Полюс. Неутоленная жажда - Карпенко Георгий. Страница 15

Гера: «8 апреля. 36-й день пути. 85°33? с. ш. 91°11? в. д. Прошли 23 км. До СП 496 км. Насыщенный день. Шли хорошо. Во второй половине пошел ветер, пришлось на ходу надевать ветродуйные штаны. К вечеру вышли на большое разводье, быстро проинтуичили и перебросились на тот берег по плывущей льдине. Такие суперэкстремальные моменты резко сближают. Гамет сообщил, что корейцы запросили эвакуацию. Завтра их будут снимать. На трассе остаёмся только мы со Славкой, а с нами и наша многострадальная Родина. Вечером отметили годовщину нашего знакомства (Полярный Урал, р. Б. Пайпудына) и половину пройденного расстояния до Северного Полюса (три стопки)».

К вечеру мы пересекали небольшое поле и шли в лоб на торосы, за стеной которых, казалось, что-то происходило. Было слышна работа «экскаватора». Там, куда мы шли, клочьями носился туман. Свистел ветер, и ныло сердце в недобром предчувствии. Поднявшись на торос, мы увидели то, чего до сих пор не встречали на дрейфующих льдах: западная часть простиравшегося до горизонта пространства была открытой водой, серо-черный цвет которой пробивался сквозь пелену тумана, мечущегося в тревоге над поверхностью, и отдельными льдинами, плавающими в воде. Наш путь пересекала широкая река, по которой справа налево шустро плыли плоские льдины, на наших глазах впадавшие в океан и исчезавшие в тумане. Справа, откуда вытекала наша река, замерли на старте разбитые ветром поля. Расчлененные широкими трещинами с плавучими обломками, ждали в торжественном молчании своей очереди. Мы уставились на преграду и бездумно наблюдали за льдинами, плывшими перед нами по реке. Район, к которому мы вышли, проделав почти пятьсот километров пути от земли, был принципиально новым, невиданным и, казалось, непреодолимым, что на какое-то время погрузило нас в уныние, и мы только и могли, что молча наблюдать за медленным, но неукротимым движением проплывавших мимо нас льдин. Потом мы сбросили рюкзаки, отстегнули нарты и налегке пошли к воде. Сама река в том месте, где мы к ней вышли, была метров двести в ширину и впадала в океан в трехстах метрах слева от нас. Можно было попробовать обойти полынью справа, но там, по обоим «берегам» этой реки стояли высокие валы голубых, свеженаломанных, непролазных торосов. Туда идти не хотелось. Мимо нас продолжали плыть льдины. Большие льдины, цепляя «берега» реки, легко и с хрустом крошили его двухметровую толщину, эти места пульсировали локальным выбросом обломков и рождением трехметровых валов. К нам приближалось большое поле, которое еле умещалось между «берегами». Его передний край уже поравнялся с тем местом, где стояли мы, и в этот момент в обеих головах одновременно пронеслась одна и та же мысль. У нас было несколько секунд. Мы бросились за нартами и мигом подтащили их к берегу. На проплывавшую мимо нас льдину полетели лыжи, лыжные палки, рюкзаки и нарты. Затем мы перепрыгнули на нее и, схватив первую партию вещей, бросились что было сил к другому ее краю, возвращались назад, подбирая вещи, раскиданные по льдине, и снова бежали вперед, к выступу. И прежде, чем выступ льдины начал как плугом вспарывать противоположный берег, мы перекидали на него все свои вещи и в последний момент перекинулись туда сами. Мы лежали на неподвижном поле, хватая ртом воздух, и видели, как льдина, по которой мы только что перебежали, уже вплывала в безбрежный океан. На льдине остались только наши следы, нелепо обрывавшиеся у ее края.

11 апреля, в день небывалого количества трещин и бесконечных обходов в поисках переправы, перед очередной из таких трещин у Славки вырвалось: «Господи, если ты есть, сделай переправу через это!». Через несколько минут, подойдя поближе, Славка увидел прямо перед собой место, где трещина была завалена обломками фирна и глыбами льда, которые на нашем языке назывались мостом. Справа и слева, насколько хватало глаз, простиралась широкая, открытая полынья. Уже через минуту мы перешли трещину и шли дальше. Вечером, в палатке, Славка, рассказывая мне об этом случае, надевал крестик, который подарила ему на мысе Арктическом финская журналистка. Он повесил крестик на шею, и мы с радостью и удовлетворением помолчали по этому случаю.

Слава: «11 апреля. 86°03? с. ш. 88°53? в. д. До СП 443 км. До обеда прошли 7,4 км, хотя сильно упирались. Утреннюю трещину пробежали по прогибающемуся льду. После обеда опять: трещины, сераки, обходы».

Кто сказал, что Север — царство тьмы?! Арктика пронзительно светлая. Здесь просто нет темных цветов, единственный темный — это вода полыньи. Здесь, и это невероятно, нет или почти нет льда в чистом виде: дрейфующие льды покрыты слоем (в основном толщиной в 30–40 см) твердого белого фирна. От этого и Арктика вся белая. Идешь как по тундре, и только торосы и трещины говорят о том, что под тобой Океан.

