Озерные арабы - Тесиджер Уилфрид. Страница 45

Рисоводы азайриджи насчитывали около сорока тысяч человек и жили в районе нижнего течения Бутайры, рукава Тигра, который отходит от главного русла в десяти милях выше Амары. Воды Бутайры, разделившись на три основных потока, рассеиваются в озерах и болотах к северу от Сайгала. Мы проходили через земли азайриджей в середине апреля. По берегам, почти вплотную одна к другой, стояли зажиточные деревин. Характерной их особенностью были Т-образные рабы; в одном крыле жила семья, в другом останавливались гости. Вокруг домов старост в огромных тростниковых корзинах, закупоренных слоем засохшего буйволового навоза, хранилась доля шейха от урожая риса предыдущего года. По количеству и размерам этих корзин было видно, каким богатым был урожай.

Тем не менее деревни были наполовину пусты. Я знал, что многие азайриджи весной покидают свои деревни, чтобы помочь убрать пшеницу и ячмень на Эль-Гаррафе. Сначала я предположил, что, поскольку виды на урожай риса были плохие, туда отправилось больше людей, чем обычно. Однако, останавливаясь в деревнях азайриджей, мы заметили, что опустели многие большие, добротно построенные дома. Их владельцы вряд ли занимались сбором урожая на Эль-Гаррафе — это было уделом бедняков. Вскоре я узнал, что на самом деле в этом году на жатву отправилось меньше людей, чем обычно. Нам объяснили, что большое число азайриджей, и бедных и зажиточных, перебралось в Багдад и Басру. Это было началом движения в провинции Амара, напоминавшего знаменитую «золотую лихорадку». В результате много деревень оказались заброшенными или полузаброшенными. Все земледельцы были затронуты этим движением, не только азайриджи, но и аль бу-мухаммед, и суайдиты, и суданиты. Устояли только маданы и такие племена скотоводов, как аль иса.

Когда я впервые приехал в Ирак в 1950 году, нефтяные месторождения в Басре еще не были открыты, но в 1955 году они работали на полную мощность, и в страну потекли деньги. В Багдаде сносили и строили заново целые кварталы, всюду прокладывали новые дороги и возводили мосты. Потребность в неквалифицированной рабочей силе была велика, а среди племен ходили преувеличенные слухи о том, сколько можно заработать в городах. Десятки тысяч земледельцев провинции Амара со своими семьями стали уезжать из деревень. Отправляясь на сбор урожая на Эль-Гарраф или в другое место, они брали с собой свой скот и имущество. Теперь же они продавали лодки, буйволов, зерно, буквально все, кроме того, что можно было увезти с собой на автобусе или грузовике, ибо они не собирались возвращаться.

Но они тронулись с земли не по необходимости. В частности, азайриджи, которых уехало больше, чем земледельцев любого другого племени, собрали в ноябре небывалый урожай риса. Правда, им грозил недород в наступающем году, но имеющиеся запасы помогли бы им прожить; те, кто остался, не испытали серьезных трудностей. В 1951 году уровень воды тоже был очень низок, но я тогда не заметил особых признаков нужды среди азайриджей или аль бу-мухаммед. Истина заключалась в том, что слабый разлив 1955 года ускорил массовую миграцию в города, но не был ее причиной.

В предшествующие годы небольшое число людей из племен азайриджей и аль бу-мухаммед уже переехали в Багдад и Басру, где они жили компактно в своих собственных кварталах, поддерживая связь с сородичами в деревнях. Некоторым удалось стать лавочниками или открыть свое маленькое дело и даже преуспеть в этом. Рассказы об их процветании отнюдь не бледнели при пересказе. К. тому же было общеизвестно, что любой здоровый мужчина мог теперь найти в Багдаде работу и зарабатывать по пять шиллингов в день. Эти пять шиллингов казались земледельцам настоящим богатством.

