и ниже облаков…
Слева и справа то и дело неожиданно выскакивали высокие скалы и, мгновенно опрокидываясь, исчезали позади крыльев.
Вперемежку со скалами навстречу неслись иногда огромные скопления тумана, застилавшие нам путь и делавшие этот перелет особенно опасным.
Мы то и дело теряли из вида «Юнкерс».
Ко всему этому в узком речном коридоре дул сильный; прерывистый ветер, то и дело переходивший в шквалы, бросающие самолет то вверх, то вниз…
В одиннадцать часов утра я решил прекратить эту погоню за смертельными ощущениями… Напряжение было не по силам!
Увидев маленькое селение Мача, я пошел на посадку.
Вечером мы делали доклад в народном доме, проводя его под лозунгом: «Все в Осоавиахим».
Здесь мы просидели целых три дня. Дождь лил не переставая. Улицы города превратились в болото, и на углах стояли перевозчики и на лодках перевозили сумасбродных людей, которым не сиделось в такую погоду дома…
Отрывок из старинного романа:
«…На корабле вспыхнул бунт. Видя все продолжающиеся штормы, команда обвиняла кока в богохульстве. Еще у всех в памяти были проклятия, посылаемые коком по адресу провидения в тот момент, когда он пережаривал кушанья. Патер, ехавший в Южную Америку, встал на сторону команды…»
И у нас, в долгие вечера сиденья в Маче, раздавались шутливые упреки по адресу Кошелева и Побежимова: это они, оскорбив святого Максима и Илью-пророка, вызвали месть последних в виде дождей. В наказание, когда требовалась связь с городом, мы всегда большинством голосов отправляли в это опасное путешествие Побежимова.
«При диких и злобных криках несчастный кок был вздернут на рею…» Можно и иначе: «был брошен в море, где, резвясь и играя, шли вслед за кораблем прожорливые чудовища — акулы…»
Лишь 23 августа, увидев, что надежды на улучшение погоды нет, мы, изрядно надоев различными просьбами местным властям, к обоюдному удовольствию вылетели в Киренск.
Этот перелет может быть отнесен к классически трудным перелетам. Он особенно врезался в память. Лена стала еще уже и еще извилистее, а берега еще круче и выше.
Шел дождь, берега были еле видны. Козырек обтекателя заливался струями воды, а наша высота равнялась 100–150 м при высоте берегов до 600–700 м.
Подняться выше было нельзя, так как весь коридор реки был накрыт густыми облаками. Мы неслись по этому коридору вперед, окачивая изредка слабо видимые внизу суда грохотом и воем моторов…
Скалы вырастали и проявлялись из тумана в несколько долей секунды. Так же быстро было необходимо и реагировать в ответ, чтобы не разбиться в лепешку о них…
Но в четком, спортивном спокойствии, почти ежеминутно меняя курс, следуя извивам капризной реки, мы неслись вперед.
«Утро в фиордах» и утро в Киренске
Прилет в город Киренск…Встреча вознаградила нас за наши испытания. Несмотря на большой дождь, все жители города ждали на берегу…
Встреча вознаградила нас за наши испытания. Несмотря на большой дождь, все жители города ждали на берегу и тепло приветствовали нас. Вечером в городском народном доме состоялся наш доклад.
Погода на другой день была невозможная. Стояли туманы, и шел дождь. Лететь было нельзя, но все же, рассчитывая на улучшение погоды, я приказал летному составу приготовиться к одиннадцати часам утра. Об этом каким-то путем стало известно властям. В назначенное для отлета время погода не изменилась, но ровно в одиннадцать часов на лесопильном заводе был дан тревожный гудок.
Все жители города во главе с рабочими организациями, с оркестром музыки, несмотря на дождь, явились к берегу.
Мы в это время сидели в кабинке «Юнкерса»…
К нам подошел председатель местной ячейки Осоавиахима, чтобы точно выяснить время отлета, но мы ответили ему, что полетим только тогда, когда окончится дождь.