Вокруг света по меридиану - Файнс Ранульф. Страница 88
У нас на льду осталось продовольствия на восемь суток, но мы постарались сделать вид, что в Алерте ничего не произошло, и сосредоточить все усилия на сиюминутных проблемах: преодолении «врукопашную» очередных километров, а если быть совсем точным — всего нескольких болезненных метров. Сопротивляемость наших организмов снижалась незаметно изо дня в день, начал сказываться эффект воздействия непрерывных холодов, и наша скорость стала падать. Хуже всего было пробивание трассы, когда даже снегоступы проваливались в рыхлый снег на ледяных полях или в глубокие ямы-западни, скрывающиеся между льдинами. У меня ныли ноги, а геморрой мешал наслаждаться жизнью. Мы ежедневно растирали в кровь плечи от постоянной буксировки нарт. Мой нос, который вот уже две недели как воспалился у ноздрей, стал уязвим для мороза и в переносице. Она тоже лишилась кожного покрова и кровоточила, потому что грубая замерзшая лицевая маска растирала ее.
Как и в 1977 году, нам так и не удалось окончательно разрешить проблему лицевых масок. Тяжелое, прерывистое дыхание и непроизвольное капание из носа и изо рта вызывало образование льда на шее, к которой примерзала борода. Я даже не мог подтереть толком нос, потому что до него лучше было не дотрагиваться.
По ночам мы развешивали покрытые льдом, словно броней, лицевые маски над примусом, и они впитывали в себя пары приготовляемой пищи. Таким образом каждый день мы тащились вперед, вдыхая ароматы вчерашнего ужина. Это действовало на нервы, потому что обычно мы не ели весь день, ведь пропихивать пищу через маленькое отверстие для рта на наших масках было невозможно. Мы вообще неохотно снимали маски, когда они примерзали в «штатное положение». Старания надеть снятую замерзшую маску после подтирки соплей или попытки защитить нос, лоб или щеки обычно кончались неудачей. Итак, в дневное время мы даже не пытались заморить червячка.
Крупные неприятности тоже не обходили нас стороной. Если говорить в целом, полярное путешествие может быть приятным, если бы человеку не нужно было дышать. Если уютно устроиться в спальном мешке, завязав поплотней завязки над головой, то от дыхания образуется толстый ободок инея вокруг головы. Иней попадает на шею, лицо или лезет в уши. Если же поступить чуточку иначе и оставить небольшое отверстие для того, чтобы выставить наружу нос или рот, тогда, как только температура воздуха падает до — 40 °C, начинает страдать нос (что и происходит, как только тепло от примуса улетучивается).
К 7 марта (в тот день мне исполнилось тридцать восемь) мы жили на льду и вот уже три недели тащили за собой нарты при температурах значительно ниже тех, которые применяются при «глубокой заморозке», да еще с ветром сильнее пятнадцати узлов (7–8 м/сек). Теперь мы оба знали, почему люди не осмеливаются путешествовать по льду в этих широтах до наступления марта. Эти обстоятельства отняли у нас много, может быть, даже слишком много.
Чарли так отозвался о тех днях:
Вместо того чтобы выпивать ежедневно что-то около шести пинт (около 3,5 л), в которых мы нуждались, мы получали примерно около двух (т. е. литр с небольшим), поэтому страдали от обезвоживания организма. По мере того как это происходит, человек слабеет. Если быть в пути достаточно долго и не останавливаться для того, чтобы восстановить силы, постепенно слабеешь до такой степени, что оказываешься не в состоянии подобрать со льда даже ледоруб…
Минут пять работы ледорубом — и обессилеваешь, задыхаешься и даже не соображаешь, что происходит и что делать дальше. Тогда начинаешь сосать лед или снег. Я припоминаю, как часто Рэн и я не могли удержать в руках ледоруб. Мы были просто ошарашены — так мы уставали. Мы едва волочили ноги и, заползая в палатку, засыпали как убитые. Однако в конце тоннеля всегда есть свет — вот об этом и думаешь, покуда убиваешь себя.
8 марта Джинни сообщила, что французы прибыли в Гренландию, чтобы начать попытку пересечь Ледовитый океан. Норвежцы выступили на мотонартах из Резольют-Бея на три дня раньше. Их было четверо, включая одного эскимоса. Их поддерживал с воздуха зафрахтованный «Оттер» и иногда самолет «С-130» Королевских ВВС Норвегии. Норвежцы собирались стартовать приблизительно из той же точки, что и мы.