Наш рацион — один килограмм сухих продуктов на человека в день. Ежедневно наши нарты облегчаются на два с половиной килограмма (два кило продуктов и пятьсот грамм бензина). Лыжи стучат по плотному фирну — из-за усталости и тяжёлых нарт скользить на них не получается. Мы не скользим по снегу, а шагаем на лыжах. Таких шагов от мыса Арктического до Полюса ровно два миллиона, если идти по прямой. Но мы петляем.

Несмотря на пронзительное солнце, а скорее благодаря ему, морозы в начале апреля не сбавили оборотов, стрелка термометра, прицепленного к нартам, застыла на отметке -35°. Нам это было на руку, мы знали, что с потеплением обязательно придет ветер, и, как следствие, появятся новые трещины, открытая вода, торошение, свежий снег. Мы согласны были идти в морозах до конца, благодаря низкой температуре мы тащили свои нарты в основном по жесткому фирну и желали, чтобы такая поверхность сохранилась как можно дольше. Над Арктикой стоял мощный антициклон. В момент, когда мы выбирались из палатки, нас встречало яркое, низко подвешенное солнце. Половина всех дней была отмечена ветром средней силы, в основном с востока или северо-востока. Южных ветров вообще не было. В этом просматривался чей-то категоричный умысел, направленный в наш адрес, — отсутствие попутного дрейфа. Мы уже привыкли к тому, что лед, по которому мы упорно продвигались к Северному Полюсу, дрейфовал нам навстречу, съедая пройденные метры и даже километры. Мы уже давно не расстраивались по утрам, когда за ночь нас отбрасывало назад на два-три километра: это означало, что первый переход лишь вернет нас на те координаты, где мы были прошлым вечером. Эмоции на этот счет ушли. По мере продвижения к Полюсу мы все больше теряли элементарное свойство человеческого ума ловить ощущения и питаться ими и все больше превращались в механизмы по перетаскиванию грузов. Но мы ждали, мы каждый день встречали с надеждой, что вот еще немного — и появится долгожданный ветер с юга. И тогда мы, наконец, «поедем» на север, к Полюсу, вместе со своими торосами, нартами, белыми медведями…

Слава: «12 апреля. 40-й день пути. 86°05? с. ш. 89°47? в. д. До СП 436 км. Утром плохо себя почувствовал, полная разбитость, слабость, болит живот. Есть не мог. Вышли в 8:45. Вчерашнюю трещину пройти сходу не удалось, лед гнется. Накидали на „пельмени“ еще кусков льда и по ним перешли. Затем метров через 400 уперлись в воду. К этому моменту я еще плохо себя чувствовал, поясник давил на живот, слабость, к тому же сильно мерзнут руки. На разведку ходил только Гера, я не мог. Он нашел переход через зверские торосы по ледяным чемоданам. Я перешел из последних сил. Затем опять уперлись в воду, пройдя около 10 минут. Пошли искать вдвоем в обе стороны. Через 30 минут вернулись в исходную точку — практически не обходится. На моем участке трещина сужается, но зажата такими торосами — хуже, чем на Арктическом. Ветер усилился, видимости нет, пурга».

Этот день запомнился еще тем, что я вторично чуть не поморозил больную ногу. Погода явно поворачивала к пурге, а мы ползали по торосам вдоль воды и не могли найти перехода. Ногу начало ломить, а сапог сделался твердый, как гипс, это несмотря на то, что в течение последних нескольких часов потеплело на восемь градусов, до -24°. Нога начала «уходить», потом я перестал ее чувствовать. Перед нами раскинулась полынья, ближайшие торосы скрылись за пурговой мутью. Мы, с предвкушением близкого отдыха, поставили палатку, и я принялся сушить над примусом левый сапог. Хорошим признаком высушивания вещей всегда являлось наличие пара. Но сапог не парил. Во-первых, в нем была соленая морская вода, во-вторых, его стенки были заблокированы тончайшей фольгой, которая держала воду. Сапог стал теплым, с не защищенных фольгой торцов на горящий примус капала вода. Славка сказал, что воду нужно выбивать, и я выскочил на улицу и стал долбить сапогом о передок нарт. Летели брызги, по пластику текла вода, которая тут же замерзала и разлеталась осколками льда. Я колотил беспощадно и долго, с какой-то жадностью, как будто навсегда избавлялся от тяжелого недуга. Вечером, когда я начал перебинтовывать ногу и, как всегда, запачкал кровью Славкин спальник, он вдруг предложил мне заменить стерильную салфетку на туалетную бумагу. С этих пор я считаю, что у нашей медицины дела идут не так как надо еще и потому, что туда не пришли хорошие мозги. Миллионы людей, попадая на перевязку, всегда проходят через экзекуцию, когда хирург не моргнув глазом отрывает повязку от раны, да так, что ваши глаза вылезают из орбит. Это потому, что бинт армирует рану и, как в хорошем цементе, застывает внутри корки. Гениальность Славкиного предложения, за которое он никогда почему-то не получит Нобелевской премии, состояла в том, что туалетная бумага втягивала в себя то, что должно уйти, но при этом не вела себя по-зверски, как бинт. День космонавтики 12 апреля 2003 года стал знаменателен жизнеутверждающим высушиванием канадских ботинок и большим рывком в медицинской науке. И еще: колбаса, сало, сыр и масло стали резаться ножом при температуре -30°. Спальники изменили свое поведение и тоже стали значительно суше при этой температуре.