Озерные арабы - Тесиджер Уилфрид. Страница 26

Как только он кончил рассказ, Фалих вскочил и, отбивая такт ногами, нараспев произнес:

О мать Караима, не оплакивай его,

Ибо Караим пал в разгар битвы.

Через секунду остальные тоже были на ногах; образовав круг и притоптывая, они выкрикивали те же слова.

Фалих выбежал наружу и, вернувшись с винтовкой, начал время от времени палить вверх. Я присоединился к нему и выстрелил десять раз из своей винтовки. В помещение набилось еще больше людей, общий шум усилился. Наконец, выдохшись, они остановились, и Джасим послал Дауда в лавку за сахаром и чаем. Я спросил, кто такой был Караим; мне объяснили, что он был убит, возглавляя нападение на укрепление аль иса…

Через три года после этого я как-то остановился у аль иса, живших за пределами озерного края. На закате я увидел тонкий серп молодого месяца, который знаменует окончание поста, длящегося весь месяц рамадан. На следующий день все племя должно было, как всегда, собраться вместе, чтобы отдать дань уважения своему шейху и отпраздновать окончание поста в его большом гостевом шатре. На рассвете люди начали прибывать со всех концов равнины, одни верхом, другие пешком, каждая группа под своим собственным темно-красным знаменем. Когда наконец все собрались, всадники имитировали атаку и контратаку, а пешие, став в круг, мерно притоптывали ногами, стреляли из винтовок и распевали:

Мы вернемся к водным просторам,

Мы вернемся и принесем домой Фалайджа.

И я вспомнил ночь, когда впервые услышал рассказ о смерти Фалайджа — от одного из тех, кто убил его.

Я уехал от Джасима на следующее утро. Со мной отправились Дауд и двое слуг Джасима, вооруженные винтовками системы Ли-Энфильда. Лодка шла по узкому проходу между высокими тростниками; вода была буквально забита роголистником и другими водорослями, и проток походил на поросшую мхом тропинку. Гребцы с трудом проталкивали лодку шестами. Мы прошли мимо Кабибы, большой деревни из трехсот домов, и добрались до цепочки небольших заводей. За ними лежали рисовые поля западной окраины Сайгала. К востоку от деревни было озеро шириной в три-четыре мили, отделявшее озерный край от суши. В это время года озеро тянулось всего на пятнадцать миль на территорию племени азайриджей, но во время разливов оно соединяется с водами паводка, покрывающими большую часть пустыни.

Сайгал оказался самой большой деревней, которую мне приходилось видеть. Деревня была разделена на две части широким протоком, который окаймляли полоски сухой земли. Здесь стояло несколько мадьяфов и лавок. Остальные дома (всего их было четыреста или пятьсот) были построены, по обычаю маданов, на дибинах. У восточного въезда в деревню стояло кирпичное строение. Оно было спешно сооружено людьми аль пса в период, когда деревне угрожало нападение со стороны аль бу-мухаммед, и стены его уже потрескались. Напротив этого укрепления, на южном берегу протока, стояло кирпичное строение с плоской крышей, также предназначенное для обороны; его помещения располагались вокруг внутреннего дворика. В тридцати шагах от него, на выдающемся в озеро клочке суши, стоял великолепный мадьяф в одиннадцать арок. И дом и мадьяф принадлежали Абдулле, дяде Мазиада и его представителю в Сайгале. Сам шейх Мазиад со своим племенем жил на суше, и единственными аль иса в Сайгале были члены его семьи и их слуги. В деревне жили фартусы и шаганба, а также небольшое число аль бу-мухаммед и азайриджей.

Абдулла в этот момент отсутствовал, дома был его сын Тахир, дружелюбный юноша лет шестнадцати, чрезвычайно вежливый и воспитанный, подобно арабу пустыни. Он отпел меня в мадьяф, где сидели, завернувшись в черные плащи, несколько вооруженных мужчин. Это были аль иса, прибывшие в гости из своих палаток в пустыне. Двое фартусов — гребцов Джасима, не питавшие особой любви к аль иса, сразу же отправились назад, в Авайдийю, выпив положенное число чашечек кофе. Дауд был в сравнительной безопасности в Сайгале, так как его отец Хашим принадлежал не к фартусам, а к джара, небольшому племени, разбросанному по деревням на озерах (по две-три семьи). Дауд мог бы подвергнуться опасности, если бы находился среди живущих на той стороне озера азайриджей, так как Хашим убил одного из них. Понимая, что Абдулла предал его отца, он сидел в мадьяфе молча, перебирал четки и не реагировал на попытки Тахира завязать дружескую беседу.