К вечеру того же дня, воспользовавшись кратким затишьем, Карл отыскал нас на плоской, но узкой «аллее». Он умудрился приземлиться и выгрузить двое мотонарт — не «эланы», так как они сгорели, а более тяжелые модели, называемые «Ситейшн», также изготовленные фирмой «Бомбардье».
Волоча за собой нарты, проходя за сутки в среднем десять-одиннадцать километров, мы сумели преодолеть уже сто шестьдесят километров, сплошь перегороженных полосами торошения. Теперь, с мотонартами, мы скатились до одной мили (1,6 км) 9-го и двух миль—10 марта. Мы шли в сплошном «молоке», при сильном ветре, но в этом не было ничего необычного. Проблема оставалась все та же: мотонарты, в отличие от собак и буксируемых вручную нарт, не в состоянии преодолеть даже кучку битого льда, не говоря уж о ледяных стенах из крупных блоков. Поэтому дни проходили в бесконечной буксировке, толкании и переворачивании нарт, сопровождающимися неизбежными задержками из-за поломок. И все это, конечно, во вред главному — продвижению вперед.
Спина беспокоила Чарли все сильнее; сказывалось физическое напряжение от постоянного перетаскивания тяжелых 180-килограммовых машин через преграды. Это тревожило. Нам не хватало только растяжения мышц в дополнение к моим болям в заднице.
Чуть южнее шестиметровой ледяной стены, гребень которой терялся в тумане, приводная система моего «скиду» забарахлила. Пешая разведка (мы пошли в разные стороны) вдоль ледяного барьера оказалась бесплодной— мы так и не нашли подходящего прохода в этой сплошной стене. В густом тумане мы разбили лагерь и стали медленно дрейфовать обратно к побережью, оторваться от которого так страстно желали.
Когда Карл доставил нам пару «Ситейшн» и забрал наши ручные нарты, мы могли либо продолжать путь на этих малоэффективных машинах, либо дожидаться доставки машин испытанной модели. Мы оставались на месте четверо суток, потому что «молоко» продолжало прижиматься к паку, а ветер усилился. За это время нам удалось добраться до поля покрупнее, на которое можно было посадить самолет, и тут приводной вал моих мотонарт приказал долго жить.
Я использовал вынужденную задержку для того, чтобы переосмыслить наши шансы в целом. Казалось, приспело время дать понять Лондону, что пора осуществлять планы, которые сообразовывались бы с нашей неудачей. Если все будет хорошо, то не возникнет никаких проблем, в противном случае мне не хотелось внезапно посеять панику среди наших спонсоров, особенно владельцев самолета и «Бенджи Би». Разумнее было предупредить их о возможных последствиях прежде, чем это произойдет.
Альтернативой могла бы стать оптимистическая оценка положения. Я вспомнил слова римского мудреца Публия Сирия «Не обещай больше того, что ты можешь исполнить» и отправил Джинни радиограмму в выражениях, которые вызвали бы беспокойство в Комитете и заставили бы Анта Престона прибегнуть к немедленным мерам. По моему замыслу, в Лондоне должны были приготовить горючее и продовольствие в количестве, достаточном для того, чтобы мы могли провести еще год в Алерте, если нам не удастся достичь Северного полюса прежде, чем взломается лед (примерно в середине мая). Следовало также приготовиться на тот случай, если мы все же достигнем полюса в конце апреля, и нам понадобится дополнительное продовольствие и горючее для нашей отдаленной гренландской базы на мысе Нор. Послание завершалось такими словами: «Я целиком и полностью сознаю, что задержка в нашем расписании будет означать трудное решение для наших спонсоров, членов Комитета и остальных участников экспедиции, находятся ли они на судне, в Лондоне или составляют экипаж самолета. За этим последуют дополнительные просьбы финансовой помощи и снаряжения, в основном — горючего и продовольствия. Понимаю, что мы не сможем достаточно быстро довести до сведения людей, имеющих отношение к делу, все возможные случаи. Если при такой постановке вопроса ключевые спонсоры выйдут из игры, останется время, чтобы найти других».