Африканское сафари - Вагнер Зденек. Страница 13

Джума не мог стрелять без моего приказа. Тут я внезапно вспомнил давнюю историю, когда на Джуму упал простреленный пулей леопард, который бросился на меня, промахнулся и пронесся над моей головой. В прыжке он уже умер, и с Джумой ничего не случилось. Вспомнил и отца с детенышами леопарда на руках. И вдруг — самое страшное воспоминание: обезображенные тела Крра и Моллела! Оно-то и возвратило меня к действительности. Самка уже еле шла, приближаясь к нам, и только теперь ее свалила тяжелая пуля из моего карабина. Я услышал радостный крик Панго и контрольный выстрел Джумы.

Получилось символично: людоедка закончила свою жизнь на камне, с которого пошла в последнюю атаку. Не спуская с нее глаз, я перезарядил карабин: еще слишком рано опускать оружие. В воздухе повисла тишина. Павианы тоже учуяли запах смерти. Ну вот, теперь, кажется, пора: опустившись на корточки, я положил карабин на колени и посмотрел в бинокль. Брюхо животного не шевелилось — значит, леопард уже не дышал.

— Идем, — скомандовал я и начал спускаться.

Самое опасное — последние два метра до зверя. Осторожно пробравшись между камнями и оказавшись возле трупа хищницы, я тихонько ткнул стволом ружья ей в лопатку. Теперь можно было быть уверенным: чуи мертва. Приподняв ее безвольную красивую морду, я начал осмотр добычи. Это и правда была самка. У самцов и голова больше, и шея мощней. В полуоткрытой окровавленной пасти виднелся ряд почерневших зубов. Только левый нижний клык цел, остальные зубы были в плохом состоянии. Значит, чуи действительно очень старая. Вероятно, последнее время хищница не могла охотиться на крупного зверя, ей приходилось довольствоваться всякой мелочью. А вот и рана на задней лапе, старая, но еще не затянувшаяся. По залысинам на шкуре ясно, что чуи постоянно ее зализывала. Я приказал своим помощникам перевернуть тело. Осмотрев лапу с другой стороны, я сделал вывод, что рана была сквозной.

— Приличная дырка, бвана. Наверное, от патрона калибра точка четыреста семьдесят, — предположил Джума.

— Ты прав, — согласился я, — В ее возрасте такие раны трудно заживают. Она уже не могла бегать за антилопами. Думаю, именно поэтому она и стала охотиться на людей.

— Что будем делать? — поинтересовался Панго, проводя рукой по шикарной шкуре леопарда.

— Смотрите! — внезапно вскрикнул Джума, показывая на грудь животного: между передней левой лапой и грудной клеткой — ножевое ранение.

— Это работа младшего сына проповедника, — заключил я, внимательно осмотрев разрез, — Рана смертельная, от нее хищница все равно погибла бы. Поэтому трофей принадлежит юному Олоку. Судя по всему, нож задел легкое, поэтому из пасти текла кровь. Именно поэтому чуи пришлось бросить Моллела — сил не хватило. И на нас она не смогла броситься сразу. Давайте спустим ее в долину. Пусть масаи забирают свою добычу. Осторожно, не забудьте о буйволах! — напомнил я на всякий случай и, вскинув карабин на плечо, направился к стоянке, где остались масаи. По пути я внезапно вспомнил о Луке. Он наверняка уже сбежал.

Однако я оказался не прав: брошенный нами пленник не спешил исчезнуть. Он ждал нас вместе со всеми.

— Бвана, — радостно воскликнул он, увидев меня, — мы слышали выстрелы. Вы убили чуи?

— Да, — строго ответил я, — но ты все равно останешься здесь и будешь работать на меня за сожженный дом. Приготовь-ка чаю, я умираю от жажды. Свари целый котел, чтобы всем хватило!

По моей просьбе проповедник со своим отрядом вышел навстречу Панго и Джуме, и через полчаса они вернулись с телом леопарда. Разговоры масаи вели вполголоса: так обычно проявляется их уважение к природе и к смерти.

После небольшого совещания проповедник решил взять на себя ответственность за смерть Моллела и хищницы, а также конфисковать имущество браконьера.

— Это я забрал у него, чтобы он не мог стрелять, — сказал я, отдавая проповеднику патроны Моллела, — Так что теперь боеприпасы тоже твои.