Хашим впоследствии вышел из тюрьмы и осел в Авайдийе, где я с ним познакомился. Это был один из самых приятных маданов, которых мне довелось повстречать. Он казался старше своих сорока лет: десять лет, проведенные в тюрьме, покрыли его волосы сединой, а лицо — морщинами. Хашим был беден, но он всегда уговаривал меня остановиться в его доме. От него я много узнал о маданах и их обычаях. Он был все еще вовлечен в распрю с азайриджами, так как ни один член племени не считает тюремное заключение достаточным наказанием за убийство; по их убеждению, возмещением за убийство может быть либо смерть другого человека, либо «плата за кровь». Племя Хашима было слишком малочисленным и разбросанным, чтобы собрать эти деньги, даже если бы азайриджи были готовы принять их. Однако Хашиму не грозила кровная месть до тех пор, пока он оставался среди фартусов в Авайдийе. К несчастью, он был вынужден уехать оттуда.

Пока Хашим был в тюрьме, его шурин Джасим выдал дочь Хашима замуж за человека из племени аль бу-мухаммед, получив за невесту семьдесят пять динаров. Как водится, часть денег Джасим потратил на одеяла, подушки и другие предметы домашнего обихода, которые невеста приносит в свой новый дом. После освобождения Хашим потребовал остаток денег для себя, но Джасим заявил, что потратил их на содержание семьи Хашима. По обычаю племени, отец может взять назад замужнюю дочь даже против ее воли и даже если у нее есть дети, но при этом он обязан полностью вернуть уплаченный выкуп. Хашим воспользовался этим правом, хотя у его дочери уже был ребенок. Когда ее муж потребовал вернуть выкуп, Хашим сказал, что деньги должен вернуть Джасим. Убедившись в том, что последний не собирается отдавать деньги, муж обратился к властям. Власти послали двух полицейских, чтобы препроводить Хашима в Амару на допрос. То ли вследствие неудачного стечения обстоятельств, то ли преднамеренно, оба полицейских оказались из племени азайриджей, и семья, с которой у Хашима была кровная вражда, каким-то образом заставила их пройти через свою территорию. Узнав, какой дорогой его собираются вести, Хашим стал энергично протестовать, но полицейские уверили его, что у них в тех краях есть неотложное дело и что под их охраной он будет в полной безопасности.

Они остановились, чтобы перекусить, в полицейском посту в Сук-эт-Тавиле. Когда они вышли из дома, чтобы продолжить свой путь, их уже ждала толпа. Брат убитого вышел вперед и выстрелил Хашиму в грудь из револьвера, который он одолжил у шейха. Хашим успел вытащить кинжал, но тут же упал. После этого убийца выстрелил еще два раза и убежал, а полицейские симулировали погоню. Хашим лежал, истекая кровью, но никто даже не подошел к нему. Часом позже полицейские вернулись и отнесли его в помещение поста. Находясь еще в сознании, он обвинил их в убийстве и испустил дух.

Я встретил Дауда через полгода после убийства его отца. Он купил револьвер и собирался отправиться один к азайриджам, чтобы найти убийцу отца. Психика Дауда и раньше не отличалась устойчивостью, а перенесенный им удар совсем выбил его из колеи. Когда я попытался отговорить его от этой затей, он не стал со мной спорить и только твердил без всякого смысла:

— Дауд умер десять лет назад.

Я никогда больше не видел его.

14. Возвращение в Эль-Кубаб

Вечером Тахир повез меня в своей тарраде на озеро. Мы плыли по течению без весел. Тахир оказался приятным собеседником. С ним был молчаливый, воспитанный маленький мальчик в плаще с вышивкой золотом. Я решил, что это родственник Тахира, но потом узнал, что это сын Фалайджа — тот самый мальчик, что был рядом с отцом, когда последнего убили в стычке в Кабибе. Когда мы в сумерках возвращались в мадьяф, стаи маленьких летучих мышей летели от деревни в глубь озерного края. Эти летучие мыши в больших количествах прятались под крышами мадьяфов, загаживай помещение. Иногда в мадьяфах досаждали воробьи. Они разрывали жгуты вокруг тростниковых арок; как они это делали и зачем, мне так и не удалось узнать. На следующий год я привез с собой из Англии духовое ружье, которое оказалось прекрасным средством налаживания контактов с незнакомыми мне людьми, ведущими себя чересчур сдержанно, Как только я доставал это ружье, даже самые угрюмые седобородые старцы с жаром упрашивали меня дать им выстрелить.