Другой причиной миграции была неудовлетворенность, порожденная образованием. Многие из наиболее предприимчивых юношей в деревнях окончили школу и вследствие этого стали критически воспринимать традиционные ценности деревенской жизни. Они также возмущались властью шейхов и негодовали по поводу их вымогательства. Они мечтали о Багдаде — мире больших возможностей, мире многообразном и увлекательном. Родители с почтением относились к знаниям, почерпнутым их сыновьями из книг, и прислушивались к их словам, но сами они, как правило, слишком привыкали к своему укладу жизни, чтобы сдвинуться с места. Когда в 1955 году молодежь увидела, что обработать можно будет только небольшую часть полей, она стала особенно энергично давить на старших.

— Зачем нам оставаться здесь и надрываться, чтобы вырастить урожай для шейхов? И вообще — почему мы должны работать на них? Мы свободные люди, не рабы, а они обращаются с нами как с собаками. Какие у них права на землю? Правомочное правительство должно было бы отобрать у них землю и отдать ее нам. В этом году поля не будут засеяны, воды-то нет. Если мы останемся здесь, то будем голодать. Если поедем в Багдад, то все мы сможем найти работу и через несколько месяцев разбогатеем. Посмотрите на Зави! Он уехал два года назад в одной рубахе, а теперь у него машина и дом. Али, Аббас, заир Часиб — все уехали. Ганим тоже продает своих буйволов и уезжает. Поехали, отец, скоро мы останемся здесь одни, и тогда шейхи заставят нас выполнять всю работу. Давай уедем, пока они не погнали нас строить большую плотину в Абу-Фале.

Сами шейхи были серьезно озабочены создавшейся проблемой. «Исход» членов племен угрожал оставить их поля без рабочей силы. Власть шейхов над теми, кто оставался, явно слабела и вскоре могла вообще исчезнуть. Перед отъездом в Багдад жители одной из деревень, опекаемой особенно непопулярным шейхом азайриджей, продефилировали перед его мадьяфом, скандируя:

— Лучше быть носильщиком в городе, чем работать на недостойного!

Во многих случаях шейхам следовало винить лишь себя, так как они ужасно зазнались. В 1953 году один из слуг Маджида ударил брата калига из племени шаганба в Эль-Аггаре. Рассвирепевшие жители деревни чуть не убили его, так как калит и его семья пользовались большим уважением односельчан. Маджид послал своего представителя, который наказал палками нескольких старейших жителей деревни. В результате большинство шаганба ушли из Эль-Аггара в Сайгал. Узнав об этом, Маджид при всех воскликнул:

— Собаки ушли! Я найду других собак, которые займут их место.

Но в июле 1955 года он обнаружил, что это не так-то просто. Когда я задал ему вопрос, ушла ли из деревень половина его земледельцев, он подумал немного и со стоическим видом ответил:

— Нет, не думаю. До половины еще дело не дошло.

Я спросил, что он будет делать, если уйдет большинство. Маджид сказал, что перестанет возделывать рис и сосредоточит силы на выращивании пшеницы и ячменя с помощью машин. Для Маджида главным в жизни была его земля, а не его соплеменники. Мне вспомнились его горестные стенания во время оплакивания погибшего сына:

— Моя земля! Что станет с моей землей, когда я умру?

Меня тогда огорчило, что он в первую очередь думал о своей земле, а не о своем племени.

Среди аль бу-мухаммед и азайриджей былые отношения между шейхами и их соплеменниками канули в вечность, и для обеих сторон это означало потери. Среди скотоводческих племен традиционные связи еще держались. Мазиад из племени аль иса годами побуждал соплеменников сеять на своих полях ячмень, но условия для этого были неподходящие. Иногда воды было слишком много, иногда слишком мало. В этом предприятии участвовало все племя, но в долги перед правительством залез сам Мазиад. Когда от него потребовали выплатить долги, племя все же собрало деньги и расплатилось. Вот другой пример. Махсин бин Бадр из племени аль бу-салих как-то попросил меня быстро доставить его в моей тарраде к уездному начальству в двух часах пути вверх по Эль-Гаррафу. Там он прошел в контору, где мудир разбирал какое-то судебное дело, и, поздоровавшись с ним, резко сказал обвиняемому:

— Выйди и сядь в тарраду, что стоит у дома. Обратившись к мудиру, Махсин сказал:

— Эти дела тебя не касаются. Этот человек принадлежит к моему племени, я сам разберусь с ним.