По приказу проповедника масаи из его деревни выкопали неглубокую могилу, которая стала последним пристанищем Моллела. Участвовали в этом все; нужно было натаскать побольше камней, чтобы гиены не смогли добраться до трупа.

— Бвана, — задумчиво произнес Мули, перекатывая очередной камень, — а может быть, следовало сообщить в полицию?

Улыбнувшись, я покачал головой.

— Это земля масаев, — раздался голос проповедника, стоявшего над могилой, — мы за нее боролись и страдали. Мы все. Поэтому мы оставляем его здесь в знак справедливости…

Лютеранин говорил долго, а я думал о справедливости. Я часто задумываюсь об этом в буше.

Смерть Димбо

Двадцать первого декабря мне пришлось продлить разрешение на охоту на буйволов, чтобы наш рождественский стол не остался без их вкусного, сочного мяса. Заплатив необходимую сумму в кассе, я взял квитанцию — кибали [29] — и показал ее Джуме и Панго, ожидавшим меня в машине.

— Наберера, — задумчиво произнес Джума, изучая бумагу.

— По-моему, в Наберере уже нет ни одного буйвола, — печально заметил Панго.

— Нет, есть, — возразил я, — Главный егерь подтвердил, что нам разрешено охотиться на горе Ланданаи. Помните, как мы однажды наткнулись там на огромного буйвола? А помните старого Джувавато и его леопарда?

— Конечно, помним, мзее. [30] Это нельзя забыть. Но я на ту гору больше не полезу. Это проклятое место! — все так же печально отвечает мой помощник.

— Думаю, мы и в Наберере найдем буйволов, так что тебе не придется лезть на Ланданаи. Но на всякий случай я договорился с главным егерем и об этом районе.

Наш путь домой лежал через деревню Комоло. Необыкновенно размеренная и спокойная жизнь ее обитателей была нарушена чрезвычайным происшествием: в местной шахте случился обвал. Но самое страшное — внизу остались люди.

Один старый африканец рассказал, что несчастье произошло утром, якобы в результате землетрясения. На рассвете у него даже хижина ходуном ходила.

— Да это ты напился как свинья! — прервал его второй африканец, а третий добавил:

— Никто не знает, что это было — землетрясение или барути. [31] Тряхнуло крепко, и шахтеров засыпало. Авази считает, там осталось не менее пяти человек. Но мы ничего не смогли сделать: вход полностью засыпан.

— Какова глубина шахты? — поинтересовался я.

— Этого никто не может сказать. Разве только Авази знает, он иногда там работает.

— А ты знаешь, где находится эта шахта? — спросил я африканца, рассказывавшего про землетрясение.

— Знаю, бвана. Я даже провожу тебя, если ты купишь мне немного помбе.

Наглость местных жителей была для меня привычной. К тому же старик пребывал в сильном похмелье, и я пожалел его.

— О'кей, только быстро, у меня нет времени.

— У тебя доброе сердце, музунгу — сказал старый пьяница, залпом выпив содержимое глиняной посудины, которую принес хозяин местного кабака, а потом спросил: — Ты охотник? — Не дождавшись ответа, он продолжил, уже слегка заплетающимся языком: — Я тоже был охотником. Много лет работал на одного музунгу по имени Хартли. Но это было очень давно. Теперь я уже ничего не жду от жизни, ведь мне больше ста лет.

— Такого не может быть, мзее, — ухмыльнулся Джума, — До ста лет дожить невозможно. Да и откуда тебе известно, сколько тебе лет? Ты что, знаешь дату своего рождения?

— День, когда я родился? — удивленно переспросил старик.

— Ну да, день, месяц и год твоего рождения.

— Разве младенец может знать такое? — еще больше удивился пьяница и, облизнув губы, с нажимом произнес: — Но это случилось очень давно.

— Как же ты можешь утверждать, что тебе сто лет?

— Так говорил наш священник, бвана Бейли. Но он уже умер. Вместо него сейчас служит один сморчок. Он постоянно только и делает, что твердит о грехе, но сам даже не знает, что это такое. Вот бвана Бейли был молодец. Мы с ним, бывало, так надирались, что падали прямо на дороге и спали до утра. Это был настоящий священник! Он все знал. В том числе и сколько мне лет. Он всегда говорил: «Парень, тебе, должно быть, не меньше ста лет», — Старик снова облизнул губы.